Король улицы: из фавелы вдоль Латинской Америки

–Нет у меня никакого таланта! Мне всю жизнь только это и твердят. Лучше уж умереть от голода…

–Ну, этого я точно не допущу, пойдем со мной в булочную, выберешь себе все, что захочешь, – тряхнула она своими локонами и, будто мама, взяла его за руку.

Когда первый голод после огромного бутерброда и кофе с молоком прошел, парень пристально посмотрел на свою спасительницу.

–Почему ты это делаешь? Ты ведь меня даже не знаешь.

–А вот и ошибаешься, через свою игру ты открыл душу, а больше мне знать необязательно. Считай, что я поклонница твоего искусства, которая хотя бы как-то хочет отплатить тебе за талант.

Такой ответ, хоть и показался Эмерсону несколько высокопарным, но успокоил его, и он уже не сопротивлялся, когда девушка позвала его к себе домой: помыться и привести себя в порядок.

–Я тоже решила помыться, – крикнула она, пока он плескался в душе, и нырнула к нему в душевую кабинку.

В конце концов, все стрессы были сняты, особенно когда на прощание вместе с длинным поцелуем она дала ему совет обратиться к Жабираке – так между собой звали ответственную за жилье студентов в лучшем университете Бразилии, а может и всей Латинской Америки? – USP* (УСП – Университет Сан-Пауло).

Эмерсон вернулся к ступенькам SESC, чтобы последовать рекомендации своей новой почитательницы, как кучка медиков окружила его со всех сторон.

–Это про него я вам рассказывал, – тыкал в сторону Эмерсона его старинный друг Франс, которому тот не раз оказывал помощь в Санта Казе.

Потом он повернулся к Эмерсону и затараторил:

– Послушай, дружище, мы тут посовещались и решили: если ты помнишь, я тебе рассказывал, что мы на паях снимаем дом, а в салоне как раз есть софа, на которой ты можешь спать. Стеснять ты никого не будешь, ты нашу хартию белых халатов знаешь, наша жизнь – это работа. Так что поживешь у нас, пока не найдешь себе лучшего варианта.

К слову, Эмерсон и не мог представить себе лучшего варианта, даже дав волю фантазии. Жила эта компания около прекрасного парка Иберапуэйра, раскинувшегося на несколько гектаров в самом центре Сан-Пауло. Теперь он мог вволю нагуляться в эвкалиптовых рощах, которые пошли на пользу его рахитичной груди. Легкие его наполнялись целительным воздухом, а тело, казалось, наливалось небывалой силой. По вечерам всей компанией они заваливались в дорогие рестораны с эксклюзивными блюдами, и друзья с удовольствием за него платили в обмен на душевную игру на флейте, да веселые истории, которыми Эмерсон не уставал их потчевать.

В очередной раз они ухахатывались над тем, как работая в госпитале офис-боем он обожал примерять на себя медицинский халат, заходил в приемную комнату, засовывал в уши трубку и прослушивал пациентов, вынося им диагнозы. И никто даже не думал усомниться, что он никакой не доктор, а самозванец. Пока в приемную не заходил Франс, хитро подмигивал ему и, еще раз обследуя пациента, удивленно поднимал бровь: Эмерсон никогда не ошибался с диагнозом.

Бразильсикй Вудсток и молоко за 1000 крузейро

Жизнь была слишком комфортной, чтобы так продолжалось до бесконечности. Спустя пару месяцев богемных каникул Эмерсон понял, что он предает свою спутницу, ради которой ушел из дома. Да и находиться на полном обеспечении у своих друзей ему больше не позволяла совесть.

Он встретился с Жабиракой, которая заведовала корпусами для студентов при сан-паульском университете. Свободных мест не оказалось. Но Эмерсон не отчаивался. Теперь он полностью уверовал в свою счастливую звезду, которая не оставит его даже в самых безвыходных ситуациях.

Он слыл любимчиком у многих студентов, слава о нем, как о музыканте-самоучке, распространилась далеко за пределы SESC. То его слышали на Бишиге, рядом с легендарной школой самбы Вай-Вай, то подыгрывающим артистам в барах. То один, то другой студент приглашали его пожить вместе в комнате, пока он не наткнулся на махонькое подсобное помещение.

Его только что отделали вместе с остальным коридором, стены еще пахли свежей краской. Оставалось протянуть туда электричество, поставить дверь – и вот первое независимое жилище Эмерсона размером два на два было готово.

Правда начальству такой вариант не очень импонировал, они попытались выгнать незаконного жильца, мотивируя тем, что он даже не является студентом университета. Этот факт чуть не вызвал волну протестов: как это не учится? Да, Эмерсон официально не является абитуриентом, поскольку даже не успел окончить школу, но он посещает все лекции и занятия музыкального факультета. Так где же знаменитая демократия? И власти сдались.

Это были золотые времена – по многу часов в день наедине со своей любимой. Теперь Эмерсон мог посвящать ей любое время суток, не забывая и о хлебе насущном. Университет хранил в себе множество возможностей: по утрам на входе к нему Эмерсон продавал душистый чай Мате – в холодные дни он имел особый успех у озябших студентов. Потом он сбывал все, что попадалось ему под руку: носки, кроссовки, плейеры, рубашки. Он вошел в доверие к приезжим парагвайцам и боливийцам. Они давали ему небольшие партии на сбыт, а он им в конце дня выплачивал по 10 крузейро за единицу товара. Таким образом, ему было выгодно продать рубашку, как за 20 крузейро, так и за 15 или даже за 12, если у студента не было необходимой суммы. И все стороны были довольны результатом.

Эмерсону постоянно приходили в голову блестящие идеи: чего не хватало в его ближайшем окружении? Как обнаружилось…поводков для собак и дезинфекции от тараканов. Он наладил сбыт первого и сервис второго. Наконец-то он мог больше не экономить на еде, одежде и развлечениях. Последних, впрочем, ему всегда хватало.

К тому времени он уже успел перепробовать разной крепости напитки. Иногда он даже перебирал и засыпал прямо в месте действа. Поутру он находил рядом с собой заботливо уложенные вещи, а флейта покоилась у его головы. Об их сохранности можно было не беспокоиться – Бразилию еще не накрыла волна повсеместной преступности. Единственное, от кого можно было ждать подвоха, так это от полиции.

Времена политической диктатуры были уже на исходе, но полиции было на это наплевать. Она могла остановить на улице и избить тех, кто казался ей неугодным, и все же это было лучше, чем попасть в кутузку. Останавливали всех, кто хоть чем-то выделялся из рамок массы: длинноволосых, с серьгой в ухе, геев, негров. Хотя негров всегда было большинство. Но большинство бесправное и не политизированное, бедное и попираемое, зачастую не окончившее более четырех классов, а потому презираемое сливками общества, состоящими из потомков португальских и испанских завоевателей, а также итальянских эмигрантов, хлебнувших в начале 19-го века своей несладкой доли, но быстро об этом забывших.

Среди буржуа было много и тех, кто скрыто или открыто поддерживали нацистский режим, кто бежал сюда после войны от справедливой кары. Кому-то удавалось отсидеться и не попасть в руки всевидящего Моссада * (внешняя израильская разведка, которая после ВОВ отловила множество прихлебателей нацистов по всему миру). И сейчас они были на коньке.

Но Эмерсону в ту пору была интересна другая политика, под названием музыка. Приближались международные каникулы в Терезополисе* (город в штате Рио), где участвовали музыканты и танцоры, как со всей Бразилии, так и из других стран мира. И преподаватели USP дали Эмерсону возможность туда попасть.