Королевский дуб

— Я говорю! — ответил он ровно.

— Вы не мой отец, — закричала девочка. — И я не ваша собственность. Я не обязана делать все, что вы скажете.

Она расплакалась и убежала к себе в комнату. Я приподнялась, готовая пойти следом за ней, причем моя ладонь чесалась нашлепать ее по заднице. Картер остановил меня, положив свою руку поверх моей.

— Оставь. Уже давно пора было ей проявить свой характер в отношении меня. У нас не может быть взаимопонимания, пока она этого не сделает. И меня беспокоило, почему Хил была такой вежливой со мной. Я потеснил ее на ее же территории, и девочка дала мне это понять.

— К чертям ее территорию. — Мое лицо пылало. — Это сущее отродье! Я не допущу подобного. Она распустилась потому, что ни у кого не хватало духу ограничивать ее, пока она была такой хрупкой. Но теперь, когда она чувствует себя лучше, ей предстоит снова придерживаться правил.

— Чьих правил? — спросил Картер мягко.

— Моих, — отрезала я.

— Да, она чувствует себя лучше, в этом нет никакого сомнения, — заметил Картер. — Козий ручей, очевидно, совершает свое хорошо разрекламированное волшебство. А что это она говорила по поводу оленей и деревьев?

Я начала было отнекиваться, но потом, сочтя, что нет оснований скрывать правду, рассказала Картеру о нашем походе к сухой заводи, фантастических парящих воздушных опорах кипарисов и вызывающем суеверный страх шествии безмолвных оленей. Рассказывая, я умышленно все сократила и обесцветила, чувствуя странное недовольство от того, что Картер спросил об этой истории.

— Господи, — произнес он, когда я закончила, — как прекрасно это должно было быть! Почему ты мне сразу не рассказала?

— Думаю, что просто забыла, — соврала я, зная, что он мне не поверит. Можно, скорее, забыть землетрясение или цунами.

— Может быть, Хилари права, — решил Картер, серьезно глядя на меня. — Ты боишься Козьего ручья… или чего-то еще там, в лесу?

— Нет, — отмахнулась я раздраженно. — Ни Козьего ручья, ни леса, ни воды, ни Тома Дэбни, если ты это хочешь сказать.

— Да, именно это я и хочу сказать, — улыбнулся Картер. — И я не знаю, радоваться мне по этому поводу или сожалеть.

— Картер, мне безразличен Том Дэбни во всех отношениях, кроме одного: я рада, что его маленький лесок, кажется, приносит много пользы Хилари. И до тех пор, пока это будет продолжаться, я буду возить ее туда, и до тех пор, пока я буду это делать, я буду думать о Томе Дэбни так же, как думаю сейчас, — как о приятном, безвредном помешанном, который добр к моей дочери. Все. Точка. Конец истории. Мы уже обсуждали эти вопросы, и мне они изрядно надоели. Не хочу больше говорить об этом. Просто я хочу продолжать работать и растить свою дочь. И быть с тобой. Пусть все остается так, как сейчас. Мне хочется, чтобы мы были… просто продолжали быть самими собой. И я хочу, чтобы ты постарался сделать это и оставил в покое Тома Дэбни в его лесах.

Картер потянулся ко мне, обнял и произнес:

— Прости, Энди. Я никогда не умел хорошо изобразить сцену подростковой ревности. Именно так мы и поступим — просто будем самими собой. Это самые приятные слова, которые я услышал за долгое время.

Мы были вместе каждый день в течение недели или около того, вместе так, как не были никогда раньше. Каждый день он возвращался после работы в наш коттедж, а у меня уже был зажжен намин и охлаждены напитки, и мы вместе готовили обильные ароматные обеды: тушеное мясо, икра, суп и рагу — блюда, которые мне никогда не приходилось есть в других домах Пэмбертона и которые я никогда не готовила в Атланте.

Часто я задерживалась на работе — это случалось теперь почти каждый день, — казалось, что мисс Дебора решила изыскивать все больше и больше дел, которые задерживали бы меня в Бюро. Но когда я входила в дом из промозглых сумерек, Картер уже готовил обед.

Иногда я ненадолго оставалась сидеть в автомобиле перед коттеджем и смотрела сквозь его запотевшие стекла в освещенные окна домика, наблюдая за ними, двигавшимися внутри перед прыгающими языками пламени камина, — за моей дочкой и моим другом и любовником: одна — темный огонь, другой — золотистый медведь, и слезы собирались в узел в моей груди и обжигали нос. Хилари обычно болтала, как белка, а Картер улыбался, помешивал что-то и прислушивался. И тогда меня охватывал прилив благодарности: чего еще в целом мире я могла желать больше, чем этого? Как будто смотришь в магический кристалл, видишь всю твою оставшуюся жизнь и понимаешь, как она хороша, мало того — почти волшебна…

Почти никогда в те дни не слышала я голоса, беспомощно кричащего во мне: „Наполни меня!" Никогда во время наших вечеров, проведенных вместе с Тиш и Чарли и другими парами, ни в течение счастливых, мирских, заполненных домашними хлопотами выходных дней, ни в кино, ни в бакалейных лавках, ни на тренировочных дорожках, ни в пэмбертонской Гостинице. Ни в густой темноте моей холодной спальни под огромным, соскальзывающим стеганым одеялом на гусином пуху, которое Картер выписал из Орвиса и под которым теперь почти каждую ночь он овладевал мной в своей деликатной любви. Почти никогда не слышала я этого голоса. Но только почти.

— Я или должен жениться на тебе, или бросить тебя, — сказал Картер как-то утром в густой предрассветной мгле, когда он встал, чтобы отправиться домой и переодеться для наступающего дня. — Злые языки начнут болтать повсюду — вплоть до Уэйкросса.

— Почему тебя это беспокоит? — спросила я. — Учительница среднего возраста с десятилетним ребенком после всех лет чувственной неумеренности цветущей и изобретательной миссис Пэт Дэбни. Что в этом плохого? Мы для них так скучны, что они падают в обморок.

— Это меня и беспокоит. Я подумал, что ты можешь волноваться. Мне не хотелось бы, чтобы Хилари пришлось выслушивать гадости из-за меня. Дети могут быть злобными и испорченными — тебе и ей это хорошо известно. И некоторые взрослые тоже. Мисс Дебора не будет молча терпеть такое положение вещей, особенно если это положение счастливое.

Я потянулась так сильно, что мои коленные и плечевые суставы захрустели, как смятая фольга. Пух так легко плавал по моему нагому телу, что мне хотелось громко смеяться от удовольствия. Но, однако, в одну из ночей на той же неделе мне приснилось, что это был дикий, тайный вес меха, давивший мне на живот и грудь.

— Не могу представить себе, что хоть один человек может чувствовать что-либо иное, кроме радости, от того, что рядом с Хил есть мужчина, который любит ее и нежно заботится, — заметила я. — А что касается детей в ее школе, то у половины из них есть „дяди", которые остаются на ночь с мамашей. Ну а если говорить о мисс Деборе, то, Картер, будь серьезней. Что она может мне сделать? Если она попытается уволить меня за то, что я живу с тобой, то колледжу придется уволить половину факультета.

— Не недооценивай ее, — предупредил Картер. — В свое время она потопила много невинных душ.

— Ходят ли разговоры обо мне и Картере? — через неделю спросила я у Тиш по дороге домой с собрания клуба пэмбертонских дам.

— Весьма незначительные. Ты и Картер тихие. Пэт Дэбни в ее самый ленивый день — лучший предмет для пересудов, чем вы. Но, между прочим, я слышала пару намеков о тебе и Томе.

Я уставилась на подругу. Она не повернула головы, чтобы посмотреть на меня, но широко улыбнулась, веснушки на ее лице слились вместе, как патока.