Контуженый

— Живу по-людски, — соглашаюсь я.

— Ты чокнутый! Контуженый!

— Факт! — Я выбрасываю на ходу руку с неприличным жестом.

37

Вопросов в голове жужжащий рой, а ответов с комариный писк. Я только и делаю, что истязаю мозг в лабиринте загадок. Почему я выжил? Где общие деньги? За что Злата хотела меня убить? И самый главный вопрос, вопрос моей жизни и смерти — кто предатель?

Время сжимает петлю возможностей. Жизнь круто изменилась — в стране идет мобилизация. Меня тоже могут призвать в армию, если сочтут нормальным. Или обнулить, если сочтут предателем. А пока не произошло того или другого, я должен найти предателя.

Кроме меня выжил Русик. Оператор беспилотника находился в минометном расчете не постоянно. Во время затишья он отходил на вторую линию обороны к луганским, там лучше быт, проще зарядить квадрик. В тот роковой день Русик ушел от нас до подвоза боекомплекта или после? Морщу лоб, напрягаю извилины. Дурная башка деталей не помнит.

Если Русик видел приехавшую машину с боеприпасами и знал, что мины не разгружены, то мог передать координаты врагу. Если нет, то главный подозреваемый я, единственный выживший. Корю себя и оправдываю: мой телефон проверен, я не посылал сообщений противнику.

И тут же щелчок в голове — стоп! А как же рассказ Чеха «Кто??». Его диалог с сестрой не выдумка, текст взят из реальной переписки. Но в чатах ничего подобного не было. Чех мог стереть переписку? Ну, конечно!

Трус Рацкий перед побегом в Грузию удалил чаты и сменил номер, стер все сообщения. Чапай нас заставил удалить виртуальную жизнь, чтобы врагу не достались контакты друзей и родственников. Он честно предупредил о грязных методах врагов: «Вы же не хотите, чтобы упыри шантажировали близких после вашей смерти».

Удалить переписку, что может быть проще. Как же я раньше до этого не додумался. Ну точно, Контуженый!

Остатки наших телефонов остались у мастера Кутузова в Луганске. Я набираю его номер.

Мастер меня узнает и радуется:

— Привет, Контуженый! Решил с референдумом поздравить? Послушай, что у нас творится.

Он высовывает телефон из киоска, и я слышу слова знаменитой песни: «Этот день мы приближали, как могли».

— С победой! — кричит Кутузов.

— До победы еще далеко.

— Ты про отступление? Мой тезка французам Москву сдал и что? Все равно врагов прогнали и взяли их столицу!

— Поздравляю, — соглашаюсь я. — Но я не только по этому поводу.

— Опять квадрики везешь? Мы из двенадцати шесть восстановили. Половину! И запчасти на ремонт остались.

— Я про разбитые телефоны. Помнишь?

— Помню, ковырялись в обломках.

— Эти обломки у тебя остались?

— Времена такие, детали не выбрасываю. Мало ли где пригодится.

— Хотел еще раз их проверить.

— Забыл тебе сказать, если что-то секретное искал, так могли стереть из памяти.

— Кутузов, я потому и звоню. Восстановить можно?

— А нужно? Бывает такое прошлое, что лучше не ворошить.

— Тогда я вечно останусь Контуженым.

— Понимаю, больному нужна шоковая терапия. — Кутузов отбрасывает шутки и рассуждает серьезно: — Если файл удален недавно, ну, перед тем как телефон кокнулся, я смогу восстановить. Делаем?

Секундные сомнения: а вдруг вскроется, что я предатель? И выдыхаю:

— Я еду.

Собираюсь наспех и отправляюсь в Луганск к Кутузову.

Граница между Ростовской областью и ЛНР. Машин с нашей стороны стало больше. На автоприцепах в Донбасс переправляют поезженные «нивы», УАЗы, «буханки» для бойцов и «скорые» для эвакуации раненных. Это народная инициатива на народные деньги.

Выделяются два «Камаза» с прицепами, заполненные новыми автопокрышками для грузовиков. Наверняка, это официальная помощь, поступающая из многих регионов. Потери транспорта на передовой неизбежны, а шины расходный материал на войне. Первое, что открывается в самом разрушенном поселке — шиномонтаж.

Замечаю микроавтобус волонтеров. Внутри навалом всякая всячина и коробки с квадрокоптерами. Груз проверяет таможенник с папкой. Ну, думаю, сейчас начнется. С кипящей решимостью продвигаюсь ближе, чтобы осадить мздоимца.

И слышу:

— Коптеры, штука нужная. Без них — никак.

Это голос таможенника. Он не ворчит, не запрещает, а одобряет! Смотрит другие вещие. И снова похвала:

— Нам бы такую помощь с первого года.

— Так меньше года воюем, — встреваю я.

Таможенник оборачивается. Он молод и задирист, не по отношению к волонтерам, а ко мне.

— Для кого как. Я школу закончил, когда война началась. А сейчас мой сын в школу пошел.

Возразить нечего, свой человек. Я даже завидую молодому папе. Он спешит жить, осознавая ее хрупкость и скоротечность.

Таможенник желает волонтерам доброй дороги. Я вспоминаю его коллегу пухлого вымогателя. Снимок документа в моем телефоне сохранился. Смотрю: Парасюк Семен Богданович.

Спрашиваю необычного таможенника:

— А где Семен Парасюк?

— Заболел и уволился. А тебе он зачем?

— Чем заболел?

— Нервы пошаливали. Дергался, озирался, спать не мог. Ты его друг?

— Я причина его болезни.

Настороженность на лице таможенника исчезает, появляется интерес:

— Ты случаем не Контуженый?

— А что, заметно?

— Парасюк какого-то Контуженого опасался. Из «Группы Вагнера».

— Честным людям «оркестр» помогает.

Таможенник улыбается по-свойски:

— А мы не знали, как от Парасюка избавиться. Спасибо. Побольше бы таких Контуженых. Что ты с ним сделал?

— После контузии что-то плохо с памятью, — на всякий случай недоговариваю я. — Если со мной по-людски, я безопасен.

— По-людски? — задумывается таможенник и одобряет: — Всем бы так.

Я указываю рукой на очередь:

— После референдума границу отменят. Что будешь делать?

— Жить по-людски! — обещает служащий, который скоро станет ненужным, и отчего-то радуется.

В автобусе по дороге в Луганск вспоминаю о Русике. Наш оператор беспилотника ключ ко многим загадкам. Поездка в Луганск — возможность с ним встретиться. Теперь он Руслан Николаевич Краско, владелец завода «Краскопласт».