Король Шломо

Стражник у Долинных ворот заслонил проход.

– Как тебя зовут? Куда идёт твой караван?

Паломники покидали Ерушалаим. у ворот в городской стене сидели на земле иврим из разных племён и слушали, что отвечают стражникам, чтобы знать, к какому каравану присоединиться.

– Меня зовут Яцер бен-Барух. Я иду к себе домой в надел Ашера, – поглаживая белую бороду, ответил старик. – Те двое с копьями, которые идут впереди верблюдов, – мои сыновья. Все подати Ерушалаиму и Храму мы уплатили.

– Идите с миром! – пожелал стражник, отходя в сторону.

Наконец-то подул ветер, но прохлада не наступила. До конца Восьмого месяца дождя ещё не было, зато первый же день Девятого месяца начался всё сметающим ветром и проливным дождём. Поток воды проделал яму у выхода из Храмового сада, смыв землю и оголив корни кустов.

А на следующий день вернулись зной и оцепенение природы.

По дороге, огибавшей Ерушалаим с северо-запада, караван с паломниками направился к наделу Ашера.

После полудня, напоив уставших верблюдов, караванщики разлеглись на отдых в тени прозрачной теребинтовой рощи. У Яцера бен-Баруха с самого утра было нехорошо на душе. Отказавшись от еды, он отошёл от стоянки, поднялся на высокий холм и долго вглядывался в сторону Ерушалаима, стараясь разглядеть Храмовую гору. И он увидел её. Увидел Храм на вершине горы и, не поверив глазам, начал их протирать. Стоя в лучах заходящего солнца, Храм не был освещён, у него не было никакого цвета или он принял цвет облаков, паривших сейчас над стоянкой ашерского каравана.

«Храм умер», – подумал Яцер бен-Барух и испугался этих слов.

Топот мула прервал мысли Яцера бен-Баруха. Он повернулся в сторону тропы, пролегавшей неподалёку, и увидел, как по ней проскакал на север воин с луком и копьём за спиной. Он очень торопился и даже не обратил внимания на ашерский караван.

Когда воин скрылся из виду, Яцер бен-Барух отпил воды из фляги, висевшей на поясе, и пробормотал себе вслух:

– Ты просто состарился, Яцер бен-Барух. Как может умереть Храм!

Но он уже знал: что-то нехорошее случилось в Ерушалаиме.

Глава 37

Король пожелал, чтобы в тени под стеной Храма поставили для него скамью. После окончания жертвоприношений он сидел там, прикрыв глаза, и охрана не подпускала к нему никого.

Точно так же, как незадолго до смерти Господь вдруг возвратил силы Давиду, Он вернул их и королю Шломо. На праздник Рош-ха-Шана он обратился к народу во дворе Храма, поздравил его, а потом сильным молодым голосом прочитал свиток, названный им «Коэлет».

– Я, Коэлет, был королём над Израилем в Ерушалаиме.

И предал я сердце тому,

чтобы мудростью изучить и изведать всё,

что делается под небесами…

Паломники решили, что ерушалаимские слухи обманывают, что король Шломо по-прежнему крепок, и мысли у него ясные.

Но после праздника он вернулся на свою скамью у Храма и теперь проводил на ней большую часть дня. Те, с кем король хотел бы побеседовать, уже ожидали его в ином мире. Умерли пророк Натан и все учителя Шломо, убит был нищий солдат Шимон, возвращаясь в память только затем, чтобы король мучался, оттого что не успел подарить ему новую рубаху. Шломо казалось, что он перебирает воспоминания и нанизывает их на одну длинную нить, которую заберёт с собой, потому что без него эти воспоминания никому не будут нужны.

Он не дремал, как думали окружающие. Никогда раньше он не вглядывался в жизнь так сосредоточенно. И никогда так часто не разговаривал с Храмом.

– Каждая крупица бытия создаётся ежесекундно силой, которую в неё вкладывает Господь, – утверждал Храм. – Если силу, непрерывно оживляющюю тебя, улитку или птицу удалить, то вы просто перестанете существовать.

– Тогда величайшее из чудес – не то, что раскрылись воды Чермного моря, и не то, что солнца остановилось в середине неба, а то, что всё, что я вижу, существует потому, что в каждый момент Бог всё создаёт заново? Из ничего… Если так, то что же такое мир вокруг нас? – спросил Шломо.

– Мир и есть Бог, – сказал Храм. – Кроме Него ничего нет.

Рано утром слуги привели короля Шломо во двор Храма, зачерпнули воды из медного кувшина и омыли ему руки и ноги.

Король Шломо стоял среди ерушалаимских стариков и молился вместе с ними, стараясь сосредоточиться на каждом слове. После жертвоприношения слуги отвели короля к его скамье. Он показал знаками, чтобы его оставили одного и что ничего, кроме меха с водой, ему не нужно.

Было удивительно, что запахи земли возле стены Храма круглый год остаются такими, словно только что над городом прошёл дождь.

Птица раскачивалась на ветке и повторяла одну и ту же короткую песню.

Шломо сказал птице:

– Дыхание одно у всех, и нет преимущества у человека над скотом. Всё произошло из праха, и всё возвратится в прах. Смертные не знают, возносится ли ввысь дух сынов человеческих, а дух животных – нисходит ли вниз, в землю.

Птица покачала головой и, вздохну в, ответил а:

– Нет, Шломо. Господь не создал нас равными. Вот, послушай. Когда твой народ шёл по пустыне из страны Египет в Эрец-Исраэль, мы летели рядом, вы просто не хотели нас замечать. Когда наступил голод, и вы, и мы обратились к Господу, чтобы Он спас нас. И Он послал манну, которой хватило всем – и вам, людям, и нам, птицам, и животным. Когда на пустыню опустился зной, и вы, люди, и мы, птицы, возопили к Господу, Он пожалел нас всех и велел праотцу Моше ударить посохом в скалу. Оттуда полилась вода – так Бог напоил сперва людей, а потом и нас. Это было в Хорейве. Вместе с вами мы славили Творца за то, что услышал наши молитвы.

Но когда, кроме вкусной манны и чистой воды вам ещё захотелось мяса, Господь вывел нас, птиц, под камни и палки людей… Это очень грустная история. В те дни мы узнали, что только люди – любимые дети Господа. И воду, и пищу Он сотворил не по нашей, а по вашей молитве. Просто так уж совпало.

Шломо ещё думал над словами Птицы, когда услышал голос Храма:

– Ты хотел говорить о Рехаваме?

– Да. Мысли о Рехаваме, которому я должен передать власть в Эрец-Исраэль, приходят, как внезапная боль. За что Бог наказал меня таким сыном, моим единственным наследником? Я никогда не говорил об этом вслух. Никому. Вот если бы пришёл мой брат Даниэль! Сперва я спросил бы у него: «Как ты думаешь, брат, любил ли Господь Давида, нашего отца?» И, наверное, он ответил бы так: «Если Давид смог сочинить “Псалмы”, значит, Господь его любил». Тогда я спросил бы: «Почему же Бог наказал Давида? Помогал ему в государственных и военных делах, прощал все грехи, но сыновей дал таких скверных! Один изнасиловал сводную сестру, другой зарезал брата, а потом взбунтовался и поднял руку на отца. И ведь это были самые любимые сыновья, обожаемые Давидом и народом – не то, что ты, Даниэль, не интересовавшийся ничем, кроме Учения, или я – один из самых младших и незаметных».

Сейчас мне уже ясно, что ответа на свой вопрос я не получу никогда. Но никого из своих братьев я не вспоминаю так часто, как Даниэля.

…Однажды на прогулке – вдвоём, без оружия и охраны – мы так заговорились, что забрели в ивусейское селение. Спохватились только когда оказались перед толпой мрачных людей с татуировкой на лицах. От страха я покрылся потом, а Даниэль, даже не замедлив шага, пошёл на ивусеев, и те притихли, а потом молча расступились перед нами.

– Дани, почему нас не убили? – спросил я, когда мы ушли достаточно далеко.