"Король" с Арбата
Шрифт:
– Убита «Ромашка»,- глухо сквозь бинты подсказывает Григорий Иванович.
– «Ромашка» убита,- повторяю я в трубку.
– Подзовите к аппарату «Фиалку»,- нервничает «Крапива».
– «Фиалка» ранена,- говорит политрук.
– Ранена «Фиалка»,- говорю я.
– Черт возьми, так кого-нибудь из командиров!-кричит трубка. Мне кажется, что голос нашего генерала.
Григорий Иванович подползает к аппарату, тянет трубкуh морщась, приложил ее к бинтам:
– У аппарата политрук Бритов.
– Говорит «Крапива»,- слышим мы.- Немедленно возобновить атаку! Вас слева поддержит
– Трудно, товарищ «Крапива»,- сквозь бинты шевелит губами наш политрук.- Большие потери…
– Вы барышня или военный человек?-гремит трубка.- Как отвечаете? Немедленно начать атаку! За невыполнение приказа расстреляю перед строем!
– Не расстрелять вам меня перед строем,- говорит Григорий Иванович.
В трубке пауза. И уже удивленный спокойный голос:
– Почему?
– У меня строя нет… Опять долгая пауза.
– Послушайте, как вас зовут?
– Политрук Бритов.
– Я спрашиваю имя-отчество.
– Григорий Иванович.
В трубке помолчали. Потом опять голос:
– Григорий Иванович, я прошу вас, дорогой человек, атаковать противника.
Григорий Иванович нас всех оглядывает, молча тянется к своей винтовке.
– Есть, товарищ генерал! Атаковать противника!
– Спасибо,- слышим мы голос в трубке.
И опять слева от нас нарастает красноармейское «ура!». Мы вылезаем на бруствер.
– За Родину товарищи!
– командует чей-то юношеский высокий голос.
– За Родину! Мать твою в бога так!
– дико кричит сержант Березко.
– За нашу Советскую Родину!
– бежим мы рядом с Женькой.
***
На следующий день знакомый связист рассказал нам, что он слышал по радио сводку Совинформбюро, в которой сообщалось, что на Западном фронте наши войска штурмом овладели деревней Федоровкой.
ЕЛЬНЯ НАША, СОВЕТСКАЯ
Мне его не видно. Мы лежим вдоль стенки вагона. Носилки с майором сзади меня. Если он захочет, то может тронуть ногами мою голову. Но он не хочет. Сейчас я слышу его голос, а минувшей ночью он, задыхаясь, протяжно и глухо стонал. Наверно, уткнулся в подушку.
– Больно, товарищ майор?
– спросил я.
– Больно,- ответил он и примолк до утра.
Утром нам делают перевязки. И сразу вагон наполняется тошнотворными запахами, стонами и крепким солдатским словцом.
Мне видно, как краснеют смущенные лица молоденьких медсестер: война еще только началась. Вчерашние десятиклассницы не успели привыкнуть к словам, которых никак не вставишь в школьные сочинения, описывая тургеневских героев.
Они очень беспомощны эти девчата. Они просто не знают, как и чем
нам помочь. Раненые на них ругаются, врачи нервно покрикивают. Одна из них, Зоя, высокая, угловатая, в отличие от других, без марлевой косынки на голове. У ней на затылке тугой жгут красивых черных кос. Когда на перевязке кому-либо из раненых невмоготу, она тихо уговаривает:– Возьмите меня за волосы… Тяните… Не бойтесь… Я не буду кричать. Больно, а я все равно не буду. Ну, скручивайте сильнее.
Боец нащупывал пальцами косы, тихонько перебирал их, замолкал.
Сейчас я вижу, как Зоя склонилась над раненым, которого, если чуть сползти, можно коснуться пальцами ног до головы. Но сползти нельзя. Я могу только смотреть в белый потолок, немного в окно и прямо перед собой. Муху, прогуливавшуюся на моем лбу, я могу согнать только дуя, выпятив нижнюю губу. Но она не улетает. Сильнее дунуть не могу: у меня тяжелое ранение в грудь,
– Гадюка,- решаю я,- доползи до губ, тогда я тебе как дуну…
Сейчас моя очередь на перевязку. Рядом Зоя. Смотрит вопросительно сквозь мокрые ресницы, хочет дунуть мне на лоб, где опять гуляет муха, и не может. Никак не складываются у нее губы. Дрожат, и все.
Надо мной очки. За очками глаза. Они строго спрашивают:
– Как спалось?
Начинается перевязка. Прыгает белый потолок вагона…
Потом очки улыбаются:
– Ну, вот и все.
Сейчас все перешли к майору.
– Как спалось?
– слышу я.
– Хорошо, доктор.
– Неправда. Плохо он спал,- говорю я.
– Сержант! Отставить разговоры!
– сердится майор. Помолчал, спокойно добавил: - Ну, начинайте.
Я ничего не вижу. Что с ним делают, я не знаю. Только слышно деловое, короткое:
– Тампон… Еще тампон… И вдруг гихий голос майора:
– Давай, Зоя, косы заплету. Всю разлохматили. У меня в Барнауле дочка… Такая же… хотя маленькая. Только косы с бантиками. Я умею заплетать. В школу ей заплетал. Ну, все, доктор?
Наш состав сильно дергает. Застонали раненые. И опять голос майора:
– Пошлите комиссара к машинисту паровоза. Разъясните товарищу - нельзя дергать. Тут раненые.
Опять замолчал. Слышны команды доктора:
– Тампон… Еще тампон. Зоя, спрячьте волосы под косынку. Где это вас так, товарищ майор?
Майор не отвечает, чуть охнул, тихо срывающимся голосом просит:
– Не заговаривайте зубы, доктор. Я не маленький. Кончайте скорее.
Кажется, доктор обиделся.
Опять тишина. Только стук колес да кто-то в глубине вагона тоскливо, тягуче просит пить.
– Под Ельней, доктор,- примирительно говорит майор, - Под Ельней. Может, слышали?
– Мы по радио слышали,- говорит Зоя.- Восемь немецких дивизий разгромили. Знаете, как мы все обрадовались…
– Тампон, - приказывает доктор и успокаивающе, как мне кажется, заученно говорит:-До свадьбы заживет. Бинты!
Бряцают брошенные в железный сосуд железные инструменты. Кто-то громко облегченно вздыхает, может, майор, а может, и доктор.