Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

–  Убита «Ромашка»,- глухо сквозь бинты подсказывает Григорий Иванович.

–  «Ромашка» убита,- повторяю я в трубку.

–  Подзовите к аппарату «Фиалку»,- нервничает «Крапива».

–  «Фиалка» ранена,- говорит политрук.

–  Ранена «Фиалка»,- говорю я.

–  Черт возьми, так кого-нибудь из командиров!-кричит трубка. Мне кажется, что голос нашего генерала.

Григорий Иванович подползает к аппарату, тянет трубкуh морщась, приложил ее к бинтам:

–  У аппарата политрук Бритов.

–  Говорит «Крапива»,- слышим мы.- Немедленно возобновить атаку! Вас слева поддержит

«Мимоза». Выбить противника!

–  Трудно, товарищ «Крапива»,- сквозь бинты шевелит губами наш политрук.- Большие потери…

–  Вы барышня или военный человек?-гремит трубка.- Как отвечаете? Немедленно начать атаку! За невыполнение приказа расстреляю перед строем!

–  Не расстрелять вам меня перед строем,- говорит Григорий Иванович.

В трубке пауза. И уже удивленный спокойный голос:

–  Почему?

–  У меня строя нет… Опять долгая пауза.

–  Послушайте, как вас зовут?

–  Политрук Бритов.

–  Я спрашиваю имя-отчество.

–  Григорий Иванович.

В трубке помолчали. Потом опять голос:

–  Григорий Иванович, я прошу вас, дорогой человек, атаковать противника.

Григорий Иванович нас всех оглядывает, молча тянется к своей винтовке.

–  Есть, товарищ генерал! Атаковать противника!

–  Спасибо,- слышим мы голос в трубке.

И опять слева от нас нарастает красноармейское «ура!». Мы вылезаем на бруствер.

–  За Родину товарищи!
– командует чей-то юношеский высокий голос.

–  За Родину! Мать твою в бога так!
– дико кричит сержант Березко.

–  За нашу Советскую Родину!
– бежим мы рядом с Женькой.

***

На следующий день знакомый связист рассказал нам, что он слышал по радио сводку Совинформбюро, в которой сообщалось, что на Западном фронте наши войска штурмом овладели деревней Федоровкой.

ЕЛЬНЯ НАША, СОВЕТСКАЯ

Еще вчера мы назывались бойцами, а сегодня непривычным словом - раненые. Ни бойцов, ни сержантов, ни лейтенантов. Раненые, и все. И только одного человека в нашем вагоне санитары, медсестры и врачи называют майором.

Мне его не видно. Мы лежим вдоль стенки вагона. Носилки с майором сзади меня. Если он захочет, то может тронуть ногами мою голову. Но он не хочет. Сейчас я слышу его голос, а минувшей ночью он, задыхаясь, протяжно и глухо стонал. Наверно, уткнулся в подушку.

–  Больно, товарищ майор?
– спросил я.

–  Больно,- ответил он и примолк до утра.

Утром нам делают перевязки. И сразу вагон наполняется тошнотворными запахами, стонами и крепким солдатским словцом.

Мне видно, как краснеют смущенные лица молоденьких медсестер: война еще только началась. Вчерашние десятиклассницы не успели привыкнуть к словам, которых никак не вставишь в школьные сочинения, описывая тургеневских героев.

Они очень беспомощны эти девчата. Они просто не знают, как и чем

нам помочь. Раненые на них ругаются, врачи нервно покрикивают. Одна из них, Зоя, высокая, угловатая, в отличие от других, без марлевой косынки на голове. У ней на затылке тугой жгут красивых черных кос. Когда на перевязке кому-либо из раненых невмоготу, она тихо уговаривает:

–  Возьмите меня за волосы… Тяните… Не бойтесь… Я не буду кричать. Больно, а я все равно не буду. Ну, скручивайте сильнее.

Боец нащупывал пальцами косы, тихонько перебирал их, замолкал.

Сейчас я вижу, как Зоя склонилась над раненым, которого, если чуть сползти, можно коснуться пальцами ног до головы. Но сползти нельзя. Я могу только смотреть в белый потолок, немного в окно и прямо перед собой. Муху, прогуливавшуюся на моем лбу, я могу согнать только дуя, выпятив нижнюю губу. Но она не улетает. Сильнее дунуть не могу: у меня тяжелое ранение в грудь,

–  Гадюка,- решаю я,- доползи до губ, тогда я тебе как дуну…

Сейчас моя очередь на перевязку. Рядом Зоя. Смотрит вопросительно сквозь мокрые ресницы, хочет дунуть мне на лоб, где опять гуляет муха, и не может. Никак не складываются у нее губы. Дрожат, и все.

Надо мной очки. За очками глаза. Они строго спрашивают:

–  Как спалось?

Начинается перевязка. Прыгает белый потолок вагона…

Потом очки улыбаются:

–  Ну, вот и все.

Сейчас все перешли к майору.

–  Как спалось?
– слышу я.

–  Хорошо, доктор.

–  Неправда. Плохо он спал,- говорю я.

–  Сержант! Отставить разговоры!
– сердится майор. Помолчал, спокойно добавил: - Ну, начинайте.

Я ничего не вижу. Что с ним делают, я не знаю. Только слышно деловое, короткое:

–  Тампон… Еще тампон… И вдруг гихий голос майора:

–  Давай, Зоя, косы заплету. Всю разлохматили. У меня в Барнауле дочка… Такая же… хотя маленькая. Только косы с бантиками. Я умею заплетать. В школу ей заплетал. Ну, все, доктор?

Наш состав сильно дергает. Застонали раненые. И опять голос майора:

–  Пошлите комиссара к машинисту паровоза. Разъясните товарищу - нельзя дергать. Тут раненые.

Опять замолчал. Слышны команды доктора:

–  Тампон… Еще тампон. Зоя, спрячьте волосы под косынку. Где это вас так, товарищ майор?

Майор не отвечает, чуть охнул, тихо срывающимся голосом просит:

–  Не заговаривайте зубы, доктор. Я не маленький. Кончайте скорее.

Кажется, доктор обиделся.

– Никто вам зубов не заговаривает. Лежите спокойно, скоро все.

Опять тишина. Только стук колес да кто-то в глубине вагона тоскливо, тягуче просит пить.

–  Под Ельней, доктор,- примирительно говорит майор, - Под Ельней. Может, слышали?

–  Мы по радио слышали,- говорит Зоя.- Восемь немецких дивизий разгромили. Знаете, как мы все обрадовались…

–  Тампон, - приказывает доктор и успокаивающе, как мне кажется, заученно говорит:-До свадьбы заживет. Бинты!

Бряцают брошенные в железный сосуд железные инструменты. Кто-то громко облегченно вздыхает, может, майор, а может, и доктор.

Поделиться с друзьями: