Королева

Начинающий автор хотел застрелить своего товарища, ввергшего его хотя и невольно в эту бездну ужаса. Хотел застрелиться сам, но по случаю военного положения в городе нельзя было достать оружия.

Любовь

I

Ехать туда было ещё рано, и потому решили отправиться в цирк.

Бой-китаец, в длинном белом одеянии, с маленькой змеиной головкой и чёрной туго заплетённой косой, вытянувшейся на плоской спине, бесшумно скользнул к столу и подал счёт.

На открытую веранду ресторана знойно дышала и глядела большими тоскующими звёздами тропическая ночь. Громадные, поражающие непривычный глаз деревья казались черны, как смола, и оттого звёзды мерцали из-за них особенно раздражающе — ярко и так близко, что их можно было смешать с маленькими фонариками рикш, лёгкие колясочки которых сновали в темноте. Беспрерывный смутный и волнующий шорох океана, приливая сюда издали, мягко покрывал ночные голоса громадного таинственного города и, может быть, оттого сновавшие во мраке среди смоляных стволов фигуры в белых одеждах казались призрачными.

Большая тёмная бабочка ударилась о круглый электрический фонарь над столом и упала прямо в стакан с недопитым красным вином, в котором, как рубин, мерцала огненная точка.

— И ей в эту ночь хочется опьянения, — заметил чувствительный доктор, разомлевший от ночи и вина. Страстный любитель стихов, он всегда безбожно перевирал их, и тут не обошлось без этого.

Коль нет любви, давай вина. Я выпью мой бокал до капли.

— До дна! — поправил его старший механик Гринчуков, красавец, с цыганским лицом и такой же натурой.

— Да, да, верно, — до дна!

Доктор осторожно извлёк из стакана бражника и посадил на протянувшуюся к веранде ветку баобаба.

— Довольно! Едем в цирк!

Но и сингапурский цирк скоро разочаровал их. Почти все то же, что и в европейских цирках. Разве только интереснее номера с змеями и дикими зверями. Моряки купили целую охапку бананов и сахарного тростника и забавлялись тем, что кормили в цирке слонов.

Но и это надоело.

От пряного, влажно-тёплого воздуха ночи, от молодости и вина в крови поднимался томительный зной, туманил мозг и сушил глаза, которые инстинктивно вспыхивали при встрече с женскими глазами. Даже аккуратный мичман Крейцер, всегда использовавший до конца удовольствие, за которое платил деньги, согласился уехать из цирка задолго до конца представления.

Но в Малай-Стрит он рискнул поехать не сразу. Всем было отлично известно, что у Крейцера в Петербурге невеста и что он женится на ней, как только получит чин лейтенанта. Поэтому он стеснялся ехать в Малай-Стрит и нерешительно протестовал:

— Я на корабль. Мне нельзя. Я должен написать ответ, потому что нынче получил…

— Ну, да, знаем, вилок капусты, — с хохотом докончил за него Гринчуков, и все также засмеялись.

В каждом порту Крейцер получал от невесты письма, в которых с моральной, философской и практической точки зрения обсуждалась любовь. Письма на четырёх, пяти, шести листках, и такие же письма он посылал ей. Обилие этих листков и дало повод Гринчукову обратиться однажды к товарищам с загадкой:

— Тысяча одёжек и все без застёжек — угадайте, что это значит.

— Капуста.

— Нет, письма Крейцера к своей невесте, или от неё.

— Поедем. Поедем, — тянули Крейцера товарищи.

— Нечего кобениться.

Гринчуков солидно добавил:

— Это тебе полезно, немчура, ибо уяснит любовь паче всяких философских размышлений.

Любви все возрасты покорны. Её порывы плодоносны —

опять, перевирая, вставил стихи доктор.

— Это профанация любви, — убеждённо и строго возразил немец.

Все так и покатились со смеху. Но механик снова произнёс так же серьёзно:

— Нет, брат, не профанация. Я покажу тебе такую любовь, какая ни одному немцу и во сне не снилась.

Тогда, делая вид, что едет только из любопытства, Крейцер также взял рикшу и пустился с компанией в Малай-Стрит.

II

Тёмные улицы… Белое здание отеля с колоннами, похожее на открытый дворец, всё ярко освещённое огнями, где чёрные фраки мужчин и белые платья дам мерцают чувственными намёками… Затем опять темнота, и наконец новый, страшный и соблазнительный, почти сказочный и отвратительно земной — Малай-Стрит.

Ещё издали раздражающей загадкой тянут к себе из мрака бесчисленные огни разноцветных фонарей. Огни вытянулись узорными сверкающими лентами по обе стороны улицы и в конце её как будто связываются в огненный узел.

Множество других маленьких огней, как светящиеся жуки, летят туда со всех сторон и сливаются там в один золотой рой, откуда идёт переливное гудение, как из колоссального невиданного улья.

Иль это гул океана, гул стихии, который доносится сюда и качает сотни, тысячи бумажных фонарей, всевозможных видов и форм, около домов, в домах и над домами, где бунтует ещё более дикая стихия.

По обе стороны улицы, в два ряда, выстроились женщины, разукрашенные, как фантастичные куклы, в яркие цветные костюмы, с необыкновенными причёсками. Две гирлянды живых цветов, живых ядовитых орхидей. Они колышутся в раздражённом огнями сумраке, как бы танцуя, взмахивают руками и манят, и зовут:

— Come in… Come in… Come in…

И этот призыв сотен голосов сливается в отравляющее журчанье, в которое вплетаются звуки самсунов, пей-тузов, пан-тузов и других музыкальных инструментов. Тысячи звуков, которые ведёт за собою морской гул, в чёрную бездонную пропасть.

— Come in… Come in…

Колышутся бумажные, сделанные в виде бабочек, цветов, рыб и птиц фонари, колышутся занавески на окнах и, как чёрные жуки, в открытые сияющие огнями двери бросаются люди всех стран, всех возрастов.

Это японский квартал.

Кто устоял здесь, не должен ехать дальше. Направо, налево — те же огни, те же женщины, белые, чёрные, жёлтые, и все ярко и пёстро наряженные, все с размалёванными лицами, с жадными зовущими глазами.

Китайский, малайский, индусский, европейский кварталы. Это целый город, — город, где живут одни женщины и куда ездят один мужчины. Целый сад ядовитых цветов и смертельных змей. Мир погибших и нерожденных душ.

Кладбище неживших — Малай-Стрит.

III

Крейцер уже третий раз совершал этот рейс, но в Малай-Стрит попал впервые. Он был настолько поражён необыкновенным зрелищем, что растерялся и даже струсил чего-то. Ему казалось, что этой улице, фантастичным женщинам и причудливым фонарям не будет конца. Он готов был вздохнуть облегчённо, когда передовой рикша с Гринчуковым повернул налево.

Но тут был китайский квартал и ещё более красочный, огненный и кошмарно-притягивающий, так что немец ахнул от неожиданности.