Кордон
Шрифт:
Анджей снова закрыл глаза, вцепился в поводья – хмель повел за собой.
Выдохнул. Царица Небесная, хорошо—то как!
– И клянусь я, братья, честно
Государство охранять!
Спать нельзя, забудь подушку,
И всегда ты будь готов –
– На винтовочную мушку
Брать лихих врагов!
Ехать, впрочем, довелось недолго – место проверочной засады, выбиралось с таким прицелом, чтобы ноги не бить. Они не сапоги, не казенные.
Не прошло и часа, как широкая тропа вывернула на проселочную дорогу. А там – и песню очередную допеть не успели – показались знакомые стены. Анджей прищурился здоровым правым глазом. Даже сквозь хмельную
Высокий, в рост, забор вокруг заставы был сложен из массивных валунов, символически скрепленных раствором. Камень в здешних краях все еще был куда дешевле привозного кирпича. Из таких же валунов, в незапамятные времена – Подолянскому дату называли еще в Крукове, при вручении предписания, но он благополучно забыл: где—то с полсотни лет назад – был возведен первый этаж длинного, шагов в тридцать пять, здания. Второй этаж деревянный, совсем не капитального вида – мансарда, удивительно несерьезная для Кордона. Странность объяснялась легко – надстраивали временно. Но потом то ли с камнем беда случилась, то ли с каменщиками. А дерева, и, соответственно, досок с бревнами, вокруг море. Зеленое такое, ветвями шуршащее…
На верхотуре обычно жили рядовые и унтера, не обзаведшиеся личной жизнью на окрестных хуторах и селах. А такому личному составу, временное, ставшее постоянным, особых трудностей не составляло, благо, то наряд, то еще какое развлечение. Поэтому второй этаж так и стоял холостой вольницей, уже просевшей на один угол.
Окна первого этажа светились иллюминацией. Особенно ярко газовые рожки выкрутили в кают—компании, здоровенной, на треть этажа, зале, располагавшейся справа от дежурки.
Анджей бессвязно выругался: окна первого этажа, на случай обороны, были забраны толстыми железными решетками. Отчего прапорщику, по недоброй памяти, препаскудно спалось первую пару ночей.
Иллюминация на заставе была обычным делом. Парадоксальным образом Кордон, сиречь приграничные земли, схож с любым крупным городом. И там, и здесь, жизнь ни на миг не останавливается. Уходят и возвращаются наряды – границу без присмотра никак оставлять нельзя – и Племена под боком, и граничары без бдительного присмотра шалят.
Да и все прочие власти приходилось по факту заменять именно пограничникам. Пристав—то в Вапнянке сидит, и по уезду еще с десяток надзирателей. С таким «многолюдьем» – какая там монополия государства на насилие? хоть что—то в столичную казну отправить и совсем уж дикого кровопролитья не допустить – и то служба.
Навстречу шумной кавалькаде сами собой распахнулись ворота. Рядовых, которые возились с тяжелыми створками, Подолянский даже не заметил. Кто—то затянул новую песню, подхватили, тут же сбившись – одновременно спешиваться и петь оказалось даже для офицеров делом неподъемным.
Анджей кое—как сполз с лошади, гикнул, порадовавшись, что задел и обрушил кривенько сложенную поленницу. Качающегося прапорщика ухватил оберландфебель Вацлав, седоусый каштелян[14]заставы. Смахнул с плеча глупо улыбающегося Анджея прилипший листок, хмыкнул в усы и потащил вяло сопротивляющегося прапорщика в заставские подвалы, в свою вотчину. Махнул рядовым, чтобы занялись лошадьми. Скотина не человек, к тяготам и лишениям кордонной службы приспосабливается плохо. И помереть может. Хотя револьвером ей в лицо не тыкают!
Спустились по лестнице, выложенной свежими, не затоптанными еще деревянными плахами. Миновали в обнимку короткий неосвещенный предбанник, вошли в извилистый подвальный
коридор. Вацлав стащил с прапорщика грязную шинель, чтобы прапорщик не загваздал грязью стены и вещи геологов, вповалку накиданные в коридоре. Ученый люд, об корягу их, да в дышло, третий день все никак не мог перенести скарб в выделенные им комнаты.Коридор делал несколько поворотов. Вацлав пошел бисеринками пота, удерживая тушу Анджея – «Голову, голову береги, расшибешь к дидьку, хай ему грець!» – прошли еще один предбанник…
Наконец Вацлав уронил Подолянского в кресло – «Роскошное, чуть ли не княжеское, не по чину совсем в подвале посреди Кордона!» Прапорщик понял, что они все—таки на месте. В подвале едва уловимо пахло гарью, застарелым мокрым пепелищем…
******
…В первый день по приезду Подолянский оказался предоставлен сам себе. Не было на заставе ни одного офицера, не говоря уже о начальнике. Все на границе. Кто в дозоре, кто в секрете, а кто и в засаде – ждет нарушителя дабы заса… задержать!
Анджей бесцельно бродил по заставе, внимательно разглядывая место будущей службы. Вспоминал недавний разговор, перевернувший жизнь с головы обратно на ноги:
« – Вам предстоит провести на Кордоне несколько лет. Естественно, офицером, не рядовым стражником – вы же из старой шляхты, должна быть грань. Сами понимаете, общество взволновано. Волна должна спасть. Год, два, три… И все, про вас забудут даже в самых замшелых будуарах. И вернетесь. Это я вам обещаю!
Подолянский провел рукой по чисто выскобленному черепу, подавил желание сесть прямо на пол – новые привычки въедались быстро, почти мгновенно. хмыкнул недоверчиво.
Неизвестный, чья размытая фигура еле угадывалась в темноте, недоверие уловил. Прищелкнул пальцами:
– К словам человека, который вытащил вас с каторги, я бы на вашем месте, прислушался.
– Я до сих пор не знаю цену.
Фигура в тени дернулась.
– Вы серьезно меня выручили. Хоть и не зная об этом. Считайте это благодарностью, пан Подолянский.
– Не Твардовский?[15]– По—простонародному цыкнул зубом Анджей. Старый приятель Яремчук оценил бы класс мастерства.
– Не ждите меня в грозовую ночь, Анджей, я не приду. Впрочем, не удивляйтесь, если некоторые вещи в вашей жизни будут меняться в лучшую сторону сами собой и без вашего ведома. Считайте, что это и есть цена…»
Пока что, такая сделка, что греха таить, прапорщика вполне устраивала.
******
За спиной что—то громко падало, рушилось, ломалось и ругалось. Изогнувшись, держась за высокую спинку, чтобы не упасть – опасное это занятие, истоптанный ковер под ногами падения не смягчит – Анджей повернулся.
Каштелян выбрасывал из здоровенного шкафа вещи со скоростью картечницы – от множества летящих предметов у Подолянского даже голова закружилась.
– Гыр на вас! – рявкнул оберландфебель. – Думали, у Вацлава голова дырявая?! Вацлав все помнит, все знает! Всех оденем, всех обуем…
И не оборачиваясь, каштелян скомандовал:
– Подъем, господин прапорщик, и комм цу мир нах[16]примерка!
Пошатываясь, Подолянский встал, неуверенно шагнул. Неведомая сила тут же повлекла его в стену. Прапорщик на ногах все—таки устоял, вцепившись в спинку кресла – аж пальцы побелели.
– Гыр на вас… – грустно повторил присказку Вацлав и, горько вздохнув, распахнул другой шкафчик, поменьше. – Сами пьют как кони который год, а молодого своей мерой угощают. Помрет он в корчах, кто службу нести будет?! На, хлебни, а то смотришься будто погань бледная, сиртя—подземник[17].