Король Шломо

– Ты больше ничего не хочешь спросить?

– Хочу. У человека всегда остаётся последнее утешение – надежда на Небо, куда попадёт его душа и где не будет ни ссор из-за куска хлеба, ни обмана, ни зависти, ни власти сильного над слабым. Когда я выходил из Дома леса ливанского и, неузнанный, шёл по Ерушалаиму, я видел, как жестока жизнь и как человек надеется отдохнуть от неё после смерти. Но вот я, Шломо бен-Давид, спрашиваю: что если там, среди праведников, мне станет невыносимо тоскливо – на что тогда мне надеяться?

Храм не ответил.

Шломо подождал и продолжал рассказывать:

– С пророком Ахией из Шило мы уже много лет не встречались, но, если бы он пришёл сюда, я спросил бы его: «За что ты хотел меня убить? Я ведь не поверю, что из-за моих жён-язычниц». – «Из-за тебя пустуют северные храмы», – ответил бы мне Ахия. «Это были не храмы, а жертвенники. Только в доме Бога, человек не побоится говорить с Ним», – возразил бы я.

– А если бы Ахия спросил: «Зачем ты дал иврим молитву? Кто тебя об этом просил?»

– Молитву людям дал мой отец Давид, да будет благословенна его память. Он оставил нам Псалмы, а это и есть молитвы на каждый день.

– Ахия никогда с этим не согласится. Он будет настаивать: «Твой Храм не нужен иврим».

– Может быть, когда люди привыкнут, когда перестанут бояться говорить с Богом – тогда им не нужен будет и Храм. О чём говорит человек с Богом, даже не раскрывая рта, знают только сам человек и Бог. И это всегда будет бесить таких, как Ахия. Ему я, наверное, сказал бы: «Ахия, твои люди убили нищего Шимона!»

И Шломо заговорил с Храмом о солдате-калеке.

– Я часто думал: странно, ведь этот человек не сказал мне ничего такого, чего я не знал бы раньше, о чём не слышал бы от купцов или не читал бы в папирусах. Но когда мы разговариваем, приходят мысли, которых я ожидал; я начинаю видеть то, что хотел рассмотреть и не мог. Шимон – необыкновенный человек, и, конечно, мне его послал Бог. Я обещал себе, что помогу Шимону. У него не было ни дома, ни одежды, ни еды. Но мне казалось, что он ждёт от меня чего-то другого, чего он и сам не понимал. Я так хотел сказать ему: «Шимон, приди ко мне в Дом леса ливанского и возьми себе любую мою рубаху. Или все, какие у меня есть. А весной мы ещё раз будем сидеть на корточках перед ручьём у Овечьих ворот и смотреть, как грязная городская вода очищается от мути, проходя через стеночку из песка. “Так старший сын Авраама, Ишмаэль, унёс в себе самую большую грязь, которая оставалась в праотце нашем от арамеев”, – скажешь ты, а я спрошу: “Ты много думал об этом?”» И Шимон кивнёт.

– Ты не опоздал на встречу с Шимоном, – промолвил Храм. – Если человеку нужно сказать что-то очень важное, Господь непременно ещё даст ему такую возможность.

Глава 39

– Пора, Шломо! – сказал Храм. – Больше ты не король, и теперь тебе всё равно, что будет с Эрец-Исраэль.

За то, что ты построил дом Бога, за искренность твою, за мудрость, открытую всем, за то, что Всевышний всегда был у тебя в душе, ты удостоился уйти легко.

Так почему ты печален? Тебя ведь ждут на небе Наама, твои родители, Давид и Бат-Шева, и твой учитель пророк Натан. Разве ты не тоскуешь по ним каждый день на Земле?

– Я боюсь смерти, – прошептал король.

– Я знаю, – сказал Храм. – И пророк Натан это знал, и Наама.

– Скажи, – попросил Шломо, – будут ли меня вспоминать?

– Люди будут повторять о тебе глупости. Ты построил дом Бога, а его сожгут. Отстроят заново, опять сожгут, и всё повторится сначала. Но к тому времени иврим уже научатся разговаривать с Богом в любом месте. Они забудут, что обязаны этим тебе, что до тебя все храмы были не домами Бога, а жертвенниками. Таковы люди, Шломо. Но ведь ещё и для того была дана тебе мудрость, чтобы ты не ждал от людей благодарности. Ты больше не зависишь от жизни, Шломо. К тебе уже не вернутся ночные страхи. Ты уходишь отсюда, и жизнь для тебя уже – суета сует. Разве не так?

– Так, – вздохнул король. – Всё – суета сует. Идём!..

Из интервью

Из интервью, данного Давидом Малкиным главному редактору русской версии международного журнала «Библиофил» Константину Арефьеву (перепечатано газетой «Вести» – «Окна», Тель-Авив, 11. 07. 2002)

—...Вернёмся к вашим романам. «Король Шломо»… Почему вы написали его последним, вопреки хронологии королей?

– Потому что Шломо (в русской традиции – царь Соломон) был мне неинтересен: мудрец и плейбой. Один из трактатов молодого Рамбама навёл меня на мысль, что до Храма в мире имелись только жертвенники, а никакой народной молитвы не было. Тогда Шломо мне «открылся», я посчитал, что смогу рассказать о нём людям и начал роман.

– Но разве в Танахе не написано, что у царя Соломона была тысяча жён?

– Написано. «700 жён-княгинь и триста наложниц». Думаю, иудеев очень привлекал образ такого любвеобильного короля, и хроники зафиксировали народную молву. Никто при этом не подумал, что каждые две недели у Шломо должна была происходить новая свадьба и что, обслуживая такой гарем, любой гигант секса не смог бы ещё и управлять страной, построить Храм и сочинить три тысячи притч.

– Ладно, не томите. Как было на самом деле?

– На самом деле в Танахе говорится о единственном наследнике – Рехаваме. И далее: «А мать его Наама-аммонитянка». Так что любимая тема массовой печати «Загадка Суламиты из “Песни Песней“ высосана из пальца».

– Но, может, остальных жён летописец просто забыл назвать? И кроме того, вон у ваших соседей в Саудовской Аравии гаремы тоже не пустуют.

– Нет, «забыл» – это исключено. Я могу назвать поименно всех восьмерых жён Давида и кто из них кого ему родил, потому что это записано в «Книгах Царств» Танаха. В связи с именем Шломо кроме сына Рехавама упомянуты ещё две дочери, Тафат и Басемат, – жёны губернаторов округов. Имена у них неивримские, видимо, даны матерью. Так что есть основания полагать, что Шломо был однолюбом, что «Песнь Песней» автобиографична и что её героиня Шуламит и есть Наама-аммонигянка, которой наш король был верен всю жизнь. Похоже, что она рано умерла, успев родить Шломо только троих детей.

Насчёт наших арабских соседей вы, конечно, правы. Но там и результаты гаремных трудов налицо: из принцев составляются правительственные кабинеты, они – главы банков и торговых компаний, и все – братья по отцу. А тут всего один сын (и тот в первом же публичном выступлении заявляет: «Мизинец мой толще чресл отца моего!» – это он, паршивец, о Шломо, построившем Храм!).

– Вы открыли, что Давид и Шломо создали молитву, а потом она вместе с Библией и христианством пришла в Европу и остальной мир. Что это значит?

– Помните сцену из путешествий Ганзелки и Зикмунда: в африканское племя приезжает этнограф-европеец. Подходит время молитвы, учёный открывает «Псалмы Давида» и читает их, шевеля губами. Когда любознательным аборигенам объясняют, что делает этот белый, огромный растатуированный воин падает в обморок. Для него невыносимо видеть, как простой смертный разговаривает с Богом. Так было и на Древнем Востоке, и у иудеев. Все указания смертные, даже цари, получали от пророков, которым Господь во сне сообщал то-то и то-то. Всегда сверху вниз, от Бога к пророку, иногда – через ангелов. А Давид, выражаясь по-современному, перевернул вектор. Человек стал самостоятельно говорить с Богом. Снизу – вверх.