Королева пустыни

Гертруда оценила гостеприимство курдов и отметила взрывную смесь рас и вер на не отмеченной на картах территории, которую они делили с историческими народами Армении, Ассирии, Турции и северной Персии. Она помнила родословные арабских семей. Она знала, как говорить с муджтахидом, с клерком-суннитом, с муллой, с мухтаром или мутавалли.

Для людей, стоящих в очереди в ее кабинет, Гертруда была больше чем администратором: она была человеком, которому можно доверять. Она никогда им не лгала и уважала их образ жизни до такой степени, что вверяла им свою жизнь, странствуя в их землях. Арабоязычные посетители, требующие аудиенции, сэра Перси Кокса называли «Кокус», а Гертруду приветствовали как «Хатун» – королева пустыни – или «Умм аль-Муминин» – Мать Верных, как называли Айшу, жену Пророка. Именно с ней каждый хотел установить первый контакт, именно ее одобрения искали. Она использовала эти инициативы не только чтобы завоевать доверие к администрации, но и ради мира и процветания, улучшения отношений между людьми. Она занималась самой важной работой из всех, за которые когда-либо бралась.

В Багдад прибыл обладатель бурного характера и большой обожатель Гертруды, Фахад-Бег ибн Хадхбар. Верховный шейх конфедерации племен аназех на северо-западе Амары, он был «чертовский щеголь» и серьезно вознамерился приобрести набор искусственных зубов. Рональд Сторрс, ныне верный друг Гертруды, приехал на две недели в Багдад и как раз застал в столице эту магнетическую фигуру. Сторрс был свидетелем встречи Фахад-Бега с Гертрудой и рассказал Коксу, что проявляемая шейхом нежность «на грани компрометации». Как писала Гертруда: «Наша встреча с Фахад-Бегом была самой сердечной… NB: Фахад-Бегу семьдесят пять bien sonn'e [32] – но он так мил и так мудро разбирается в политике пустынь».

32

С лишним (фр).

Этот шейх был из тех бедуинов, что принимали современную жизнь. У него был обширный пальмовый сад возле Кербелы, приносящий ему хороший доход, но на шесть месяцев в году шейх возвращался к кочевой жизни. Гертруда засвидетельствовала ему свое почтение в пустыне на обратном пути в Дамаск из Хаиля в 1914 году, едва разминувшись с одним из многочисленных газзу протурецкого племени шаммар. Фахад-Бег принял ее «с добротой почти отцовской», и ей «очень у него понравилось». Они сидели в его шатре на красивых коврах, Гертруда восхищалась его ястребом и великолепной гончей, растянувшейся у ног хозяина, а также была представлена его последней жене и младенцу. На следующий вечер шейх пришел к ней в шатер с ответным визитом, сопровождаемый рабами, несущими ужин, какого она уже много месяцев не видела, и они сидели под звездами, обсуждая вопросы политики.

Сейчас Фахад-Бег рассказал, что к нему приходят партии турецких и немецких офицеров, неся мешки золота, и хотят купить преданность племени аназех. По ее просьбе он послал в пустыню сыну указание – не пропускать через свою территорию вражеские караваны и прекратить с ними всякую торговлю. Гертруда устроила для него совещание с Коксом и Уилсоном, и шейх сообщил им, какое серьезное впечатление произвело на него одно из ее писем.

«“Я позвал своих шейхов, – рассказывал он (а я чувствовала себя все более и более Персоной), – прочел им твое письмо и сказал им: “О шейхи! – Тут он сделал паузу. – Вот эта женщина – вот такими должны быть мужчины!”

Это восторженное заключение в мгновение ока вернуло меня на мое истинное место».

Укомплектованный новыми зубами, Фахад-Бег готовился вернуться в пустыню. Но до его отъезда Гертруда отвезла его на багдадскую авиабазу, где он впервые увидел самолеты и посмотрел на демонстрацию полетов. Потом она подвела его к стоящему на земле самолету, и шейх осмотрел кабину. Изрубленный старый воин сделал нерешительный шаг-другой внутрь и попросил Гертруду: «Не выпускай эту штуку!»

Но как бы ни любила Гертруда Ирак и его народ, здешний климат был для нее неподходящим, и ее здоровье страдало. Иногда летом температура поднималась выше 120 [33] градусов, а зимой бывало так холодно и сыро, что приходилось весь день ходить в меховой одежде. Соответственно у секретариата имелись зимние и летние помещения. Гертруда особенно любила переезд на зимние квартиры, из темных холодных комнат в солнечные, открытые воздуху. Она придавала своим офисам уют и очарование не только потому, что ей так больше нравилось, но и из-за постоянного потока посетителей. Она писала:

33

По Фаренгейту, примерно 49° по Цельсию.

«Наш офис – чудесное место… два больших дома, построенных вокруг двориков на реке. Мой весь закрыт матами и шторами от солнца, и в нем стоит чудесная прохлада. Письменный стол, большой стол для карт, софа и несколько стульев с белой хлопчатобумажной обивкой и красивой персидской вышивкой, 2–3 очень хороших коврика на каменном полу и пара редких старых персидских стеклянных ваз на книжной полке черного дерева. По всем стенам карты… Карты – моя страсть: люблю видеть мир, с которым работаю, и за географией все приходят ко мне в комнату».

На веранде, идущей вокруг двора, сидели в ряд кавассы – служители офиса в мундирах военного образца, готовые бежать с поручениями. Офис майора Мэя, финансового советника, находился через двор от Гертруды и рядом с шифровальной. Ручной павлин, каким-то образом прикрепившийся к секретариату, любил сидеть у него в кабинете, но иногда навещал Гертруду.

Арнольд Т. Уилсон, заместитель Кокса, – или А. Т., как его всегда называла Гертруда, – занимал соседнюю с ней комнату. Сложно было сказать, кто из них больший трудоголик. В обеих комнатах густо стоял сигаретный дым, обращаемый в призрачные кольца медленными потолочными вентиляторами. Под богатырской фигурой А. Т. частенько потрескивал стул. Иногда Уилсон работал до поздней ночи, прихватывая несколько часов сна на полу перед началом нового рабочего дня на рассвете. Изначально он очень сопротивлялся участию женщины в управлении, которое считал чисто мужским делом. Гертруда написала о нем своим родным небольшое письмо: «Мне с ним, знаете, трудно пришлось, когда я только тут появилась, сейчас мне смешно, когда я об этом думаю… [А. Т.] поначалу считал меня “прирожденной интриганкой”, а я, что естественно, смотрела на него с некоторым подозрением, зная, что он обо мне думает… Кажется, я смогла несколько расширить его взгляды».

В перерывах между приемами посетителей Гертруда писала всеобъемлющие доклады и меморандумы, теперь признанные как самые ясные и наиболее удобочитаемые документы, выходившие из арабского бюро.

С полдюжины британцев, правивших вместе с Коксом, арабистами не были и об Ираке знали мало. Незнакомые с местными обычаями и нуждами жителей, они сперва подчинялись начальнику штаба армии в Месопотамии, потом министерству по делам Индии в Лондоне. От британских правительств в Дели, Каире, Хартуме и Лондоне требовалась поддержка людскими ресурсами, снабжением и деньгами. Следовало сохранять дружественные отношения с возникающим королевством Ибн Сауда и с шейхами Кувейта и Мухаммара. На восточной границе с Персией неустойчивое правительство района трясли измены племен, а на западе англичане старались провести разграничения с территорией Сирии. Каждый департамент нового правительства занимался подгонкой своей политики под местные обычаи и обстоятельства, одновременно защищая ее перед Дели, Лондоном и местным военным командованием.

Гертруда была гением общения. Иногда она писала по семь статей одновременно и при всякой возможности искала способ напомнить военному министерству о данных арабам обещаниях и обязательстве учитывать их благополучие. Она все больше времени посвящала поиску способов выполнить эти обещания с честью и пользой для Британии, Запада и всего остального мира.

В октябре 1917-го ее сделали командором нового ордена Британской империи – награда, которую могли получать женщины наравне с мужчинами. Впервые она об этом узнала из письма от Хью и Флоренс. Потом пришло поздравление от сэра Реджинальда Уингейта, нового верховного комиссара Египта, а также добрые пожелания от друзей и коллег. Реакция Гертруды была весьма сдержанной. При всей ее любви к признаниям с неожиданной стороны (и чем неожиданнее, тем лучше) она была полностью самодостаточна в своей мотивации и преследовала выбранные цели, не радуясь одобрению и не опуская руки из-за критики. Предположение, будто ее мотив – честолюбие или любовь к титулу, было бы для нее отвратительно. Воспитанная в традиции служения обществу, она даже школьницей сожалела, что дед счел возможным для себя принять баронетство. Гертруда посмотрела имена других удостоенных звания командора Британской империи, и впечатления они на нее не произвели. «На самом деле мне глубоко безразлично… Это просто абсурдно, и, насколько я могу судить по списку, на этот новый орден до черта заслуг не нужно».

Вероятно, Гертруда видела слишком много дурацкой официальщины в Европе и на Ближнем Востоке, чтобы с каким-либо почтением отнестись к этому формальному признанию ее способностей. И тот факт, что она женщина, по ее мнению, никакого отношения к делу не имеет. Столь же мало интереса она проявила, когда в марте 1918 года ее наградили медалью основателя Королевского географического общества за путешествие в Хаиль, но в этом случае признание было за действительно опасное достижение, и потому Гертруда ответила более любезно: «Это слишком большая честь». Произошло это всего четыре года назад, но ей уже казалось, что событие принадлежит давнему прошлому, почти другой жизни. Хью вместо нее посетил обед Географического общества в Лондоне, принял медаль и очень живо описал этот вечер в письме дочери. Эти две почетные награды вызвали новый всплеск интереса к Гертруде и тому, что она делает на Ближнем Востоке, и Беллов начали просить об интервью о ней. Она же все еще отвергала лесть общественности и проклинала «всю эту рекламу». Гертруда в недвусмысленных выражениях объяснила Хью и Флоренс, что не нужно иметь дело с прессой: «Пожалуйста, пожалуйста, не рассказывайте ничего про меня и не давайте моих фотографий газетным репортерам! Я это так часто говорила, что думала, будто вы поняли… Письма, где просят интервью или фотографии, я всегда выбрасываю в корзину, и покорнейше прошу вас поступать точно так же от моего имени».

Традиционно там, где устанавливала свое правление Британская империя, она вводила собственные концепции юстиции, администрации, языка и военного управления, и в том числе британское понятие общественного служения, свободного от коррупции. К моменту, когда англичане пришли в Ирак, у них уже не было ни денег, ни воли, ни людей, чтобы установить жесткую имперскую структуру, поскольку ресурсы истощились в мировой войне. Основной целью было победить турок и их немецких союзников и защитить нефтяные интересы Британии.