Королева
Шрифт:
Он избегает рассуждений на тему, что сделает (и сделает ли) для модернизации монархии, обмолвившись лишь, что хотел бы сократить число работающих членов королевской семьи. Предполагают, что Чарльз оставит своей резиденцией Кларенс-Хаус, а Букингемский дворец будет рабочей территорией, где существенно снизится градус официальности. По мнению придворных, принц Уэльский может убрать ряд церемониальных элементов коронации, не затрагивая ее историческую и религиозную составляющую, или дополнить ее второй службой, охватывающей другие культуры и верования. Что касается его выстраданных благотворительных проектов, “конечно, мне бы хотелось передать часть из них своим сыновьям, – сообщил он в 2008 году, – но я не знаю. Все будет зависеть от их собственных интересов” (86).
В 2008 году, когда Чарльзу исполнилось шестьдесят, его биограф Джонатан Димблби записал, что принц хочет стать “активным” королем, имеющим возможность “высказываться по вопросам государственной и международной важности, что в данный момент немыслимо” (87). “Весь его опыт и накопленные знания, – добавлял Димблби, – пропадут втуне, если заковать их в смирительную рубашку ежегодных рождественских обращений и еженедельных аудиенций с премьер-министром”. Всполошившуюся прессу представители Кларенс-Хауса поспешно заверили, что Чарльз “полностью сознает: роль суверена существенно ограничит его право обсуждать близкие сердцу проблемы” (88).
Тем не менее Чарльз дает понять, что намерен действовать “иначе, чем мои предшественники <…> поскольку изменилась сама обстановка” (89).
Политические пристрастия Чарльза трудно классифицировать. Тони Блэр видел в нем “любопытную смесь традиционалиста и радикала (в одних аспектах он вылитый неолейборист, в других – категорически нет), королевской особы и неуверенного в себе человека” (91). О консерватизме свидетельствует его старомодная одежда и манеры, вера в традиционное гуманитарное образование, пиетет к классической архитектуре и “Книге общественного богослужения” XVII века. Однако склонность к мистицизму и выпады против научного прогресса, промышленного развития и глобализации придают его облику эксцентричность.
“Одна из главных задач монархии – объединять страну, а не сеять рознь” (92), – говорит Кеннет Роуз. Королева взошла на престол в двадцать пять лет, представляя собой, по сути, чистый лист, поэтому ей было неизмеримо легче соблюдать необходимый для поддержания единства нейтралитет. Времена были тише, она могла не торопясь вырабатывать стиль царствования. Однако и от нее потребовалось немало бдительности и самоконтроля, чтобы столько десятилетий скрывать свои личные взгляды.
За Чарльзом тянется внушительный шлейф резких и временами противоречивых публичных высказываний, не говоря уже о личной переписке с министрами, защищенной оговорками в Законе о свободе информации, но грозящей обернуться против него в случае обнародования. Так, в одном из просочившихся наружу писем, адресованном друзьям, Чарльз, рассказывая о своей поездке в Гонконг, называет руководителей страны “сборищем восковых фигур” (93).
Даже если в роли суверена Чарльз продолжит пропагандировать те же взгляды в более обтекаемой, как ему представляется, форме, риск настроить против себя определенную долю населения все равно остается. И если эта доля достигнет (а тем более превысит) 50%, пошатнется необходимое для существования монархии согласие. Кроме того, противоречие политике правительства чревато политизацией статуса монарха и конституционным кризисом.
Многие сторонники Чарльза надеются, что к моменту восхождения на престол (если не на седьмом, то на восьмом десятке, став в этом случае старейшим из монархов Нового времени и отобрав “первенство” у короля Вильгельма IV, сменившего на троне своего старшего брата Георга IV в 1830 году в возрасте шестидесяти четырех лет) он уже натешится резонерством и демонстрацией своих взглядов, поэтому сможет без ущерба для себя принять конституционные обязательства. “По счастью, он будет уже достаточно зрелым и не свернет на сомнительную дорожку” (94), – радуется Роберт Солсбери.
Заслуженные сановники надеются, что само восшествие на престол изменит убеждения Чарльза, заставив понять: он уже не принадлежит себе, он воплощает институт, представляющий страну. “Коронация меняет жизнь в мгновение ока” (95), – говорит Дэвид Эрли. Дипломат, работавший однажды с Чарльзом над правительственной речью, свидетельствует, что принц “не упрямится и не своевольничает” (96), когда нужно внять официальной рекомендации. “Он хоть и с неохотой, но прислушивается, когда что-то запрещается, – утверждает дипломат. – И когда мы вычеркивали какие-то куски, потому что такого произносить нельзя, это идет вразрез с правительственной политикой, он сердился, но соглашался”. Как принц Уэльский он может позволить себе не пожимать руку китайскому руководителю в отместку за нарушение прав человека, что он и сделал, отказавшись присутствовать на банкете, который давал председатель Цзян Цзэминь в честь королевы во время государственного визита в октябре 1999 года. Но в статусе короля “ему придется пожимать руку любого кровавого диктатора, если это в государственных интересах Британии” (97), – говорит историк Эндрю Робертс.
Многое будет зависеть от руководителей государств Содружества. После смерти королевы должность главы Содружества перейдет к Чарльзу не автоматически, а лишь по итогам голосования всех пятидесяти четырех стран-участниц, результаты которого непредсказуемы. Согласно данным опроса, опубликованным в марте 2010 года Королевским обществом Содружества, Чарльза хотят видеть главой организации менее 20% отвечавших, и многие выступают за ротационный характер этой должности. “Если участие королевы Елизаветы II в объединении и руководстве Содружеством вызывает у подавляющего большинства лишь восхищение, – писали авторы исследования, – то о передаче этой должности ее преемнику на троне ведутся серьезные споры. Многие выступают решительно против” (98).
Чарльз считает руководство Содружеством важной составляющей работы монарха, тем более что с момента провозглашения принцем Уэльским он успел посетить тридцать три из его стран, выстраивая собственные отношения с их руководителями. Однако проводящиеся раз в два года саммиты Содружества он посетил лишь дважды – последний раз в 2007 году в Уганде, выступив вместе с матерью на открытии. Глава политического департамента Содружества Амитав Банерджи в своем меморандуме, просочившемся в открытый доступ в ноябре 2010 года, указывал, что Чарльз “не пользуется авторитетом” (99), в отличие от своей матери, однако организация “старается исподволь привлекать его к более активному участию”.
Три самые крупные участницы Содружества могут к тому же выйти из-под власти короны, как только она перейдет к наследнику Елизаветы II. Первой, скорее всего, будет Австралия, где опросы уже давно показывают значительный уклон в сторону республики, а за ней, вполне вероятно, потянется и Новая Зеландия. В отличие от этих двух “антиподов” с собственными историческими традициями, непохожими на британские, Канада больше тяготеет к монархии, отмежевываясь заодно от своей влиятельной южной соседки. Однако и в Канаде сильны республиканские тенденции. Королева, умеющая смотреть на вещи реалистично, уже говорила, что каждая страна вольна делать выбор сама. Гораздо больше ее беспокоит, останутся ли эти государства в Содружестве, став республиками.
Рассуждая о восшествии Чарльза на престол, обычно принимают во внимание и то, что царствовать ему предстоит недолго, он окажется лишь переходным звеном между Елизаветой II и своим более популярным наследником принцем Уильямом. Говорят, что сильный правитель должен быть либо молодым и красивым, либо почтенным и мудрым. Королева за свое долгое царствование побывала в обеих ипостасях. Если Чарльз правильно разыграет карту почтенности, то добьется успеха. Однако именно Уильяму, согласно чаяниям монархистов, предстоит отвечать за престиж династии в наступившем тысячелетии. Придворные сановники сознают, что будущее монархии зависит не только от симпатий молодежи, но и от того, как проявит себя ее собственное молодое поколение.
Согласно последним общественным опросам (100), большинство предпочло бы после Елизаветы II видеть на троне Уильяма, а не Чарльза. Проведенное в конце 2010 года в Британии исследование выявило 64% голосов в поддержку Уильяма и лишь 19% – за принца Уэльского. В Австралии и Новой Зеландии, куда Уильям летал с визитом в январе 2010 года, массовый интерес оказался куда выше ожидаемого, и популярность
монархии значительно выросла. Принц в демократичных рубашках без галстука и кедах, опускающийся на колени, чтобы пообщаться с малышами в детской больнице, покорял сердца. Если перед его визитом, согласно опросам (101), за республику в Австралии выступало 60% населения, то после, по итогам одного из исследований, эта доля упала до 44%.Спустя всего год с небольшим Уильям снова наведался к “антиподам” – на этот раз поддержать жертв стихийного бедствия в обеих странах – и многих расположил к себе своей искренней отзывчивостью. “Бабушка сказала однажды, что горе – это плата за любовь, – поделился он с жителями новозеландского Крайстчерча, пережившими разрушительное землетрясение. – Вы подаете пример стойкости остальным” (102). “Пришел, увидел, покорил сердца” (103), – писала “Herald Sun” в австралийском Квинсленде.
Однако очередность престолонаследования строга и не терпит перескоков. Даже если Чарльз сразу по восшествии на трон отречется в пользу короля Вильгельма V, возникнут неизбежные осложнения. Британскому парламенту придется издать специальный закон, который должны будут утвердить законодательные собрания остальных пятнадцати членов Содружества, признающих главой британского монарха. Неизбежные дебаты могут подтолкнуть некоторые из этих стран к провозглашению республики, а республиканские силы в Британии – к агитации за президентскую власть взамен королевской. Если Уильям станет королем при живом отце, Чарльз все равно не получит обратно титулы принца Уэльского и герцога Корнуолльского, положенные старшим сыновьям суверена. Скорее всего, он потеряет и доходы (104) с герцогства Корнуолльского, которые будут поступать в казну короны до восемнадцатилетия первенца Уильяма. Трудности возникнут и с подбором титула для бывшего короля.
“Принц Уильям твердо знает, что следующим монархом будет только принц Уэльский, – утверждает старший королевский советник. – У него нет ни малейшего намерения нарушать очередность наследования” (105). Кроме того, Уильям “очень близок со своим отцом и гордится им как человеком и его деятельностью в статусе принца Уэльского. Оба они готовы положиться на судьбу”.
И все же противопоставление пожилого наследника престола и его энергичного молодого сына неизбежно создает почву для конкуренции, пусть и ненамеренной. Уильям просто в силу своего обаяния уже стал “народным принцем” и объектом пристального внимания прессы. Не стоит забывать и о том, что он наполовину Спенсер, представитель древнего английского рода, а его облику придает драматизм перенесенная в детстве трагедия, хотя жаловаться на жизнь принц не склонен.
Симпатичный и высокий, как мать (при росте метр восемьдесят восемь он возвышается над всеми остальными Виндзорами), Уильям унаследовал ее магическое обаяние, простоту, юмор без подхалимажа и ослепительную улыбку. Как и отец, он умеет смотреть людям в глаза, убеждать, вдохновлять и воздействовать словом. При этом он лишен Дианиных глубинных комплексов и жажды внимания, равно как и старомодной чопорности и неуклюжей манерности Чарльза. Он взял от матери проникновенный взгляд, а от отца – склонность к раннему облысению. Он завоевывает авторитет, не страдая заносчивостью, в нем видна целеустремленность, присущая обоим его родителям. “Мы можем с надеждой смотреть в будущее, – говорит Малкольм Росс. – Уильям замечательный человек, благоразумный, невероятно учтивый и очень, очень внимательный к людям” (106).
За годы, прошедшие после смерти матери, оба принца сблизились с Чарльзом, который показал себя любящим и заботливым отцом. “Мы очень хорошо ладим – Гарри, я и папа”, – говорил Уильям в двадцать два. – У нас сплоченная семья. Без разногласий, конечно, никуда, как и у всех, и если уж споры случаются, то по-крупному. Но когда у нас мир, то мы по-настоящему дружим” (107).
Уильям прошел подготовку в британских учреждениях и институтах, понимание которых необходимо будущему наследнику престола. Подготовка монарха, как в свое время у Елизаветы II и Чарльза, сводится в основном к тому, чтобы наблюдать и вырабатывать в себе инстинктивное чувство приемлемого для суверена. “Он учится на личном примере, – говорит один из старших советников его отца. – У нас сейчас не самая обычная ситуация, когда вокруг трона три поколения разом. Не всегда все гладко, но они достаточно близки, и взаимодействие между дворцами налажено лучше, чем в прежние времена” (108).
В конце 2008 года Уильям собирался оставить дворцовую кавалерию, чтобы в полном объеме посвятить себя “фирме”. Однако затем, с согласия отца, он вдруг решил на пять лет поступить на службу в ВВС и стать пилотом спасательного вертолета. Как и Гарри, которому лицензия пилота вертолета “апач” придала больше уверенности в себе, Уильям гордится своим профессиональным опытом. “Они не хотят быть гламурными принцами из глянцевых журналов” (109), – считает старший придворный советник.
Работа на острове Англси в захолустной части Северо-Западного Уэльса подарила Уильяму дополнительную возможность достаточно долго пожить обычной жизнью – в отличие от отца, которому такого шанса не выпало. После провозглашения принцем Уэльским в десятилетнем возрасте ему пришлось резко повзрослеть, взвалив на себя положенный груз протокольных обязанностей. Даже в Кембридже его звали “сэр”. “С Уильямом и Гарри мы не форсируем события, – объяснял советник Кларенс-Хауса в 2010 году. – Пока они принц Уильям и принц Гарри, а не “сэр” или “ваше королевское высочество”. Пока им этого не нужно. Может быть, после армии, но не сейчас” (110).
Военная служба не оставляет времени на полноценное исполнение королевских обязанностей, однако принцы делают что могут. В 2009 году они перечислили шестизначную сумму наследства от покойной матери в собственноручно созданный благотворительный фонд, председателем которого стал Робин Джанврин, заслуженный бывший помощник королевы. Сотрудничество двадцатисемилетнего Уильяма и двадцатипятилетнего Гарри свидетельствует не только о братской дружбе, но и о давней приверженности труду на благо общества. Они устроили себе отдельный офис в Сент-Джеймсcком дворце с личным помощником и пресс-секретарем.
О многом говорит и то, что королева сама наняла внукам (прежде всего Уильяму) в качестве наставника заслуженного дипломата (111) Дэвида Мэннинга. Известный своим благоразумием и остротой ума, а также дипломатическим опытом, накопленным в роли посла в Соединенных Штатах и в Израиле, Мэннинг по праву считается “надежным помощником”. “Он не только мудрый человек, – говорит Чарльз Энсон, – но и не ищет выгоды для себя, что высоко ценится при дворе” (112). В 2010 и 2011 годах Мэннинг сопровождал Уильяма в поездках в Австралию и Новую Зеландию, так что своим успехом принц во многом обязан его наставничеству.
Накануне Рождества 2009 года Уильям, по его собственным словам, “ночевал под открытым небом” (113) с бездомными подростками в переулке близ лондонского моста Блэкфрайерс. Ночевку организовывало благотворительное общество “Сентерпойнт”, покровителем которого Уильям стал после матери. В акции принц участвовал инкогнито, прибыв в толстовке с капюшоном и вязаной шапочке, и легко наладил контакт со своими менее благополучными сверстниками. Целью ночевки, как он объяснял после, было продемонстрировать, насколько проблема бездомности связана с такими факторами, как бедность, употребление наркотиков и психические заболевания. “Подобные мероприятия для меня гораздо больше значат, чем приемы и рауты” (114), – заявил Уильям.
Главная задача для Уильяма – научиться, как его бабушка и дед на заре своей жизни, соблюдать золотую середину: блистать, не заразившись звездной болезнью. Даже вдохновляя людей на хорошее, совершая благородные дела и познавая мир, августейшей особе не отвертеться от необходимых и зачастую скучных церемоний. Как первому наследнику престола, в котором воспитывали не исключительность, а, наоборот, умение смешиваться с толпой сверстников, Уильяму еще только предстоит освоить умение совмещать “обыкновенность” с подлинным королевским величием. Во время первой поездки в Австралию он переступил невидимую черту, выпалив в задушевной беседе с группой рэперов: “Меня за музыкальные вкусы просто зачморили!” (115)