Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Все равно, что Юрий, что Юлий, это дела не меняет. Ну, толковали они нам еще про Александра Македонского, Евгения Савойского, Морица Саксонского. «А к чему оно все?» — спрашиваем мы, фронтовики, значит. Они отвечают: «Для кругозора. Без него, кругозора, вам трудновато будет бить врага». А мы: «Били мы того врага без кругозора, без кругозора можно бить и дальше. Наша шахтерская рука, привычная рубить уголь кайлом, без промаха рубит клинком и контру. Вы лучше поясните, как это надо расстановить роту или там эскадрон, чтобы победить деникинский полк». И что же вы думаете? Послушали нас. Дали нам генерала помоложе — Александра Ивановича Верховского. Какой из него политик — сами знаете, был военным министром у Керенского, а что касаемо военного дела — толковый мужик, ничего не скажешь, башка. Только когда читает лекции, больно уж танцует на трибуне. Балериной мы его прозвали за это. Бывало, и он говорил такое, что шло против нашей практики. Мы ему тут же — стоп. А он ничего, смеется, благодарит: «Спасибо вам, товарищи, видите, что значит, когда теория соединяется с практикой». Ну, немного набрались мы той тактики и стратегии и слышим — пошла гнать наша Красная Армия кадета. Стали рваться на фронт и мы. «Отпустите», — шумим, и ни в какую. Дошло дело до товарища Ленина. Он взял нашу сторону и сказал: «Пусть будет по-ихнему, а как добьют Деникина, позовем их обратно в Москву».

— Хорошо сделал, Захар Захарович! — воскликнул Слива и, сердито взглянув в сторону Ромашки, добавил: — А то мы тут довоевались…

— Ты это брось, Семен, — оборвал земляка новый командир. — Кто за печкой сидит, тот калача не увидит. Ромашка вел вас не в кусты, а в бой. Ну, просчитался, это со всяким может случиться.

— А оно ловко теперь получилось, — продолжал Слива. — Вот как была выборность, тебя, Захар Захарович, только на эскадрон и голосовали, зараз, как пошло по назначению, ты сразу на полк угодил. Да еще не на простой, на Донецкий.

— Начальству виднее, — улыбнулся польщенный Полтавчук.

Из-под абажура висячей десятилинейной лампы на развернутые перед командирами карты, сводки, донесения, полевые книжки падал мягкий желтоватый свет.

Склоняясь над ведомостью, Булат докладывал о состоянии полка. Адъютанта не было. Кнафт, сбежав в панике из слободы Алексеевской, застрял в обозе возле Греты Ивановны, посулившей ему нечто большее, чем адъютантство в полку. Сам Парусов, поддавшись уговорам жены, из обоза по разрешению начдива уехал в штаб армии в Ливны. После письма Алексея к Боровому его и не стали удерживать.

Булат подсчитывал наличный состав бойцов, лошадей. Он это делал с охотой, как будто чувствовал, что отныне все должно пойти по-иному, что полк развернется вовсю и теперь сделает то, что раньше ему и не снилось.

— Так сколько, по-вашему, товарищ комиссар, мы сможем вытащить бойцов из обоза? — спросил командир полка. Он сидел за столом, в кожаном костюме, с трубкой во рту. Его чуть каштановые волосы, отсвечивая золотистым, мягким, как у ребенка, пушком, слегка поредели на макушке. Большие волосатые руки Полтавчука рылись в кипе сваленных на столе документов.

— Сабель семьдесят, надеюсь, извлечем.

Полтавчук, зажав зубами трубку, откинулся на спинку стула. Загибая карандашом пальцы, считая медленно, с расстановкой, он, словно силясь отделаться от того, что все время лезло в голову и где-то назойливой мухой точило сознание, произнес:

— Да, жаль этой атаки. Очень жаль… Однако… не тужи, комиссар. На войне бывает и так и этак. И вам, товарищ Ромашка, довольно командовать взводом. Пойдете на бывший штабной, мой эскадрон. Я поговорю с людьми. Все будет в порядке, Юрий Львович. Только не вешайте носа.

— Стараюсь, товарищ командир полка.

Ромашка воспрянул духом. Последнее время он ходил как в воду опущенный. Кое-кто еще косился на него.

— Вот что, — продолжал Полтавчук, — завтра надо созвать партсобрание. Обсудим все наши дела. Устроим митинг здесь, позовем добровольцев. Нам ревком и лошадьми поможет. Тут вокруг Барвенкова куркулей много. Идет, что ли?

Полтавчук не приказывал. Он советовался с Булатом по каждому вопросу и давал свои предложения мягко, спокойно и так убедительно, что нельзя было их не принять.

Алексей, почувствовав в новом командире полка, старшем по годам и более сильном по опыту, хозяйскую жилку, внутренне ликовал. Теперь он, комиссар, сможет целиком отдаться своей основной работе. А главное, не придется вскакивать по ночам в холодном поту от мысли, что комполка куда-то исчез…

Широко раскрылась дверь. В комнату без стука не вошел, а ворвался невысокий человек. Он казался еще меньше оттого, что на нем была широкая патлатая бурка. Звеня шпорами, вошедший приблизился к столу. Снял рыжую кубанку. На голове от макушки до левого виска, словно высеченный, блестел ровный пробор.

— Здорово, товарищ Полтавчук!

— Здравствуй, Медун. Ты как сюда?

— Что за вопрос? Вы ничего не знаете? Мы же идем сюда со штабом третьей кавалерийской бригады. Ее сформировали сразу, как только ты уехал из штаба армии. Я политком бригады. А ваш полк вливается к нам, — выпалил одним махом Медун.

— А как твоя «грыжа»? — не стерпел Алексей.

— Какая грыжа? О какой грыже идет речь? Ах, это Булат! Так мы же знакомы. Да, друзья, так не годится, — Медун забегал по комнате, — не годится, не годится. Целый полк укалечили. Укалечили целый полк насухо, без мыла. Мы так не воюем!

Полтавчук насмешливо посмотрел на свежеиспеченного стратега и углубился в бумаги. Алексей, при напоминании о Яруге, закусил губу, нахмурился.

— У нас в конном корпусе так не воюют. Вот мы здесь дела завернем, — продолжал шуметь Медун.

Командир полка как ни в чем не бывало делал какие-то отметки в книжечке. Он поднял глаза:

— В каком это вашем конном корпусе?

— Разве ты не слышал? Я с Буденным брал Касторную. Как раз послали меня инспектировать четвертую дивизию. А там по телеграмме Реввоенсовета меня назначили политкомом полка.

— Вот как! — причмокнул губами Полтавчук и стал набивать трубку табаком.

— А приказ по дивизии получили? — не унимался Медун. — Нате, этот экземпляр как раз для вас.

Булат читал документ:

«1. Прибывший из Рязани 1-й Московский кавалерийский полк полагать налицо с 2 ноября 1919 года.

2. Свести 1-й Московский и Донецкий полки в 3-ю кавалерийскую бригаду.

3. Командиром 3-й кавалерийской бригады назначается Парусов Аркадий Никол…»

— Что? Па-ру-сов — командир бригады?.. — пальцы Булата разжались, и приказ упал на кипу бумаг…

Алексею представилась одетая в штатское пальто безоружная фигура Парусова. Опять эта нудная, допотопная рысь, словно скованного летаргическим сном, бывшего ротмистра во главе бригадной колонны. Опять роль наблюдателя в боях. Опять не будет командира и вожака у нескольких сотен бойцов. Опять крохоборчество на общем фоне побед.

— Какой же это командир бригады? Это же нуль с усами! — не стерпел Булат.

— Что ж, по-твоему, армия ошиблась? — петушился Медун. — А где вы возьмете лучшего кавалериста? Я очень уважаю товарища Полтавчука, он очень хороший, пролетарский наш командир-краснознаменец. Такой любому противнику морду наодеколонит. Но он же не природный кавалерист. Вот Парусов — из военспецов военспец! А жена у него… один турнюр, чего стоит…