Контракт со смертью

Он указал на два кресла и журнальный столик с пепельницей в углу.

Что ж, подождать можно.

Парень ушел за стекло, снял трубку, набрал номер и почти сразу стал говорить. Потом, наговорившись, обратился сквозь стекло уже дверным, наружным, электронным голосом.

– Можете идти. Квартира шестьдесят семь. Господин Семенов сказал, чтобы вы сразу заходили, дверь открыта.

Быков вызвал лифт, поднялся на седьмой этаж, прошел по довольно чистой ковровой дорожке (живут же люди!) к шестьдесят седьмой квартире, нажал дверную ручку, вошел.

В гостиной, развалясь в кресле и далеко вытянув ноги, сидел его бывший однокашник, всегда расчетливый приятель, отличник и мастер злобных проказ, на которых, конечно же, так ни разу в школе не попался. Попадались другие. А впрочем, память давно отшелушила обиды (если они и были), так что и в мыслях, и наяву облик старого школьного друга ничем омрачен не был, что говорило, прежде всего, о его внутренней доброте.

Кого, однако?

Так или иначе, и тогда в детстве, и в их редкие встречи потом, даже сейчас - смутная, иррациональная уверенность, что этому красавчику, этому дэнди позволено многое из того, что воспрещено другим, вновь вернулась, окрепла, осела где-то в глубине, откуда и шли самые стойкие постулаты мировоззрения.

Надо сказать, что их школьная дружба удивляла учителей. Семенов был сыном генерала КГБ, попал в их спецшколу по праву крепнущего семейного статуса, а Быков, фактом своего близкого проживания, а также тем, что в любом спецучреждении оставалась квота для низов общества, вытащил, в общем, счастливый билет: был зачислен в первый класс вместе с прочими детьми. Его матери, дворнику соседнего участка, даже выделяли материальную помощь, чтобы внешний вид отпрыска не особенно дисгармонировал с обликом товарищей. В общем, был школьник Быков как все, учился прилично, английский язык знал очень хорошо, французский - удовлетворительно, другие же предметы постигал сходу, без напряжения. Всё, таким образом, было хорошо.

И все же, память об этих десяти годах была ему ненавистна, так что он предпочитал не вспоминать отрочества. Мало того - его школьные годы так заволокло древней поволокой, пожалуй именно потому, что личных воспоминаний своих он не лелеял. А Семенов, холодно и люто презиравших всех, может быть и относился всегда к нему, Быкову, так дружески, фактически на равных, потому что человек и так стоявший изначально ниже низших - даже критериев подобрать было нельзя, просто не вписывались в систему кастовых ценностей только такому он мог, наверное, открыться душой.

Многое Быков понял уже потом, уже учась на юридическом факультете МГУ. И то, наверное, лишь потому, что новое, совершенно необычное для него общесоюзное окружение помогло осознать, что именно его школьная среда была страшным элитным суррогатом, а жизнь - жизнь вот она, представлена, хотя бы вот этим смоленским пареньком, который до поступления успел несколько лет прослужить рядовым милиционером, или Веркой Савченко, приехавшей из дальневосточной деревни и поступившей сходу... как и многие другие.

С Семеновым он встречался, конечно, редко. Семенов поступил в МГИМО, должен был стать дипломатом. Быков устроил его в своем институте в группу боевых искусств, но тот занимался нерегулярно, так, чтобы что-то знать, для общего развития. Общение, так или иначе, не прерывалось. Но тут грянула революция девяностых, страна стронулась от застоя, двинулась крупным аллюром к светлому будущему - в общем, после пару лет работы по распределению в каком-то европейском посольстве в качестве третьего советника посла, Семенов заскучал, уволился, обнаружил в себе какой-то странный талант и стал игроком; и что удивительно, материально не прогадал.

Сейчас Семенов сидел в кресле (в одной руке телефонная трубка, в другой - сигарета) и набирал номер по записной книжке. Набрал, закрыл и отложил записную книжку, взял со столика рюмку, наполненную чем-то темным, увидел Быкова, улыбнулся. В этот момент, видимо, взяли трубку на той стороне телефонного провода, потому что лицо, уже ясно наметившее улыбку узнавания, сразу отрешенно построжало.

– Ало, да, да, я слушаю... казино?.. Я бы хотел...

Он замолчал и стал слушать уже не так напряженно, даже махнул гостю рукой, приглашая расположиться в кресле напротив. И тут же вновь в трубку:

– Да, я лучше ещё позвоню.

Немного послушав, молча положил трубку и, уже окончательно вернулся к старому другу.

Он поставил на столик так и не пригубленную рюмку, поднялся и уже шел с протянутой для приветствия рукой к Быкову, все ещё стоявшему у двери.

– Все такой же, - говорил Быков, имея в виду что-то неопределенное, что включало в себя и эти кольца дыма, и спиртное на столике, и неуловимую атмосферу свободы, всегда витавшую вокруг Семенова. Действительно, не каждый человек осмелится подобным образом круто изменить свою жизнь, отказываясь от карьеры дипломата и буквально вверяя себя случайностям рулеточного поля. Хотя, возможно это не столько желание свободы, как нечто другое, непонятное обычным людям. Разве поймешь...

– Стараемся, - подтвердил Семенов.

– Выпьешь?
– спросил он.
– У меня коньяк хороший, настоящий армянский, двадцать лет выдержки.

Он прошел в другую комнату, вернулся с бокалом, налил. И вот они уже сидят друг против друга, приглядываются незаметно.

– Когда мы последний раз виделись? Месяца четыре-пять?
– спросил Семенов.
– Да, около того. Хорошо хоть перезваниваемся частенько. Я уже и от других слышу, - твоя детективная контора процветает. У тебя ещё эта знаменитая голенькая помощница... Все хотел как-нибудь вечерком нагрянуть, убедиться своими глазами.

– Чего же не нагрянул?

– Рутина, рутина затягивает.

Они закурили, доброжелательно поглядывая друг на друга. Указав на телефон, Быков спросил:

– В казино собрался?

Семенов молча кивнул. Потом открыл записную книжку на нужной странице, где было жирно написано перед очередным номером: Жук и показал Быкову. Тот всмотрелся, прочитал ещё раз, затянулся дымом, потом отпил глоток, действительно, хорошего коньяка и посетовал:

– Надо же!.. А я думал от него надолго избавились.

Он откинулся в кресле, мечтательно закатил глаза.

– А помнишь, как ты все так классно устроил два года назад? Мне, фактически, ничего и делать не надо было: взяли тепленького. Жук, наверное, тебя до сих пор ненавидит до дрожи в поджилках. Когда у меня плохое настроение, я с удовольствием вспоминаю...

Он вздохнул.

– Ну какой, однако, прилипчивый тип. Мы от него уже наверное, никогда не отделаемся. Если бы ты тогда с ним не поцапался из-за его малолеток может он нас бы теперь так не донимал. Ну рассказывай, я внимаю.