Королева пустыни

Еще с Каира Гертруда жила на Востоке на свое жалованье – 20 фунтов в месяц, – а щедрые годовые отчисления, накапливающиеся дома, не трогала. Хью в письмах задавал ей вопрос, что она хочет делать с этими деньгами.

Поскольку две вещи, которых она хотела – хорошая еда и отлично сшитая европейская одежда, – в Ираке были недоступны, Гертруда не проявила интереса к финансам, что является прерогативой очень богатых: «Ты на прошлой неделе говорил о богатстве, лежащем в моем банке. Это просто нелепо. Всегда делай с любыми моими деньгами все, что ты сочтешь подходящим, в том числе присвой их, если надо. Мне, как уже было сказано выше, плевать. Этой темой я никогда не интересовалась… Если когда-нибудь мне понадобятся деньги, я всегда могу их попросить, храни тебя Господь!»

Климат продолжал ее донимать, и ей приходилось спасаться в офицерском госпитале: в холодную погоду ее мучили холод и бронхиты, летом – изнуряющая жара и повторяющаяся малярия. При температуре выше 120° [34] даже ночью Гертруда стелила постель на крыше, макала простыню в ведро с водой и заворачивалась в нее. Когда простыня высыхала, надо было вставать и повторять эту процедуру. Комнаты в офисе промывались два-три раза в день. Зимой иногда приходилось надевать два платья, одно на другое, и сверху еще меховое манто. От постоянной перегрузки на работе, непрерывных сигарет и жары Гертруда сильно похудела. Когда болезнь загоняла ее в госпиталь, она злилась и рвалась обратно на работу. Выяснилось, что, если вернуться домой слишком рано, все равно придется возвращаться долечиваться. Однако Гертруда не прекращала полностью работу: она продолжала писать меморандумы, набрасывала черновой вариант выходящего раз в две недели правительственного вестника, а в ноябре 1917 года взялась за редактирование местной газеты «Аль-Араб». Она думала, что достаточно уже перенесла тропических болезней, как сказала своим родителям, и готова была перевернуть новую страницу. В письме с больничной койки Гертруда благодарит Хью за баснословный подарок на сорокадевятилетие: «Одно из немногих моих утешений – твой изумительный изумруд – вделан в брошь-заколку ночной рубашки, и я смотрю на него с огромным удовольствием и думаю, какой же ты любимый отец». Примерно через месяц она получила с дипломатической почтой письмо от Флоренс, сопровождаемое большой коробкой: «Приехал целый ювелирный магазин брошек и подвесок – прекраснейших. Как это вы уговорили собственную совесть позволить себе такое расточительство? Спасибо вам обоим; они превосходны, и я представляю, в какой безграничный восторг придет весь индийский экспедиционный корпус Д».

34

По Фаренгейту, примерно 49° по Цельсию.

Индийский экспедиционный корпус Д выгнал турок из Багдада и южной Месопотамии, но к середине 1917 года еще осталось двести квадратных миль поля боя на севере, и стояла задача выбить турок из мосульского вилайета и с сирийской границы. Еще год турки вели арьергардные бои, опустошая местность, забирая с собой провизию и все, что можно было забрать, отступая через историческую житницу Ирака. Наступающие британцы подвергались атакам на коммуникации и оросительные системы, а турки были готовы хлынуть снова в любую провинцию, где британская армия не справится с поддержанием порядка.

В Кербеле местные шейхи, временно управляющие администрацией, были пойманы на «живой торговле поставками» с врагом через пустыню. Этих лиц низложили или убедили так не делать, а друг Гертруды Фахад-Бег и его бедуинская конфедерация племен аназех стали следить за торговцами. В другом священном городе, Неджефе, дефицит продовольствия привел к местным возмущениям, вызванным турецкой провокацией. События обернулись на пользу британцам благодаря шиитам, у которых вызывало гнев то, как турецкая администрация обращалась с их святынями. Один из политических агентов, капитан Маршалл, был убит, но англичане среагировали разумно: по городу не было сделано ни единого выстрела, а гробница и святые места остались неприкосновенными. Мир восстановили, но Кербела и Неджеф продолжали оставаться центрами политического неблагополучия.

Повсюду в центральной и южной Месопотамии британская армия создавала неограниченный рынок труда и местной продукции – и в отличие от своих предшественников за это платила. Два южных вилайета с центрами в Багдаде и Басре наслаждались процветанием, неизвестным во времена Османской империи.

Среди всего багдадского штата только Гертруда могла разобраться во множестве рас и вер на севере, востоке и западе от Мосула. В горах арабские племена сменялись курдскими, к западу в пустынях жили езиды – дьяволопоклонники, странная секта, которую Гертруда особенно любила. У их шейхов была уникальная способность брать в руки гадюк, а их прорицатели, как считалось, умели предсказывать будущее. «Дьяволопоклонники сговорчивы и уступчивы, хотя моральные нормы у них свободные», – писала она о встречах с ними, замечая, что в 1915 году они приютили значительное число армянских беженцев. Помимо курдских племен, существовало приличное количество христианских сект (среди которых основными были халдеи, якобиты, несторианцы), а также туркмены, объявлявшие себя потомками Тамерлана. На левом берегу Тигра среди прочих экзотических групп, шабак и сарли, владеющих тайным знанием, жили али-илахи, таи и еврейская община. Преобладающим было племя шаммаров, наследственных врагов аназехов. Шаммары состояли на жалованье у турецкой армии и готовы были нападать на караваны, взрывать каналы, совершать набеги и грабить все, до чего могли дотянуться.

Столь тщательно составленное и управляемое, столь успешное в своих занятиях до конца войны, британское правительство Месопотамии грозило развалиться от непрестанных проволочек, пока ждало решения не только о своем будущем в Ираке, но и более серьезного – где будут границы Ирака. Только когда победители собрались, чтобы установить мир, можно было заложить основы для того, чтобы народ Ирака сам управлял собой с ясными перспективами самоопределения. Без такой перспективы многочисленные ростки недовольства меньшинств, часто разжигаемого турками, переросли бы в открытый бунт, угрожающий достижениям трех предыдущих лет. Как писала Гертруда в 1920 году:

«Истина, лежащая в основе всей критики – и потому на эту критику так трудно отвечать, – в том, что мы обещали внедрять самоуправление и не только ни шагу в эту сторону не сделали, но деловито устанавливаем нечто совсем другое. В одной газете говорится, и справедливо, что мы обещали арабское правление с британскими советниками, а построили британское правление с арабскими советниками. И это так и есть».

В сентябре 1918 года Кокс, самый умелый из администраторов, был переведен из Багдада в Тегеран. В этот взрывоопаснейший момент истории Ирака Гертруда оказалась в одной упряжке с его бывшим заместителем А. Т. Уилсоном, исполняющим обязанности гражданского комиссара, – начальником, чье самодурство, карательная политика против диссидентов и предпочтение империалистических методов вернули ее через два года к неприятной правде: он совершенно не сочувствовал самоопределению и был готов на все, чтобы его подорвать и не допустить. И что же теперь будет с мечтой Гертруды?

Глава 13 Гнев

Прозорливый Т. Э. Лоуренс заметил, что один из недостатков Гертруды – склонность восхищаться людьми, которые ей нравятся, лишь затем, чтобы разочароваться в них после ссоры. У нее были приятные рабочие отношения с А. Т. Уилсоном, пока они оба работали под ненавязчивым руководством непредубежденного Кокса. Будучи заместителем, А. Т. занимался текущими вопросами и развитием правительства, а она дополняла его в части обязательств администрации по отношению к местному населению и подгонки нового режима к здешним реалиям. Но А. Т. всегда хотел сам быть руководителем. И теперь не привлекал Гертруду к политике, как это делал Кокс, и не консультировался с ней, принимая решения. Более того, их отношение к арабам в корне различалось. А. Т. с их представителями обращался бесцеремонно, а их лидерам, сколь бы они ни были достойны, уважение оказывал скупо. Гертруде было за него очень стыдно, и, что намного серьезнее, стало ясно, что ее позиция резко отличается от позиции этого «колониального динозавра», как окрестил его Лоуренс. Само слово «самоопределение» выводило А. Т. из себя, а для Гертруды этот принцип являлся священным. «Я могла бы сделать все как надо – если бы мне дали… У нас тут очень смутное время насчет самоопределения… как мне жаль, что сейчас здесь нет сэра Перси», – писала она в январе 1919 года.

Первая мировая война наконец-то закончилась, и Гертруда, выбравшись из очередного приступа малярии, позволила себе некоторое развлечение в своем духе. Она спустилась по Тигру на роскошном пароходе, принадлежавшем одному генералу, побывала на лекции по истории аббасидов и в сопровождении тридцати трех всадников из племени бани-тамим проехалась по пустыне посмотреть на развалины. Еще она впервые в жизни полетела на самолете: «В первые четверть часа мне казалось, что ничего такого волнующего еще никогда со мной не было… День выдался ветреный, аэроплан сильно мотало. Однако вскоре я привыкла, и мне было очень интересно. Буду теперь взлетать при всякой возможности, чтобы лучше к этому привыкнуть».

Весь последний год Хью и Флоренс настоятельно звали Гертруду домой в отпуск ради поправления ее здоровья и избавления от палящего багдадского лета. Она часто отвечала, что не может уехать, поскольку очень нужна здесь. Сейчас, отстраненная от самых важных совещаний, она вынуждена была посмотреть правде в глаза: А. Т. от нее не зависит. И все же, писала она своим родным, в ней нуждаются арабы, и, возможно, более чем когда-либо. Хью тогда сообщил, что мог бы сам посетить ее в Багдаде, и мысль показать ему свой мир стала для нее огромным удовольствием. Но когда уже приближалась дата приезда Хью, вмешался долг в виде Парижской мирной конференции. Выяснилось, что А. Т. хочет отправить туда Гертруду до своего прибытия – чтобы она ходила на заседания, представляла месопотамские интересы и держала его в курсе. Было решено, что Гертруда сперва отправится в Англию, потом в Париж, и там на несколько дней к ней приедет Хью. Мысль о возвращении в Лондон ее не грела. Не было никакого желания встречаться с большинством старых друзей или посещать старые места: все будет напоминать о Дике Даути-Уайли, об остроте их последних дней вместе и о последовавшем долгом страдании. А настоящие друзья поймут, она это знала. Гертруда написала одной из таких подруг, дочери лорда Алсуотера Милли Лоутер – одной из немногих, с кем хотела бы встретиться. Они с Милли подружились в отделе раненых и пропавших без вести в Лондоне, после гибели Даути-Уайли. «Когда я приеду, мне очень понадобится твоя помощь и понимание. Трудно будет вписаться в английскую жизнь, и мне заранее страшно. Тебе придется помочь мне, как ты это раньше делала».

Отец полностью понимал ее чувства и придумал план, позволявший аккуратно обойти все светские обязанности в Лондоне. Он знал, что большую часть времени Гертруда потратит на магазины, покупая одежду. Когда они проведут несколько дней в Париже, почему бы им вдвоем не покататься на автомобиле по Бельгии и Франции и не съездить морем в Алжир? Гертруда с колоссальным облегчением стала ждать этого путешествия. Но больше всего, писала она, хочется ей встречи с родными. А второе желание – баранья нога по-йоркширски.