Королевский дуб

Но я знала. Мои колени знали. Знала и теплая впадина между ног. Я попыталась сделать глубокий вдох, но не смогла.

— Встань, Диана, — произнес Том. — Если в любой момент ты захочешь уехать, только произнеси слово. Я отвезу тебя домой. Дай мне посмотреть на тебя.

Он протянул руки, я ухватилась за них и позволила ему медленно поднять меня на ноги. Мои руки свободно упали по бокам, и я просто смотрела в его лицо. Он изучал меня довольно долго, а затем подошел, взял мое лицо в свои ладони и поцеловал. Это снова был мягкий поцелуй, но он опалил мой рот, подобно огню.

— Ты очень красива и оказываешь честь этому месту, — проговорил Том.

Затем он медленно протянул руки, нашел на моей спине молнию платья и опустил ее вниз. Наряд упал к моим ногам, и я оставила его лежать там, пока Том расстегивал мой бюстгальтер без лямок и, отбросив его в сторону, так же неторопливо спустил чулки до лодыжек. Я ничего не говорила. Мое сердце почти вырывалось из грудной клетки. Большими пальцами он снял с меня трусики, и я шагнула через них так же просто, как ребенок, которого раздевают перед купанием. Теперь я стояла перед Томом нагая в огромном черном лесу при свете прыгающего пламени костра в тишине зимней ночи. Я знала, что холодный воздух касается моей кожи, но я не чувствовала его. Казалось, я не могу пошевелиться, как будто очутилась, замороженная, в самом ярком сне моей жизни. Конечно, я скоро проснусь. Но я не хотела пробуждаться.

Из своего безопасного сна я наблюдала, как он раздевался, бросая на край покрывала свой официальный костюм, а его глаза ни на минуту не отрывались от моего лица и тела. Никакого намека на смущение не было в нем. Когда он встал предо мной в своей темной, освещенной костром наготе, красота его стройного тела вынудила меня вновь прикрыть глаза, как и в тот день, и сделать большой глоток воздуха. Я скорее почувствовала, нежели увидела, как он подошел ко мне и положил руки на мое тело. Я не открывала глаз.

— Я всегда думал, что это должно было произойти именно так. — Его голос раздался у самого моего уха, голос был мягким, а дыхание теплым. — Я думаю, вначале король просто хотел прикоснуться ко всему ее телу, боготворить ее при помощи рук, — прошептал Том, и я почувствовала, как его руки, теплые, твердые и сухие, скользят по моему лицу и шее к плечам, рукам, к талии, вдоль бедер. Я ощутила, как дыхание замерло у меня в горле и вновь началась мелкая дрожь.

— Я думаю, он прикасался к ней здесь, — сказал Том, и его пальцы легко скользнули вокруг моих сосков, охватили груди и подняли их ко рту Тома. Я почувствовала, как он провел по ним языком так легко, как бабочка касается своим крылом лепестка. И я ощутила, как соски затвердели.

— Да, — мой голос был хриплым и низким. Я не открывала глаз.

— И затем, я думаю, он коснулся ее здесь, — произнес Том, и я почувствовала, что он встал предо мной на колени, его руки нежно развели мои бедра, и его пальцы легко двинулись между ними, в теплоту, задержались там, стали искать и нашли центр моего тела. Мои колени ослабели, и я упала бы, если бы его руки, охватившие теперь мои ягодицы, не поддержали меня.

— И я думаю, что после этого он достаточно осмелел, чтобы поцеловать ее там, в сокровенном центре, прямо в сердце тайны. Здесь.

— Да, — произнесла я. Сильный огонь побежал по моему телу, обжигая меня. Я почувствовала, как Том сильнее раздвинул мои ноги, почувствовала его язык и ощутила подъем предательского красного прибоя в самом центре моего существа и ответный предательский скачок страха. Нет, Том не должен обнаружить эту тьму в самой сердцевине моего существа…

— Том, нет, я боюсь… — прошептала я, но он взял мои руки и провел ими по своей теплой твердости, которая входила в меня, и огромная волна наконец поглотила меня целиком. Я упала на спину на меховое покрывало и с силой потянула на себя Тома, мои неистовые руки указывали его твердости путь в кричащую пустоту. Я ощутила начало того медленного, ужасного старого ритма, который на этот раз неизбежно смоет меня из этого мира в вечность.

Даже когда я слышала свои собственные восклицания: „Да, да, продолжай, да", я слышала также свои всхлипывания: „Я боюсь, боюсь…"

И я слышала его успокаивающее: „Не бойся. Я никогда не причиню тебе боль, никогда…"

И я закричала так громко, как только могла:

— Себя, себя я боюсь!

Он приподнялся надо мной на твердых сильных руках и начался, качался, глядя вниз. Его лицо было спокойным.

— Не сдерживайся, Диана, — сказал он и пронзил меня.

— Нет!

— Не сдерживайся, позволь мне принять все на себя. Позволь мне, — опять толчок.

— Нет!

— Ты не можешь причинить мне боль. Я могу справиться. Я был рожден, чтобы принять все на себя и удержать, — опять резкий толчок.

— Нет, Том, нет!

— Ты можешь больше не сдерживаться. Теперь я здесь, чтобы принять у тебя твою боль, — толчок.

И наконец на тридцать девятом году жизни и двадцатом году любовных отношений я поняла, что нашла вместилище, которое может поймать, удержать и преобразовать взрывную красную тьму внутри меня, может влить ее обратно в мое тело в виде огня и легкости. И я больше не сдерживалась и почувствовала, что земля, небо, леса и воды разлетелись в разные стороны, и я смеялась силе нашего экстаза.

Почти рассвело, когда мы перестали заниматься любовью, и почти все это время я смеялась. Том смеялся вместе со мной.

Мы немного поспали, завернувшись в густой мех и согревшись в объятиях друг друга, а когда проснулись и оделись, Том нагнулся за норковым покрывалом и вновь рассмеялся.

— Что? — спросила я, лениво толкая его холодной босой ногой.

— Я просто подумал, что сказала бы Пэт, если бы узнала, чему послужила сегодня ее знаменитая норка. Пэт сказала, оставляя покрывало мне, что каждый раз, когда я буду заниматься любовью под ним, я буду вынужден думать о его бывшей хозяйке.

— И что, думал?

— Ни минуты по нью-йоркскому времени.

Глава 8

Через несколько часов после рассвета я пробудилась ото сна и решила ясно и окончательно: „То, что я сделала прошлой ночью, было настолько ужасно, что я не буду об этом думать". И позволила теплому, густому приливу сна вновь поглотить меня.

Думаю, что проспала бы весь день, если бы сильнейший стук в дверь коттеджа не потревожил меня. По лучу солнечного света, падающего на белую оштукатуренную стену моей спальни, я поняла, что уже, должно быть, больше четырех часов дня. Я закуталась в халат и босиком проковыляла к парадной двери, не замечая боли в теле и разбросанного по полу белья. Я ничего не помнила и ничего не чувствовала. В свободном плавающем пузыре, которым я окружила себя, не было ничего, кроме стука в парадную дверь. Я направилась на этот звук, как кошка на звук открываемых на кухне консервов.

На пороге стояли Картер и Хилари. Я с недоумением посмотрела на них. Так же, как и в предыдущий вечер, лицо Картера было вытянуто, а кожа покрыта красными и белыми пятнами. Хилари только что плакала — следы слез все еще оставались на ее личике. Мы смотрели друг на друга, стоя в благородной синеве дня.

— Можно нам войти? — в конце концов произнес Картер безразличным, но натянутым голосом. — Я думаю, что Хилари хотела бы переодеться и, возможно, она голодна.

Я отошла в сторону, Картер и Хил вошли в дом. Девочка искоса посмотрела на меня и, ничего не говоря, протопала через холл в свою комнату. Я услышала, как там она громко чихнула. Картер посмотрел на разбросанную по полу одежду, затем поднял глаза на меня. Я слышала свист его дыхания: