Король улицы: из фавелы вдоль Латинской Америки

Сам директор вышел его встречать и проводил в комнату с еще двумя подростками. «Jos'e Coelho de Almeida», – представился он, пожелал успешной учебы и оставил подростка разбирать партитуры и знакомиться со своими новыми соседями.

Эмерсон помнит единственный фон, сопутствовавший его учебе – это чувство голода. Директор заведения, помимо ценителя музыки, оказался заправским вором: вместо обещанной суммы, Эмерсон получал на руки половину, остальное шло вместе с другими дотациями на учебу сына Жозе Коэльо в престижной консерватории Нью-Йорка The Juliard School.

На те деньги невозможно было питаться три раза в день, и Эмерсон пожертвовал своим завтраком, ели досиживая последний урок перед обедом с подвывающим от голода животом. Еда была невкусная, жирная и пересоленная, но это было лучше, чем вообще оставаться без нее. По вечерам парню вспоминались пирожки крестной – знатной кухарки, слава о которой шла по всей округе. Но он тут же отгонял свои кулинарные видения.

Однако худшим было не это. Его учитель – Jo~ao Dias Carasceira – постоянно твердил, что у парня нет таланта, и лучше бы он подыскал себе работу, чем бездарно тратить его, профессора, время. Подспудно Эмерсон чувствовал, что дело не только в его «бесталантности» – Жоан Диас Караскейра ненавидел негров. Как и многие другие жители этого малюсенького городка.

Казалось, что спасение пришло вместе с приездом его более прогрессивного сына– Antonio Carlos Carasceira, который только что вернулся с учебы во Франции. Антонио, а по-свойски Тониньо, действительно неплохо владел флейтой, но учителем был никудышным, требуя от учеников, помимо рабского подчинения, отшлифовки одной и той же пьесы до полного блеска, а идеал, как известно, никогда не наступал. Поэтому ученики совершенно не продвигались, хотя и усердствовали.

Однажды Тониньо оставил на пьедестале партитуру известного концерта Моцарта, с. 299 для флейты, арфы и оркестра. Он штудировал ее для своего вечернего выступления в Консерватории, но голод заставил отложить репетицию, и он вышел пообедать.

Эмерсону же спешить было некогда – невкусный обед мог и подождать. Поэтому он поднес флейту к губам и заиграл. Когда Тониньо вернулся, парень был настолько поглощен божественным творением Моцарта, что даже не заметил прихода своего наставника. А тот незаметно подкрался и слушал за спиной ничего не подозревающего ученика, не понимая, как этот юнец мог обогнать своего учителя.

Когда последняя нота светлой надеждой повисла в воздухе, Тониньо вышел из засады и громко похлопал в ладоши. «Прекрасно, молодой человек, а теперь займемся гаммами». Партитура при этом бесследно исчезла в недрах его портфеля.

Силы Эмерсона были на исходе, а впереди маячило еще несколько месяцев учебы. Он твердо решил выдержать, но судьбе было угодно распорядиться по-иному.

– Мы пригрели на груди змею! Ты – последняя каналья, и ноги твоей больше в консерватории не будет! – Выпученные глаза директора, казалось, готовы были выскочить из орбит, слюна брызгала изо рта, а Эмерсон, понурив голову, стоял перед ним навытяжку.

Он до сих пор не мог понять, чем заслужил такое отношение, но возражать у него уже не было сил. Виноватым он себя ничуть не считал. Ведь он всего лишь был вынужден защищаться.

Сверстники в школе при консерватории его недолюбливали: этот выскочка знал больше других, любой урок у него вылетал без запинки. И когда родители ставили его в пример, подросткам ничего не оставалось, как распускать слухи о том, что он не такой ангел, как всем кажется. Что у него дурные привычки и манеры, что он склоняет их к скользкому пути, а потому заслуживает самого худшего наказания. Которое они ему сами и приготовили: каждый день он возвращался из школы в синяках, родители стали поговаривать о нем, как о плохой компании, тем более, что он – негр!

Но в один прекрасный момент Эмерсон решил защититься, а не сносить безропотно кулаки подростков на своем лице. И дал сдачи! Чем эта история закончилась, нам уже известно. С растоптанными надеждами, парень возвращался домой, и как он ни пытался уговорить себя, что все, что ни делается – к лучшему, в душе его поселилась боль и озлобленность на несправедливых мира сего.

Без дома

Дома все больше ворчали по поводу увлеченности подростка музыкой. А когда он подумает о своей будущей профессии? Крестная неодобрительно качала головой: музыка – это прекрасно, но на что он собирается жить? Крестный стучал кулаком по столу: пора взяться за ум, ведь уже не маленький! Профессия механика, например, очень престижна, почему бы ему, Эмерсону, не выучиться ей, а музыкой он может заниматься в свободное от учебы и работы время.

Но у парня насчет своего будущего были другие планы. И поскольку они все больше входили в разрез с понятиями семьи, ему оставалось одно: покинуть свой любимый дом, который перестал его понимать.

Еще в «мирные» времена Эмерсон навещал своих сестричек в интернате, сама крестная настаивала на том, чтобы он не забывал о своей настоящей семье. Он помогал им, чем мог, иногда подкидывал денежку, иногда просто разговаривал. Сейчас он решил пойти ва-банк: почему бы им не снять всем вместе дом? Ему не привыкать работать, они тоже со временем могут найти для себя подходящее занятие.

Но девушек такой вариант не слишком обрадовал: Клаудии нравился бледнолицый сосед, живущий неподалеку, и она строила по поводу него обширные планы. Вторая сестра предпочитала остаться подле нее. Тогда перед Эмерсоном замелькало неприглядное будущее: провести остаток своих дней на улице, ведь деваться ему было некуда. Не возвращаться же в фавелу к отцу.

Невеселые мысли посещали его, когда он впервые в жизни устраивался спать на улице, в картонных коробках, рядом с любимым SESC. Ему исполнилось шестнадцать, и это то, чего он достиг в жизни? Нет, он не может сдаться. Но как перескочить через свои ограниченные возможности?..

Наутро он проснулся злой от голода, холода, грязи и дискомфорта. Еще чуть-чуть и он скатится на уровень бездомных мендиго* (жители улицы). Кто-то небрежно оставил около него на асфальте недоеденный бутерброд, и он впился в него зубами. Брезговать на голодный желудок как-то не получалось.

Люди проходили мимо него, вернее он видел одни лишь ноги, и мир представлялся ему сплошным темным, заплеванным тротуаром. Где до него никому нет никакого дела. На четвертый день такой жизни он понял, что дальше не выдержит. Нужно было срочно что-то предпринять. Но что? Мозг его безвольно молчал, даже до флейты, что лежала в сумке у его головы, в таком состоянии не хотелось дотрагиваться. Но ему нужно было высказаться. И кто поймет его лучше, чем она?

Он расстегнул рюкзак, вытащил свою дорогую спутницу из футляра, продул и…Плач, а не музыка раздались из этого неказистого инструмента. Эмерсон поведал ей все свои проблемы, дилеммы, обиды и печали, и на душе стало легче, будто он был кем-то услышан.

–О, ты так здорово играешь, – над ним склонилось лицо симпатичной белокурой девушки. – А почему ты в…таком виде?

–А в каком виде мне еще находиться? – сердито отпарировал парень с горечью в голосе, – если мне некуда деваться!

– У тебя нет родственников или знакомых? – настаивала она с удивлением. – Или, наконец, почитателей твоего таланта?