Король

С Фионном на руках, Кингсли шагал по детской. Ему до боли хотелось обнять собственную дочь. Этим утром он оставил Селесту и Джульетту и уже скучал по ним так сильно, что это было похоже на физическую боль. Но некоторые дела лучше делать при личной встрече. Некоторые вещи нельзя было сказать по телефону.

– Он хороший мальчик, - сказал Кингсли, поправляя одеяльце Фионна, чтобы прикрыть его маленькие ножки.
– И говорю это с уверенностью.

– Спасибо, - хриплым шепотом ответила Грейс. – Значит, он пошел в отца.

– И в маму.

– Знаешь, он уже ходит и говорит, - поделилась Грейс.

– Несколько слов на английском, несколько на валлийском. И Закари может научить его нескольким еврейским. И французским, безусловно. В двадцать лет он провел год во Франции.

Фионн поерзал во сне и на несколько секунд открыл глаза.

– Tu parles francais?
– спросил Кингсли, глядя на Фионна. Фионн тяжело выдохнул, закрыл глаза и снова уснул.
– Я приму это как «нет». Каким было его первое слово?

– Та, - ответила она.
– Тад по-валлийски означает «отец» или «папа». Каким было первым слово Селесты?

– Non.

Грейс улыбнулась.

– Я не шучу, - продолжил Кингсли.
– Это у нее от мамы. Если Фионн в отца, то он легко выучит языки.

– Когда он пойдет в школу, мы позаботимся, чтобы он изучал иностранные языки. И музыку тоже. Уроки фортепиано, если мы сможем себе это позволить. Но сейчас еще слишком рано об этом думать.

– К слову об этом, - сказал Кингсли.
– Я принес ему подарок на день рождения.

– Тебе не обязательно было это делать.

– Обязательно. И даже если не обязательно, я бы все равно принес его.

С неохотой Кингсли вернул Фионна в колыбель и укрыл его одеялом. Он посмотрел на Грейс и достал конверт из кармана.

– Что это?
– спросила Грейс, хмурясь. Казалось, она не хотела его открывать. Возможно, она ощутила его содержимое.

– Как я и сказал, подарок на день рождения.

Грейс разорвала наклейку на конверте и достала сложенную в трое пачку бумаг.

– Когда Сорен присоединился к иезуитам, - начал Кингсли, - он принял обет бедности. Деньги, которые были у него в трастовом фонде, он отдал мне. И поскольку я не могу вручить деньги отцу, я могу отдать их сыну.

Глаза Грейс округлились.

– Кингсли, это трастовый фонд.

– Да, - подтвердил Кингсли.
– И он стоит приблизительно восемнадцать миллионов фунтов.

Грейс в шоке прикрыла рот ладонью. Хотя это и было непросто, Кингсли удалось не рассмеяться над ней.

– Он будет учиться в лучших школах, - сказал Кингсли.
– Не стоит ни на чем экономить.

– За такие деньги мы можем купить школу.

– Тогда купи одну. Там ты сможешь преподавать, - предложил Кингсли.

– Мы не можем их принять.
– Грейс начала сворачивать бумаги.

– Я не просто так рассказал тебе историю своего клуба, Грейс. Мне нужно было, чтобы ты знала, скольким я ему обязан. Этот клуб, который я построил для него, сделал меня богаче, чем ты можешь себе представить. Клуб не существовал бы, если бы не он. Я бы тоже не существовал. Я обязан ему всем - своей жизнью, своим состоянием и своей семьей. Обещаю, Грейс, это самое меньшее, что я могу сделать. Я перед ним в долгу, и вот как я его возвращаю.

– Но Кинг...

– Часть ты получишь сейчас на жизнь и образование. Остальное останется в трасте до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать. Затем все станет его.

– Это все слишком, - сказала она, недоверчиво качая головой.

– И еще кое-что.

– Еще?

Кингсли снова полез в карман и вытащил документ.

– То, что я дал тебе, это точная сумма трастового фонда, который дал мне Сорен. Но это самое интересное.

Грейс дрожащими руками взяла документ.

– Отец Сорена был бароном, - начал Кингсли.

– Да, он говорил мне об этом.

– Родовой дом находится на севере. Это прекрасное разрушенное поместье под названием Эденфелл. Оно было продано двадцать лет назад разработчикам, которые ничего с ним не сделали. Здание пустует уже много лет. Дом принадлежит его семье. И теперь Фионну.

Грейс медленно опустилась в кресло.

– Эденфелл, - повторила Грейс, перечитывая документ.

– Оно на имя Фионна, - продолжил Кингсли.
– Оно принадлежит ему, а не тебе или Закари, и когда он подрастет, то сможет оставить его себе, продать или сжечь дотла. Мне все равно. Но это ему решать.

– Меня сейчас стошнит, - сообщила Грейс, выглядя бледнее обычного. И тогда Кингсли действительно рассмеялся над ней.

– Приношу свои искренние извинения за то, что играю в Бога с вашими жизнями, - сказал Кинг.
– Я верю, что вы с Закари поступите правильно по отношению к вашему сыну.

– Мы, конечно, попытаемся. Но...

– Никаких «но», - оборвал мужчина - Скажи merci и люби своего сына. Это все, что тут можно сказать или сделать.

Грейс глубоко вдохнула, долго выдыхала. Она посмотрела на Кингсли глазами полными слез.

– Merci, - поблагодарила она тихим голосом.

– Мне пора идти. Мне нужно успеть на другой рейс.

– Уже уходишь? Но...

– Я навещу вас снова, - пообещал Кингсли.
– Если пригласишь.

Грейс встала и подошла к нему. Она обняла его, а он крепче прижал ее к себе.

– Твоему сыну повезло, что у него есть два замечательных отца, - сказала она.
– Как и моему.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил ее.

– Проследи, чтобы Закари не пренебрегал уроками французского, - попросил Кингсли, кивая в сторону спящего в колыбели Фионна.

– Обещаю. Я уже начала датский.

– Правда?

– Я разговаривала с Сореном по телефону после того, как мы сообщили ему о Фионне. Он научил меня «Jeg elsker dig, min son, og Gud elsker dig ogsa». Он попросил меня говорить это Фионну каждую ночь.

– Что это значит?

– Значит «Я люблю тебя, мой сын, и Бог тоже тебя любит». Это последнее, что я говорю ему каждую ночь перед тем, как уложить его в кроватку. Он сказал...
– Грейс остановилась и улыбнулась. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется, но какие бы слезы ни были, она держала их при себе.
– Он сказал, что его мама желала ему спокойной ночи, когда тот был маленьким.