Королевский путь

Он был переполнен надеждой.

И вот он перед королевой. Она повзрослела и выглядела во много раз прекраснее, чем он представлял себе.

Как же тепло она приняла его!

— Месье де Шателяр, я сразу вас вспомнила! Мне так приятно видеть вас… Какие новости от дядей и моей дорогой тети герцогини де Гиз? Что нового от короля и… моей свекрови? Что нового о месье де Монморанси?

Она с жадностью схватила привезенные им письма и стала читать, даже не присев. Месье де Шателяр стоял за ее спиной. Он должен был ей все рассказать… все, что случилось с ее друзьями и родственниками.

Ее глаза наполнились слезами — она вновь затосковала по Франции.

— Я так рада, что вы здесь, — сказала она.

Многие вокруг заметили восторг молодого человека и страстные взгляды, адресованные королеве.

А что касается Пьера, то он, как только остался в одиночестве, все свои чувства перенес в стихи:

О Deesse immorelle,

Escoue donc ma voix

i qui iens en uelle…

О, бессмертная богиня,

Слушай же мой голос,

Ты, правительница…

* * *

Ей было отрадно вновь увидеться с синьором Давидом. Он не сказал, каким покинутым казался замок без нее. Бедный певец Давид, как иногда она звала его, был слишком скромен, чтобы сказать такое. Рядом с предупредительным Шателяром и Давидом с его слегка чопорной преданностью она почти верила, что вернулась во Францию. А какие восторженные стихи Шателяр писал ей! И как было замечательно отвечать ему тоже стихами!

Ей нравилось обсуждать с Давидом свои проблемы; необъяснимым путем он подыскивал советы, в которых она нуждалась. Она передала ему часть французской корреспонденции, чтобы он разобрался с нею. Ее французский секретарь Рауль все меньше и меньше нравился ей. Давид был в восторге от любого хоть маленького поручения, а, когда она делала ему подарки, стараясь как-то отблагодарить за работу — что-нибудь из драгоценностей или отрез бархата на новый камзол — он, казалось, выглядел почти расстроенным. Принимая эти дары, он всегда говорил, что делает все только из любви к ней.

Вернувшись из своего северного путешествия, она застала его печальным и молчаливым. Она дождалась, пока они останутся наедине, и, передав ему корреспонденцию, чтобы он разобрал ее, спросила:

— Вам нездоровится, Давид?

— Благодарю вас, Мадам, но с моим здоровье все в порядке.

— Но у вас, кажется, какие-то проблемы… С вами происходит что-то нехорошее?

— Не со мной, Мадам.

— Может, с кем-то, кого вы любите?

Он поднял на нее сияющие глаза. Вся красота Давида была в этих глазах.

— Мадам, — сказал он, — если я осмелюсь, я вам кое-что расскажу.

— Если вы осмелитесь?! Уж не имеете ли вы в виду, что боитесь меня? Может, вы думаете, что я этакая мегера?

— Нет! Что вы, Мадам! Вы — самая добрая и щедрая женщина в мире!

— Ну тогда, Давид, вы позвольте мне быть столь же доброй и щедрой с вами?

Он встал. Его лицо было бледным. Затем он опустился на колени и, прикоснувшись к краешку ее платья, поднес ткань к губам.

— Мадам, разрешаете ли вы мне говорить? Если я скажу что-то, что вдруг обидит вас, простите ли Вы меня и позабудете ли сказанное, как будто я ничего и не говорил?

— Я обещаю вам, Давид. Подойдите. Сядьте… садитесь здесь со мною рядом. Мой бедный Давид, мне так мучительно видеть вас в таком унынии!

Прошло несколько мгновений, прежде чем он заговорил:

— Ваше Величество в опасности. Нет, нет, не в сию минуту! Как же я — скромный vale de chambre — могу говорить такое?! Но… я был при европейских Дворах, и я в тревоге за благополучие Вашего Величества. О нет! В данный момент ничего опасного нет. Нет дикого заговора с тем, чтобы украсть вас. Нет убийственного плана, который стал бы мне известен. Но, Мадам, опасность действительно существует. Ваше Величество окружили враги. Те, кто набиваются вам в друзья, хотят лишить вас власти. Они прибирают к своим рукам огромную власть, и с каждым шагом могущество Вашего Величества уменьшается. Они хотят убрать в сторону всех, кто с вами. Они насильно выдадут вас замуж за того, кто им нужен. Мадам, я умоляю вас: будьте осторожны.

— Расскажите мне, что вы узнали.

— Я знаю то же самое, что и другие… Но я просто много размышлял… Его светлость, граф Босуэл в тюрьме. Он был лоялен по отношению к Вашей матери, а сейчас, возможно, он будет бояться быть столь же доброжелательным по отношению к вам. А сейчас… смотрите: убрали в сторону мощный клан, который хотел встать во главе ваших сторонников в борьбе с Ноксом… Он-то уж никогда вам другом не станет… Я говорю о клане Гордонов. Их усмирили. Они — не сила больше. Они или в тюрьмах… или в ссылке… или умерли.

— Но, Давид, было необходимо наказать Джона Гордона!

Давид улыбнулся как бы в его защиту:

— Но не было необходимости лишать клан власти. Они могли бы понадобиться вам; они могли бы собрать силы вам в помощь на случай, если бы вы решили выступить против мятежа, затей такое Джон Нокс. А теперь… они бессильны что-либо сделать.

— Но Мэйтленд… и мой брат…

Глаза Марии и Давида встретились.

— Все так, Мадам.

Он был уже на коленях перед нею и страстно целовал ей руки.

— Мадам, вы обещали простить меня и все забыть. Это было простое желание оказать вам услугу.

Она опустила руку на его густую шевелюру, и слезы появились у нее на глазах.

— Давид, — произнесла она, — я не сомневаюсь в вашей преданности. Мне не за что прощать вас, и я никогда не забуду сказанное. Я начинаю теперь видеть корысть Джимми. Он сделал меня своим орудием. У меня были подозрения… Ах, Давид… и это мой собственный брат! Что же делать?

— Мадам, будьте осторожны. Позвольте мне оберегать вас. Позвольте мне быть начеку. Если понадобится, я буду собою защищать вас! Делайте вид, что вам ничего не известно о намерениях брата.

Она кивнула и сказала:

— Вы правы, Давид. Спасибо вам.

— Мадам, — проговорил он, — я теперь самый счастливый мужчина в Шотландии, вы ведь доверились мне!

* * *

При множестве свечей в Холирудском замке шло веселье. Раздавалась нежная и веселая музыка. Мария, одетая в черные шелковые шаровары, играла худенького прекрасного мальчика в недавно поставленной маске.

— Вы зачаровываете, — прошептал Пьер де Шателяр.