Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Товарищ, расседлывай вот убитую лошадь. Седло забирай! — строго потребовал Селиверст.

— Не до твоего седла теперь. Свою б холку выручить, и то слава богу…

— Стой, товарищ, ни с места!

Пузырь нехотя, косясь на вершину откоса, где залегла белая цепь, подполз к убитому коню. Злобно заворчал:

— Ишь нашлись такие-сякие комиссары. Нигде от вас покою нет. Катеарически!

Затрещали выстрелы, и Пузырь, не успев стащить седло, уткнулся головой в живот убитой лошади.

Епифан, придерживая одной рукой шашку, а другой бережно зажав под мышкой раненого бойца, медленно взбирался вверх по скользкому склону. Сняв атаманскую папаху, шел в раздумье сам не свой Ромашка.

— Людей, людей собирай, командир! — крикнул ему Булат, а сам дал шпоры коню. Дончак, поднявшись на дыбы, грудью прокладывал дорогу сквозь густые заросли кустарника, тянувшегося от дороги до самых дальних извилин глубокого яра.

Алексей обернулся. Ухватившись за длинный хвост лошади, не отставал от него Прохор.

Булат, выйдя на простор, начал собирать в кучу рассыпавшихся после неудачной атаки кавалеристов. Тут и там бродили отдельные всадники. Сторонкой задумчиво плелся Гайцев.

— Чикулашка, — первый раз назвал его так Булат. — Почему же ты…

Командир эскадрона поднял повязанную башлыком голову. Поддерживая живот, простонал:

— Умираю… товарищ… политком… За Иткинса ты мне прости, не уберег хлопца. Так и не доехал до Черного моря… Барахло отправьте… сынишке и без никоторых…

Голова Гайцева упала на гриву коня. Вмиг поскучневшая Галка продолжала шагать без дороги. Старые кавалерийские ноги в узких красных штанах не изменили хозяину. Они его крепко держали в седле.

Но вот в это глухое ответвление яра донеслись раскаты далекого «ура». Алексей, собрав всадников, повернул к месту недавнего боя. Когда он подъехал к кустам, где лежали убитые, сверху, оттуда, где недавно скалились на него злобные лица марковцев, со звоном железа, с грозным шумом спускалась колонна с Дындиком и Онопкой во главе. При первом же замешательстве в голове полка они бросились со своими людьми в обход оврага и, выйдя в тыл марковцам, ворвались в южную половину Яруги.

То, что сделал, проявляя здоровую инициативу, Дындик, понявший, что лобовая атака осуждена на провал, обязан был сделать Ромашка, без предварительной разведки бросившийся сгоряча в бой.

Расчет на одну внезапность не оправдался.

Резервная рота Марковского полка, занимавшая далекую окраину села, попала под клинки «драгун» и «полтавцев». Основные силы деникинского полковника Докукина, почуяв неладное, двинулись вдоль оврага на юго-запад, избежав встречи с колонной предприимчивого моряка.

39

Снизу, из лощины, тянуло теплом. Пахло свежей древесиной.

Кавалеристы Донецкого полка подбирали убитых и раненых. Булат, наклонившись над телом гайцевского политкома, спросил Твердохлеба, ощупывавшего голову друга:

— Ты думаешь, живой?

— Тронь его шею, Алеша. Она еще совсем теплая. Эх, дела, дела! Как я покажусь на глаза бедной Еве?

Осторожно подняли политкома. Раздался мучительный стон. Булат с Твердохлебом, обрадовавшись этому стону, бережно уложили Иткинса в сани. Изредка долетали в яр далекие винтовочные выстрелы. Эхо, падая вниз, в глубину, катилось далеко по ущелью.

На северном берегу яра, за полумесяцем пехотных окопчиков, выстроился в ряд десяток саней. Около них, словно опасаясь потревожить покой убитых, скользили тихие, бесшумные тени «драгун», «штабистов», «чертей», «полтавцев».

В поздние сумерки печальный обоз втянулся во двор штаба. Выла собака. Испуганные кони, оглядываясь вокруг, дико храпели.

Полумертвого киевского позументщика внесли в столовую. Он был без сапог. И новенькую драгунскую шинель — щедрый дар арсенальца — марковцы стянули с него. Ноги, обутые в толстые шерстяные чулки, вытянулись. Стеганая телогрейка покоробилась от запекшейся крови. Иткинса положили на диван. Черная, давно не стриженная голова провалилась в подушку.

Политкома перевязали, обмыли, дали глотнуть ложку вина.

— Двое… Один… Острый… длинный… нож-ж-ж… На… сам… Взял… к сердцу… не могу… они… «Иначе… по кусочкам… по кусочкам… Выбирай, комиссарово племя»… Остро… тепло… не могу… Один… Ударил… по ножу… сапогом… Умер… А теперь… опять живой…

— Ну и звери! — заскрежетал зубами Твердохлеб. — Не будет вам пощады, проклятые беляки!..

Рассвет, тяжелый, давящий, безрадостный рассвет пришел в комнату. Умирающий встречал его мутными, едва мерцающими щелками глаз.

В полдень на улице против штаба вытянулась колонна укрытых кумачом саней. Нервно поводили ушами лошади с черными и малиновыми лентами в гривах.

За санями с опущенными головами стояли их подседланные кони. Через седла крест-накрест свешивались винтовки и шашки погибших бойцов. К штабу молча подходили поредевшие в один день эскадроны. Люди спешивались без команд. Кучками собирались у саней, где лежали их мертвые товарищи — жертвы неудачной атаки.

Пришло и население слободы. Тихо журча, колыхалась толпа. Слобожане проталкивались к саням, подымали кумач, разглядывали пожелтевшие лица.

Булату из соседней комнаты принесли телефонограмму.

«Немедленно нарочным, что случилось. Прибежавший ночью адъютант Кнафт сообщил — полк уничтожен. Живых остался он один.

Начдив. Политком».

Алексей сел писать ответ.

«Полк в неудачном налете на Яругу понес тяжелые потери. Вридкомандира Ромашка повел полк в атаку вслепую, не подготовив ее. Здесь и мое упущение. Одна рота марковцев в Яруге изрублена. Возвращение Парусова нежелательно… Настроение полка…»

Вдруг со страшным грохотом распахнулась дверь. В зал во главе со Сливой ввалилась куча крайне воспаленных бойцов. Сухое, бледное лицо бывшего партизана еще больше вытянулось и побелело. Серые глаза горели недобрым огнем.

— Где Ромашка? Где командир?

— Зачем вам командир?

— Вот зачем, — злобно потрясая наганом, крикнул Слива.

— Рубим мясо, едим дрова. Вот што, — гудел Чмель.

— Что за новости?

По деревянному полу, как дробь барабана, застучали несколько десятков тяжелых, обледенелых сапог.