Контра

Вот что понимаешь за границей очень отчетливо: надо быть скромнее. Вся эта великость нации ничего не стоит, чуть только пересечешь границу. Ну, разве, как утешение. Смотришь, как другие живут, и думаешь: зато мы великая нация. Гордиться надо тем, что твой народ живет хорошо. Все остальное – демагогия.

Раньше я не думал, как к нам относятся другие нации, а теперь понимаю, что по мне судят о всех русских. Иногда мне бывает стыдно за своих здесь. Не за тех русских, кто живет здесь, а за тех, кто приезжает отдыхать. Мы иногда выглядим неотесанными и грубыми хамами, а все из-за того, что по какой-то странной причине воспринимаем правила и порядки как что-то ущемляющее наше достоинство, а запреты вообще как личное оскорбление. Я долго думал отчего так. Наверное, причина кроется в нашем диком свободолюбии. Я думаю, это из-за того, что у нас, впрочем, как и у поэрториканцев, давно не было настоящей свободы. Власти было выгоднее время от времени подавлять бунты, чем сделать русского человек хозяином своей земли. Пуэрториканцы тоже очень свободолюбивы. Если пуэрториканца попросить что-то сделать, то он, возможно, когда-нибудь это и сделает. Но если начать на него давить, то он никогда ничего уже для вас делать не будет. Но пуэрториканцы не агрессивны. Они не станут возмущаться или делать что-то назло. Там, где русский будет бунтовать, пуэрториканец просто ничего не станет делать и исчезнет. Видимо, это кровь индейцев Taino. Индейцы Taino, в отличие от других индейцев, были мирными моряками, собирателями и огородниками. Но и им пришлось несладко под испанцами. Один пуэрториканец сказал мне, что испанские завоеватели так и не смогли заставить индейцев работать. Поэтому им пришлось завести из Африки негров. Кстати, негров испанцы завозили больше из Северной Африки, а не из центральной, как гринго. Поэтому у них здесь тонкие, как у европейцев, носы и губы».

20… год. Сан-Хуан.

Отец Андрей долго размышлял, прежде, чем ответить Васе.

– Ты говоришь о том, как ложные ценности заставили людей стремиться к власти, богатству и роскоши, – сказал он. – Но человек всегда сам выбирает, что для него важнее. Церковь же никогда своих ценностей не меняла. Вера, надежда и любовь. И бунт должен идти против зла в себе, а не вокруг. Хочешь воспитывать сына на своем поместье и без школы, так сделай это. Найди женщину, которая тебе поверит, и беги с ней из города.

– Да нет сейчас таких, чтобы от денег и комфорта отказаться. Не найдешь.

– Не найдешь? Значит, сам ты не такой мужчина, которому женщина поверит. Она же видит, что ты только жаловаться можешь. Тому, кто делает, на жалобы времени жалко.

– Да я ни на что не жалуюсь! – Взвизгнул Вася.

– Ты знаешь, сейчас очень много мужчин предъявляют, как им кажется, вполне справедливые претензии к женщинам, но, – Андрей задумался, – женщины делают тоже самое. Мне, когда я в Нью-Йорке служил, больше всего жалобы приходилось слушать. Здесь с местными отцами поговорил и тоже самое. А проблема-то не в мужчинах и женщинах.

– А в чем?

– В войне. Все живут по Ветхому Завету. Око за око. Зуб за зуб. Все друг другу предъявляют счет. Я ей или ему сделал, а он или она мне нет. А любовь – это, когда не считают.

– Да, – сказал Арш. – Счет – это уже не любовь. Это эгоизм. Торговля. У меня то же самое на консультациях. Женщины жалуются, что не дополучили любви и внимания, а мужчины, что женщина только потребляет, но ничего не дает взамен. И все жалуются, отец Андрей. Все только жалуются на другого.

– На ближнего.

– Вот именно. Кстати, знаете, что в испанской Библии переводится не как ближний, а как сосед. Но все равно. И у всех требования. Как будто бы другой нам нужен только для того, чтобы реализовать свои цели. Никто не готов ни принять другого таким, какой он есть, ни просто быть с ним потому, что любишь. И не важно, к кому ты предъявляешь претензии. К женщине, к власти, к церкви.

– Да, – согласился отец Андрей. – Люди перестали понимать, что счастье приходит через верность, честность, милосердие, прощение, через веру и благодать. Они думают, что престижная работа или дорогая машина привлечет к ним лучше, чем их душевные качества, потому что не верят в них. Церковь для того и есть. Это маяк. Заблудился? Вот, плыви на свет.

Глава 7

Арш сидел на корточках и, замирая от ужаса, смотрел, как свет прожектора медленно заполнил медицинский кабинет и так же медленно вытек из него. Подождав немного, Арш выглянул из окна и понял, что просто рядом поворачивал большой катер, который зачем-то включил мощный прожектор на носу. На катере что-то кричали друг другу танцующие люди. Арш несколько раз глубоко вздохнул, вышел из кабинета и продолжил идти по схеме, нарисованной для него Юлианом.

Волнение практически оставило его. Он быстро нашел нужное место, забрал увесистый баул, замотанный коричневым скотчем, и кинул его в рюкзак. Он отметил про себя, что Юлиан схитрил. На том месте схемы, где лежали деньги, оказался пакет с какой-то электроникой.

1942 год. Балтийское море. Конвой.

Николай Григорьевич хорошо знал, что его ждет в Совдепии, но, вопреки логике рассудка, был спокоен и даже несколько воодушевлен. Приезжая на короткую побывку в 1917, тогда еще полковник, целуя свою беременную жену перед отправкой на фронт, мог ли он знать, что больше не увидит ее? Мог ли представить, что будет с ним и со страной?

Он вспомнил распухшее и раскисшее от слез и беременности лицо Марии тогда на перроне. Ничего более красивого не видел он в своей жизни. Они стояли там долго. Вечность неслась вокруг них, а между ними время застыло.

В иммиграции Николай Григорьевич стал делить своих изгнанных соотечественников на две категории. Первые крутились, устраивались, выживали и даже наживали состояния. Вторых невыносимая тоска по Родине лишала сил и самого смысла существования. Более энергичные строили планы свержения красной власти, остальные стрелялись, вешались, спивались, просто погибали от тоски. Некоторые оставляли предсмертные записки, полные ненависти к тем, кто лишил их Родины, другие коротко писали: «Не могу без России!», но все они, даже те, кто бодрился, чистил пуговицы и медали на гимнастерках, выглядели как старые новогодние елки – дерни за ветку, и все иголки в миг осыплются и видно будет, что дерево уже давно высохло и умерло, что соков, питавших его, не осталось.

Николая Григорьевича спасла новая семья. Уезжая на фронт в 1917, Николай Григорьевич сказал беременной жене:

– Родится без меня сын, назови Григорием, в честь деда.

Мария смотрела на него. Мимо шли люди.

– Николушка. Береги себя, – сказала Мария.

– Обещаю, – сказал он.

Кто там у него родился, он не узнал. Сына же, который родился здесь, в иммиграции, назвал Владимиром.

Любил ли он свою вторую, гражданскую жену? Да, любил. Как любит зрелый, успокоившийся человек, который знает, что любовь вырастает из собственной заботы, из нежности и служения. Любил, как любят, зная, что это спасение от бессмысленной жизни. Любил, зная, что кроме этого, больше и нет ничего. Что быть нужным хоть кому-то – вот спасение. Ведь больше у него ничего не осталось. Страшно подумать – ничего!

Но так, как он любил Марию, генерал не любил больше никого и никогда. И сейчас он ехал не только на смерть. Он ехал к ней. Ехал на родину. Возвращался.

Дневник Арша.

«Пуэрториканцы не делят себя на белых и черных. В них почти нет расизма. Сосед у меня Хавьер очень темный, как-то сказал: «Я пуэрториканец, но мой родной брат – афроамериканец, потому что я живу в Пуэрто-Рико, а он – в США».

Конечно, некое расслоение общества есть, и среди истеблишмента светлых людей, может, и чуть больше, но это не бросается в глаза. И слава богу.

Я попал в хорошее общество не из-за цвета кожи, а из-за того, что образован. Большинство русских здесь – это профессора и студенты, которые работают или учатся. Поэтому наш круг – это такие же, как мы профессора, учителя, инженеры, только местные. И это тоже очень хорошо, потому что к нам здесь относятся не так, как в других странах, где русских много, и к нам относятся так же, как к пуэрториканцам в США. И хотя в Пуэрто-Рико получить высшее образование не сложно, все же большинство – это обычные люди, рабочие, продавцы, водители, и за пределами Сан-Хуана очень много бедных. Сейчас, благодаря этим контрабандистам, мы все окружены адвокатами, судьями и официальными работниками. До этого я и не знал, что проблема наркотиков здесь стоит очень остро, но один из адвокатов, который раньше работал в АБН, сказал, что ситуация просто катастрофическая.