Королевский краб

Он решил, что завтра он предложит экипажу «семерки» назвать бот не цифрой, а именем достойным их славного суденышка. Смотри, как штормит, как кидает его, а оно — хоть бы хны! Сильнейшее судно. И почему бы его так и не назвать — «Сильнейшее» или лучше — «Сильнейших». И тогда он, Серега, будет помстаршины «Сильнейших». Экипаж «Сильнейших»…

Костя, глядя на море, думал, что не так страшен черт, как его малюют. Вот штормит, ветер, считай, ураганный, а больше ничего особенного не происходит. Волны, конечно, большие, не то что у них на озере около деревни Рог, но к их величине привыкнуть можно. Костя чувствовал, как, впрочем, и остальные на борту «семерки», уверенность.

Батаев крепко прижался к рубке спиной, уперся ногами в сети и, закрыв глаза, даже дремал, мысли у него были обрывочными, неясными. Вначале он погрустил о жене, вспомнил, как ее приятно целовать. Потом он подумал о себе почему-то в третьем лице: «Он был дурак. На борту столько баб и столько согласных, а он для чего-то хранит верность Светке. Вот Светка небось…» И только Вася подумал, что Светка «небось», как его охватило горе, печаль и запротестовало сердце. Он не мог представить ее в объятиях другого, ее лепет для другого. «Милая, милая, — мысленно уговаривал ее Вася, — пусть все что угодно, только не это. Только не это…»

Василию Ивановичу в рубке было лучше, чем другим. По крайней мере, его не обдавало водой, не бил в лицо ветер со снежной крупой. Над головой у него тускло светила лампочка, в ногах рокотал мотор, который он слушал, как врач слушает сердце больного, и оставался им довольным. Иногда Василий Иванович кашлял и ощущал при этом боль в легких, но он не придавал значения этой боли, привык к ней. «Застудился чуток, — думал он, — да ничего, пройдет. Впервой, что ли?» Карпович не один раз посылал его в лазарет, но моторист, никогда не болевший в жизни, докторов презирал, считал, что они ничего не знают и не понимают. «Как доктор могет увидеть, что внутри у меня делается? Вон мотор в мильен раз проще человека устроен, а откуда я знаю, что у него делается внутри?» Василий Иванович был отличным мотористом, знал устройство мотора своего бота назубок, но у него не хватало воображения представить взаимодействие всех деталей мотора в целом, то, как происходит всасывание горючего, вспышка его и отход продуктов сгорания. Это было для него тайной за семью печатями.

И вот сейчас он привычно слушал гул мотора, и что-то в гуле ему не нравилось. Ведь и в гуле, в грохоте моторов есть своя мелодия, организованность некая, и знал моторист по опыту, нехорошо, если она меняется. Но причину установить он не мог, и росла его тревога. Вот почему Василий Иванович, кряхтя, развернулся в своей тесной рубке и с большой неохотой полез наружу, услышал ответ Сереги, проворчал: «Вот именно» — и поманил старшину пальцем.

— Женя, — сказал моторист, — двигун поет не так. Отчего, не пойму, но только не по моему сердцу!

— Прогляди все, проверь, а я буду осторожно газовать.

— Как проверить? Заглушить бы мотор на пять минут.

— Ты что? — зло проворчал старшина. — Это для нас смерть!

В пять часов вечера капитан спустился с мостика в кают-компанию на ужин. Он хмуро сел на свое место и без особей охоты стал хлебать суп, не доел его и отодвинул тарелку в сторону. Нина, старшая буфетчица, обеспокоенно спросила:

— Плохо приготовлен, Илья Ефремович?

— Да нет, — сказал капитан и оглядел кают-компанию. Кое-где были пустые стулья. Не пришла на ужин инженер-экономист, молоденькая девчонка, год назад закончившая институт. Не пришла и мастер экспортного цеха. Они очень плохо переносили качку. Ну, без мастера в цехе ничего особенного не случится, а вот экономичка… ночью, когда станет завод, некому будет подсчитать расход сырца, общий выход продукции и другие данные, о которых сообщают в крабофлот ежедневно. И тогда капитана будет критиковать в капитанский час начальник экспедиции, хотя он великолепно знает, какой на флотилии хлипкий экономист. Она и при пяти баллах ходит сама не своя и с перевязанной мокрым полотенцем головой.

— Разрешите? — спросил у капитана запоздавший на ужин начальник цеха обработки, тощий высокий старик — надежда и гордость капитана.

Илья Ефремович кивнул головой. Начальник обработчиков сел за стол и сказал, радостно потирая руки:

— Сегодня хорошего краба взяли. Весь полный, крупный. И шторм, значит, не помешал.

— Да, — сказал капитан. — Нина, несите мне второе.

— А мотоботы, Илья, все пришли с морей?

— Нет еще, Борис Петрович.

— Сколько штучек уже висит?

— Одиннадцать, — ответил вместо капитана завлов. — «Семерка» еще в морях. На подходе.

— Бедные ловцы, — покачал головой Борис Петрович. — Им сейчас там несладко. База вся ходуном ходит, а то какой-то мотоботик, щепочка во власти стихии! И чего они торчали в морях дольше всех?

— Связи не было с ними. Всех предупредили вовремя, а их… потом у них поле самое дальнее.

— Да, да, — заметил начальник обработчиков, — в море нервы нужны железные. Я вот сейчас на укладке был, а половина моих баб расклеились и укачались. Так я на кого покричал, кого приласкал, а всех мне их жалко!

— Ваши женщины поболеют и отойдут, — сказал завлов, — а мои мужики и перевернуться могут!

— Валерий Иванович, — вдруг встрепенулся молчавший капитан, — ужинайте быстрее и сами поговорите с Карповичем. Пусть держится. Не он, конечно, экипаж. За Карповича я не волнуюсь, а вот за его ловцов… Парни впервые попали в такую передрягу и могут запаниковать. Быть может, с каждым из них побеседуете. По очереди пусть подходят к рации…

— Будет все сделано, Илья Ефремович, — ответил завлов и стал придерживать рукой заскользившую по наклонившемуся столу тарелку.

А в это время на верхней палубе стояла, ухватившись за леера, Настя — жена Карповича, и с тревогой глядела в море, искала среди волн мотобот мужа. «Господи, — шептала она, — господи, помоги и помилуй. Женя, Женька, где же ты застрял там, милый?»

Она всегда поджидала Карповича из последнего рейса и всегда волновалась, если на море чуть заштормит, думала о самом худшем и страшно боялась этого худшего. Женой его она была уже восемь лет, а продолжала любить, как в молодости, неистово, до самозабвения. Она была счастливой женщиной и хорошо сознавала, что счастлива, что ей повезло в жизни, но иногда думала, не слишком ли ей повезло и не кончится ли все плохим?

Однажды она чуть не потеряла Карповича. Это было несколько лет назад. Карпович ушел с экспедицией на камчатский берег собирать там наплава. Их высадили на низкий берег, на котором они решили заночевать. Ночью начался прилив и шторм, вода пошла на берег, и их стало заливать. Карпович, как это ни удивительно для человека, пробывшего-в море много лет, не умеет плавать и чуть не утонул. Хорошо, что вовремя сообразил: снял резиновые сапоги, набил их наплавами, туго перетянул голенища, связал сапоги и на них выплыл…

А теперь взглянем на места событий как бы с высоты птичьего полета, чтобы увидеть все разом. Тут не помогут ни самолет, ни вертолет и самые лучшие подзорные трубы. Нужно воображение, чтобы представить огромное Охотское море вздыбленным, закипевшим. На него низко опустились мчащиеся со скоростью курьерского поезда багровые тучи, и как бы исчезла граница между атмосферой и водой. Мощный циклон, зародившийся где-то в районе Японских островов, набрал силу на просторах Тихого океана, пронесся через гряду Курильских островов и теперь бесчинствовал в Охотском море. Он шел довольно узкой полосой вдоль побережья Западной Камчатки и лишь краем должен был захватывать район крабового промысла. Но в центре Сибири, над бесконечными просторами Якутии, возник еще более мощный циклон, который стал быстро пересекать тундру и горы и ворвался на просторы Охотского моря почти одновременно с Японским. Сибирский циклон столкнулся с Японским, и это место было страшным, тут боролись стихии, переплелись холодный и теплый потоки воздуха, разразился небывалый дождь со снегом. Водяные валы не знали, куда им мчаться, они схлестнулись, закружились, разбивая друг друга, и наконец Японский циклон стал отступать, менять свое направление и захватил район крабового промысла, приблизился к Западной Камчатке, над которой стояла ясная и теплая погода.