Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака
Шрифт:
Арнон продолжал убеждать Корчака эмигрировать в Палестину, и тот не прекращал размышлять об этом: «Существует ли более подходящее место для защиты (словами) слабых и малых, чем земля Израиля? Это наполняет меня тоской и томлением. Но, к глубокому моему сожалению, я связан и перегружен своей текущей работой, которая находится на грани упадка». И все же Корчак заключает письмо обещаниями обдумать возможность приезда в Палестину, если будет уверен, что не окажется «бременем для этой страны».
Стефа поехала в Палестину навестить Фейгу и ее нового мужа (учителя, эмигрировавшего из России) в тот сложный период, когда радиопередачу Корчака сняли с эфира. К апрелю она планировала вернуться, и Корчак с нетерпением ее ожидал. Но в день предполагаемого возвращения она не дала о себе знать, как и на следующий
— Похоже, Стефа еще не вернулась, — сказал Корчак Наталии Висличке. С ней и ее мужем, филантропом, Корчак сблизился за последние годы. Нередко он заходил к ним поболтать, а то и обедал в их доме. — Не знаю, что могло с ней случиться.
Пока они пили чай в саду, юный сын Наталии, Альфред, то и дело выбегал из своей комнаты, чтобы убедиться, что мать никуда не ушла.
— Вот свидетельство того, что он вас любит, — заметил Корчак.
— Да он просто боится меня потерять, — пожала плечами Наталия.
— Но разве любовь не есть страх потерять? — сказал Корчак.
Именно такой страх почувствовала Наталия Висличка в его голосе, когда Корчак сетовал, что не знает, где Стефа.
Впервые Наталия поняла, как успешно скрывал он от нее свою привязанность к этой женщине.
Стефа появилась через несколько дней и объяснила, что была страшно утомлена путешествием, которое с остановкой в Афинах длилось семь дней и семь бессонных ночей. Вернувшись, она отправилась сразу же к своему брату, приняла ванну, проспала целые сутки, а потом дала себе еще три дня отдыха, прежде чем вновь появиться в приюте.
Стефа уже планировала демонстрацию в интернате цветных платков, соломенных пеналов, линеек из оливкового дерева, морских раковин и прочих сокровищ, привезенных из Палестины. Разглядывая с Корчаком альбом с фотографиями, подаренный ей в Кибуце перед отъездом на родину, Стефа стала говорить о Палестине как об их общем будущем. Ее поразила готовность Корчака всерьез обсуждать эту тему, хотя он и выражал сомнения, что приют сможет выжить, если оба они уедут. Стефа стала предлагать различные варианты, в одном из писем она с волнением излагала Фейге идею Корчака, согласно которой они могли бы поочередно проводить полгода в Палестине и Польше, причем один из них был бы в любое время готов связаться с приютом. «Национальные и религиозные проблемы обостряются с каждым днем, — тревожно добавляет Стефа в письме, имея в виду забастовки еврейских рабочих, протестующих против антисемитской политики правительства. — Враждебность пронизывает сам воздух, а это страшнее экономического кризиса. И похоже, с этим ничего нельзя поделать».
Когда в качестве прелюдии к более продолжительной поездке Корчак согласился отправиться в Палестину на полтора месяца летом 1936 года, Стефа снова взялась за перо, чтобы уведомить Фейгу. На этот раз Корчак в конце письма сделал шутливую приписку своим изящным четким почерком: «Уже говорю на иврите — Нецьян хецьян (отлично). Шалом, Корчак».
Корчак летел из Афин в Палестину второй раз. Он относился к авиации с таким же восторгом, как к радио и кино, и был одним из первых жителей Варшавы, которые в конце Двадцатых годов совершали туристические полеты, чтобы полюбоваться окрестностями. «Когда смотришь на человека сверху, понимаешь, сколь мал он в этом мире», — говорил Корчак друзьям. Теперь же, глядя вниз на побережье близ Хайфы, он внезапно подумал, что именно там «кончается изгнание». Снова он был «удостоен чести увидеть Землю обетованную» и снова поразился, сколь сильные чувства это в нем пробуждает.
По мере того как во время второго визита в Палестину скептицизм Корчака растворялся, он стал сознавать, что эта земля была обетованной во многих отношениях — она обещала стать местом, где евреи могли бы спокойно жить и работать, не чувствуя на себе позорного клейма; она обещала солнечный свет и здоровый рост для детей; она обещала безопасность истинной общины. Но в этот раз он в еще большей степени осознал, чтО эта земля обещала и арабам, считавшим ее своей. Если Палестине суждено стать решением еврейского вопроса, понял Корчак, как поняли это Мартин Бубер и другие, то и арабский вопрос должен быть решен. Узнав,
что из-за протестов арабов в Яффе против работы евреев начато строительство нового порта в Тель-Авиве, Корчак удивил своих друзей вопросом: «А что будет с арабскими детьми? Не постигнет ли их голод, если закроется яффский порт?»В то лето после целого года беспорядков среди арабов по всей стране положение в Палестине было необыкновенно напряженным. Как раз перед его прибытием банды арабов поджигали пшеничные поля в Эйн-Хароде, рубили грейпфрутовые деревья и обстреливали еврейских поселенцев с вершины горы. К изумлению Корчака, кибуц напоминал вооруженное укрепление. Он немедленно вызвался нести дежурство в ночном карауле и был глубоко оскорблен отказом.
— Разве вам неизвестно, что я польский офицер, участвовавший в трех войнах? — спросил он своих хозяев. Когда же и эти сведения не изменили их решения, он сослался на свою теорию случайностей: человек должен прямо глядеть в лицо опасности, полагая, что судьба сама распорядится, когда вытянуть его номер. Он хотел испытать свою судьбу. Но кибуцники не пожелали идти на риск потерять своего почетного гостя.
Впрочем, через несколько дней, отправившись в Хайфу на встречу с одним из своих бывших сирот-воспитанников Моше Садеком, Корчак получил-таки возможность испытать свою теорию. Когда Садек стал уговаривать его не возвращаться в кибуц на следующий день, сославшись на слухи о перестрелках на пути следования автобуса, Корчак ответил:
— Кто сказал, что именно завтра, когда я поеду, арабы начнут стрелять? А если и начнут, то почему именно на моем пути? А если и на моем пути, то почему по моему автобусу? А если и так, то кто сказал, что они попадут в кого-то? А если и попадут, то почему именно в меня? — Убедившись, что ошеломленный Садек не способен вымолвить ни слова, Корчак заключил: — Так что риск минимальный.
Хотя нести дежурство ему так и не разрешили, Корчак настоял, чтобы кибуцники позволили старшим детям разделить с ними эту опасность, подобно тому как они в равной степени страдали от недостатка питания и тяжелого ручного труда. «Не заворачивайте детей в вату, — говорил им Корчак. — Борьба за жизнь в этой стране — их судьба».
В этот раз он проводил меньше времени в Эйн-Хароде, целенаправленно стараясь проводить занятия в других Кибуцах, чтобы расширить свои наблюдения. Было заметно, что доктор чувствует себя свободней, когда он один. Корчак уже не улыбался, иронизируя над собой, когда произносил несколько выученных фраз на иврите, прежде чем вступал в дело переводчик.
Особый интерес для него представляли сельскохозяйственные поселения, основанные на свободном предпринимательстве, мошавы, в которых он разглядел инициативу и энергию фермера, работающего на собственной земле. Трансформация юношей и девушек, которых он некогда знал, в людей земли стала для Корчака источником восхищения, хотя он различал в этом процессе не столько физические, сколько духовные перемены. Особенную радость он испытал, наблюдая успех одного из своих сирот, который никогда не знал тепла материнской любви. Корчак думал, что этот мальчик навсегда останется ущербным, но тот со всей очевидностью нашел здесь созидательный выход Для своих чувств. Это привело Корчака к мысли, что никакой специалист не может предсказать окончательную судьбу ребенка, его предназначение. Место, подобное Палестине, освободило скрытые возможности этого сироты такими методами, которые никогда бы не пришли на ум Корчаку в Варшаве.
Ему не хотелось сидеть на месте — он словно предчувствовал, что очередного шанса попасть сюда не будет. Встретив Хильмана, механика из Сибири, «ветерана-бродягу», Корчак испытал жгучее желание закинуть рюкзак за спину и предложить ему вместе отправиться в путешествие по всей стране. Из такого путешествия могла родиться книга для детей типа «Робинзона Крузо», героем которой стал бы «Робинзон из Эрец-Исраэля».
Он представлял себе, что гуляет по горам со «старым Гилсоном», другом-кибуцником, в качестве проводника. «Все великие события свершались на горах — Арарате, Синае, а теперь вот и на Скопусе (место, где стоит Еврейский университет)», — писал он Арнону. Он знал решение арабо-еврейской проблемы: «Пусть арабы владеют плодородными долинами и морем, а горы останутся за евреями».