Корабль призраков

– Как вы себя чувствуете, Ева? – заботливо спросил Антон, а Макс хмыкнул: тоже мне нежности на фоне суровых ландшафтов.

– Спасибо. Теперь все в порядке, Антон. – Я слабо улыбнулась нейрохирургу.

Он коснулся испачканной тюленем рукой моего подбородка.

– Пожалуй, за вами нужно приглядывать.

– Думаю, это излишне.

– Во всяком случае, я рад, что мы оказались в одной лодке.

– Звучит символично, вы не находите? – У меня не было сил поддерживать с ним светскую беседу.

– Пока не знаю, – серьезно сказал он. – Вы играете в бильярд?

Играю ли я в бильярд? Да я могу обставить тебя, как щенка.

– Немного, – сказала я.

– Мы можем сыграть с вами сегодня вечером. Чтобы вы немножко отвлеклись от охоты.

– Звучит заманчиво. Я подумаю, Антон.

Я разговаривала с Антоном, но даже не смотрела на него. Куда больше меня занимал Макс с его голыми плечами и невозмутимостью. Он оказался заправским мясником и философом, но именно так чаще всего и бывает в жизни.

– Вам все еще не холодно. Макс? – спросила я.

– Действительно, – поддакнул Антон. В его голосе послышалась скрытая ревность: мужчина не терпит превосходства над собой другого мужчины в чем бы то ни было. Должно быть, такие же проблемы стоят и перед самцами-тюленями.

– Нужно научиться получать удовольствие от всего. И от холода тоже, – сказал битый жизнью Макс, но куртку все-таки надел. – Пора возвращаться. Мы и так задержались…

Мы вернулись на “Эскалибур” почти последними. Не было только двух ботов – с Вадиком и Сокольниковым. И с Мухой и Клио. Все остальные благополучно погрузились на борт, и на кормовой палубе вовсю шла окончательная разделка тюленей. Без трофеев остались только губернатор и стюард Роман. Теперь губернатор грустно сидел возле кабинки, управляющей портальными лебедками, и пил водку из крышки термоса.

Героем дня оказался толстый адвокат Альберт Венедиктович Он набил трех взрослых тюленей и к тому же привез на “Эскалибур” раненую ларгу, совсем небольшую, что-то около метра длиной. Теперь она лежала возле правого борта и смотрела на всех беспомощными слезящимися глазами. Рядом с ларгой сидели Аника и Карпик, самые впечатлительные из пассажиров. Карпик была так увлечена ларгой, что даже не обратила внимание на наше появление. Хорошенькая ларга, с еще не потускневшей шерстью, умиляла и девочку, и швейцарку. Карпик все время порывалась погладить животное, как гладят собаку или строптивую кошку, та не сопротивлялась, лишь издавала жалобные звуки, похожие на плач ребенка. Видимо, это разрывало Карпику сердце. И когда матрос Гена, принимавший самое непосредственное участие в поимке животного, подошел к ним, Карпик сказала:

– Нужно ее отпустить.

– Ничего не получится, девочка. – Гена был настроен решительно. Через его руки прошли сотни таких ларг, он относился к ним как к корму для песцов и нутрии, не более.

– Почему? Давайте ее отпустим…

– Она ранена. И умрет через полчаса. Или раньше.

– Тогда давайте ее полечим.

– То же самое. Ответ отрицательный. Она все равно умрет. Лучше разом прекратить страдания, чтобы она не мучалась.

– Нет! – На глазах Карпика выступили слезы, и она на секунду стала и сама похожей на ларгу.

– По-другому не получится. Отойди-ка, девочка.

– Нет! – Карпик вцепилась в ногу Гены.

– Успокойте ее, – воззвал он к Анике.

Аника понимала, что происходит что-то странное, она была на стороне девочки; она была слишком швейцаркой для такого нецивилизованного убийства. Да еще на палубе судна.

– Аника! – Карпик бросила Гену и теперь уже вцепилась в Анику.

– Je me sens mal. J'ai mal au come. (Я чувствую себя усталой Меня тошнит ).

– А что же вы хотели, дамочка? – К нам подошел Макс, и Карпик моментально затихла. – Это вам охота, а не machine pour le tii aux pigeons. (Машинка для метания тарелочек)

Это был хороший французский.

Такой хороший, что даже я поняла это. Аника опешила: этот матрос со страшным русским шрамом знает французский настолько хорошо, что может сыронизировать по ее поводу. Она посмотрела на Макса с таким неподдельным интересом и так по-женски призывно, что я поняла: незачем беспокоиться о неверном муже, который целуется со скверными мальчишками в душе, Аника вполне может быть отомщена.

Несчастная ларга была тотчас же забыта. Даже Карпик предала умирающее животное. Она смотрела на своего Макса со снисходительной гордостью, как смотрит хозяин на собаку, заслужившую медаль на выставке: видите, это мой собственный человек. Он может покорить кого угодно, но сегодня он будет со мной…

– Parlez-vous francais? (Вы говорите по-французски?)

– Non. (Нет)

– Vous etes bien aimable… Voulez-vous m'accompag-nei a. (Это очень мило с вашей стороны Не проводите ли вы меня?)

Происходящее стало заметно не нравиться Карлику. Снисходительный Макс и рта не успел открыть, когда Карпик громким и отчетливым голосом сказала так, чтобы слышала Аника и все прочие кандидаты на увеселения с рядовым составом:

– Propriete privee. Place reservee. (Частная собственность. Место занято.)

Черт возьми! Что это за корабль? Почему здесь все говорят по-французски, даже девочка тринадцати лет позволяет себе пассажи в духе Пляс-Пигаль!

Аника рассмеялась своим милым, чуть стерильным, швейцарским смехом; Макс развел руками и улыбнулся. Матрос Гена под шумок уже утащил ларгу, чтобы не разбивать сердца сердобольных женщин. Карпик же, пометившая свою территорию, независимо сунула руки в карманы, решила было прогуляться по палубе.

И тотчас же поскользнулась.

Палуба, пропитанная жиром и кровью, была скользкой, как каток. Макс и Аника бросились к ней: бедная хромая девочка!.. Аника оказалась проворнее, она протянула руку Карпику, та ухватилась за нее, но вместо того чтобы подняться, сама увлекла ее на доски палубы. Аника не смогла удержать равновесия и тоже упала. Чуть запоздавший Макс последовал за ними, едва не накрыв своим телом Карпика. Это было так заразительно, что не удержалась и я. И, разогнавшись, как в детстве на узких ледяных дорожках, врезалась в кучу малу.

…Спустя пять минут все мы уже вовсю катались по палубе.

Макса, совершенно незаметно отошедшего в сторону, с успехом заменил хоккеист Витя Мещеряков. Он почувствовал себя в родной стихии большого льда и теперь с упоением гонял по палубе неосмотрительно оставленную губернатором Распоповым крышку из-под термоса. К нему присоединились Филипп, Антон и даже толстый Альберт Бенедиктович, так и не захотевший расстаться со своими трофеями, часть из которых матросы перемалывали в фарш тут же, на палубе. Недалеко от портальных лебедок была установлена огромная промышленная мясорубка, чрево которой было скрыто в палубе. На поверхности торчал только раструб, куда сбрасывали сейчас куски мяса.

Карлик проехалась рядом и упала, увлекая меня за собой. Никогда раньше я не видела ее такой веселой. Она чмокнула меня в щеку, и только теперь я заметила, что волосы ее спутались от крови, а лицо, перемазанное жиром, блестит.

– Карпик, милая, ты вся изгваздалась!

– Ты тоже, Ева! До чего здорово, правда! Жаль, что папа еще не приехал.

– У тебя все волосы в крови.

Карпик коснулась кончиками пальцев своих волос, смешно подняв глаза к переносице. А потом коснулась моих.