Корабль идет дальше

Моряки стояли, обнажив головы. Потом они, как могли, вырыли могилы и похоронили генералов у дороги в замок.

Вернулся человек, посланный в город. Он сообщил, что в Вайсенбурге американцы.

До Дуная оставалось несколько километров. Утомленные двухсуточным маршем, интернированные еле шли. Стемнело. Охрана окружила колонну плотным кольцом. Люди шли тесно, плечо к плечу. Всех охватило тревожное ожидание. Сейчас должно начаться… Сейчас или никогда. Еще минута, другая, — и от штаба поступит команда: «Разбегаться!» Темно, лес рядом… Но все было тихо. В голове колонны что-то громко закричал Вейфель. Колонна замедлила движение, повернула и сразу же очутилась в какой-то деревне. В темноте еле различались силуэты сараев и крестьянских домиков. Ни огонька, ни человека на улице, где-то лаяла собака.

— Стоп! Привал до утра! — передали по колонне.

Подталкивая прикладами, нас загоняли в огромный серый и очень длинный сарай. Когда я вошел туда, то в первый момент ничего не мог разобрать. Потом, кое-как привыкнув к темноте, понял, что мы находимся в сарае, доверху наполненном соломой и сеном. Здесь были сложены десятки тонн соломы. Почему немцы поместили нас именно в этот сарай? Зашевелилось неприятное чувство. А что, если они задумали нас сжечь? Наконец все интернированные были в сарае.

— Можете отдыхать. Курить запрещается, — сказал стоящий в дверях Вейфель и задвинул тяжелый засов.

Измученные моряки бросились на солому. В сарае было темно и сухо, приятно пахло сеном. Страшно хотелось спать, но в такой обстановке мы спать не могли. Собрался штаб, вызвали всех командиров групп.

— До Дуная осталось восемь километров, — сказал Богданов, — сейчас наступил самый опасный момент. Вы все слышали о приказе Гитлера уничтожать военнопленных. Объяснят американскими бомбежками. Погибли при эвакуации — и концы в воду. Вейфель сказал, что завтра нас поведут дальше…

— Не хотят ли они нас сжечь здесь? — промолвил Шилин. — Такое громадное количество соломы…

— Кто знает? От них можно ждать всего, но не думаю. Опасно для деревни. Могут все спалить кругом. Во всяком случае, надо быть готовыми и к этому. Разобрать крышу, благо она здесь легкая, деревянная, проделать, где возможно, наблюдательные отверстия, у всех щелей расставить посты. Чуть что — поднимать тревогу.

Несмотря на усталость, начали выполнять приказ штаба. Разобрали в двух местах крышу. Сарай был старый, и проделать отверстие не составляло большого труда. Установили посты.

В деревне затихли все звуки. Наступила ясная звездная ночь. У сарая слышались голоса разговаривавших между собой часовых. Пока все выглядело мирно.

Я улегся на солому, но заснуть не мог. Казалось, что вот-вот раздастся крик наших дозорных: «Огонь! Поджигают!», но в конце концов усталость взяла свое, и я заснул тревожным, некрепким сном. Снились мне кошмары, я задыхался, солома попадала в рот…

Разбудил меня боец моей группы Ростислав Рогозин:

— Вставайте. Два часа. Вам заступать. Встанете к щели у дверей. В четыре разбудите Юру Ратьковского. Он вас сменит.

Ростик проводил меня к наблюдательному пункту. Это была довольно широкая щель между досками. В нее хорошо просматривался кусок улицы и клочок звездного неба. На скамейке у дома спал часовой. Видно, его совсем не интересовал сарай и то, что в нем происходит. Для него война уже закончилась, и он не мог дождаться, когда попадет в плен к американцам или сумеет убежать в свою деревню.

Ничто не нарушало спокойствия. На небе против моей щели ярким фонариком светила одна из моих любимых звезд — Вега. Я всегда определялся по ней в море. Сейчас она мерцала приветливым голубоватым светом, напоминая мне прошлое. Вернется ли все, о чем я мечтал четыре года? Теперь-то я научился ценить жизнь, и прав был тот, кто сказал: «Умейте находить радости в малом». Каждый прожитый день должен быть радостным. И если на душе станет скверно, придут какие-нибудь неприятности и упадет настроение, достаточно вспомнить одно слово «Вюльцбург» для того, чтобы все изменилось и все горести показались бы пустяками…

Зашевелился солдат на скамейке, и я сразу вспомнил про Дунай. Что ждет нас впереди? Кому выпадет счастливый билет вернуться домой живым? И выпадет ли?

Два часа прошли в размышлениях. Хотелось подвести итог своей жизни. Времени потом не будет. Завтра, вернее уже сегодня, нас поведут к Дунаю…

Пришел Юра Ратьковский.

— Ну, что нового? — спросил он. — Идите поспите еще, если сможете. Я совсем не спал. Разные мысли одолевают…

— Никакого движения не заметно. Как будто вымерло все.

Я уступил свое место у щели Ратьковскому и улегся на солому с твердым намерением заснуть. Думай не думай, ничего не изменится.

Солнечные лучи через многочисленные дыры и щели проникли в сарай и осветили спящих моряков. Я открыл глаза. Подо мной — я лежал на верхних кипах- совещался штаб.

— За ночь не произошло ничего особенного, — говорил Дальк, — вахтенные доложили, что в деревне тихо, не видно ни унтеров, ни охраны. Надо попробовать выйти из сарая. Просить, чтобы нас выпустили на двор. У дверей стоит один солдат…

— Давайте попытаемся, — поддержал его Балицкий, — скажем, что по нужде…

Богданов подошел к двери и принялся громко стучать. Тотчас же отозвался солдат:

— Что вам? Чего стучишь?

— Выпустите нас.

— Погоди. Доложу офицеру.

В щель было видно, как солдат, оставив винтовку, куда-то пошел. Через минуту он вернулся в сопровождении офицера, которого в лагере звали «Чайник» за длинный нос. Он работал в бухгалтерии комендатуры и к интернированным непосредственного отношения не имел. Заскрипел засов. Двери распахнулись.

— Господа, — произнес Чайник, лицо у него было испуганное, — прошу вас соблюдать спокойствие. Я оставлен командованием лагеря для того, чтобы передать вас американцам по всей форме. По спискам и вашим паспортам. Со мною восемь солдат, которые будут вас охранять.

— А где остальной гарнизон, комендант, наши генералы? — с волнением спросил Богданов.

— Они ушли туда, — офицер неопределенно махнул рукой. — Сдаваться в плен американцам, а я вот должен быть с вами…

— Выпустите нас.

Чайник помолчал, потом сказал:

— Хорошо. Если вы мне обещаете, что ваши люди дальше этой изгороди никуда не будут ходить и не разбегутся. Понимаете, я должен передать вас по списку.

— Ладно. Ребята, выходи! — крикнул Богданов таким веселым голосом, какого мы давно не слыхали.

Моряки высыпали на двор. В первую минуту никто не мог сообразить, что произошло. Неужели свободны? Неужели вместо расстрела на Дунае или страшной смерти от огня в соломенном сарае — свобода? Невероятно! Этого никто не ожидал. Бурная радость охватила всех. Люди смеялись, выкрикивали какие-то слова, обнимались, хлопали друг друга по спинам, у некоторых по щекам текли слезы… Конец унижениям, мукам от голода, фашистским побоям и окрикам… Неужели скоро мы станем полноправными людьми, сбросим форму лагерников, оденемся как следует и приедем на Родину? А там нас ждут дорогие люди, море и корабли, по которым мы так стосковались. Это была ни с чем не сравнимая радость. И если люди могут быть беспредельно счастливыми, то такими людьми были мы. В эту минуту мы забыли все плохое: четыре года гитлеровской тюрьмы, ужас нашего положения. Впереди сверкало и искрилось наше будущее…