Корона Тафелона
Шрифт:
А девчонка так и осталась у них. Никуда Увар её не повёз. «Дядюшка»! Тьфу на них!
А потом стали пропадать яйца из курятника. И только по ночам. Днём яйца есть, а утренних — нету. И насиживать курам нечего стало — всё начисто вор отбирает. Жугу Кабан утром пошлёт — собери. Жуга приходит — а под курицами и нет ничего. Куда пропало?... Кабан, конечно, и тут Жуге всыпал. Сам, мол, украл. Жуга отпирался, но куда там! И то верно — хорёк там или лиса одни яйца бы не утащили. Да и крысы. Хоть цыплёнка-то бы заели. И куры бы волновались, петух бы кричал. А тут… всё тихо! Собака —
Жуга решил выследить вора. Спрятался ночью, выскользнул, прокрался в курятник. Ночь была тёплая, летняя, даже жарко, так что дверь он открыл, чтоб не вовсе темно-то было. Не огонь же зажигать, тут соломы полно, сгорит вместе с курами. Ничего, никуда вор не денется, устережётся. А ежли побоится в открытую-то дверь соваться, так и того лучше будет. Жуга притаился в углу и принялся щипать себя, чтоб не сморил сон-то. Колотилось сердце. Вор не шёл. Помогло, помогло! Вот рассветёт, Жуга яйца соберёт и Кабану отдаст. И тот поймёт, что Жуга-то не вор! Был бы вором, так ведь раньше б отдал. Кому охота колотушки-то терпеть?
Жуга ждал, ждал… уже почти рассвело, летом-то быстро светает. А потом — услышал. И не от двери вовсе, а откуда-то сверху, с той стороны, где курятник примыкал стеной к дому. Шорох. У мальчика заколотилось сердце. Из дома лезет. Кто ж это? Кабан, что ли, сам своих куриц обкрадывает? Да где ж ему на крышу-то влезть, он вон какой большой да тяжёлый. Вор открыл щель в соломенной крыше и ужом проскользнул в курятник. Проскользнула. Так Жуга и знал! Девчонка проклятущая! Вот змея! Ведьма! Гадюка! Она нарочно! Назло ему! Чтобы его Кабан колотил!
Будь там кто незнакомый, Жуга бы поступил, как собирался: поднял бы крик, собирая людей. А тут… девчонка. Он и замешкался. А девчонка заметила открытую дверь, огляделась, прислушалась и быстро высмотрела Жугу в его углу.
— Оплошала я, — усмехнулась Аталеле, кивая на тусклый предутренний свет, льющийся из двери. — С крыши незаметно.
Она подошла ближе и Жуга шарахнулся в сторону. Её спокойная наглость пугала. Она же воровка! Она должна бояться! Почему она не боится?!
— Молодец, — продолжала девчонка. — Выследил. Подерёмся?
— Зачем мне с тобой драться? — буркнул Жуга. Вот привязалась! Откажешься — на смех подымет, согласишься — стыда не оберёшься. С девчонкой связался!
— Как же? — непонятно засмеялась Аталеле. — Ты же защитник. Вот и защищай. А то зачем сторожил?
— Я людей позову, — пригрозил Жуга, пробираясь по стенке к двери. — Пусть они тебя поколотят.
— Меня? — гаденько улыбнулась проклятая девчонка. — Ты же сам меня сюда позвал, один сторожить побоялся…
— Неправда!
— А под утро надулся и решил на меня всё свалить, — безжалостно закончила девчонка. — Зови людей-то, рассудят нас.
— Гадина ты! — в лицо ей выкрикнул Жуга, но ведьма только расхохоталась. — Зачем тебе воровать яйца, тебя Кабан досыта кормит, вон, какая ты белая, круглая стала.
— Ах ты бедненький! — ухмылялась девчонка. — Тебя-то колотушками Кабан кормит, а? Так
тебе и надо, болван трусливый.— Кто трусливый, я?!
Они всё-таки подрались. И Жуге, конечно, потом всыпали, будто мало, что его девчонка отлупила. И ведь никто не спросил, что она там делала, ночью-то. Но яйца воровать бросила и на том спасибо.
А потом приехал тот страшный чёрный человек. Бледный, щёки впалые, весь в чёрном, глаза светлые. Недобрые, как у проклятущей девчонки. Явился, в дом зашёл, не поклонился, сел за стол да покатил по нему кругляш серебра, такие пришлые за товар отдавали да за вино и ночлег. Вроде мирно зашёл, а видно — страшный человек. Кабан сразу подскочил, а пришлый шепнул что-то странное. Про свободу что-то. И Кабан тоже про свободу ответил. И братьями назвались. Побратимы, небось, видно же, не одной они крови. Жугу, конечно, за едой услали на кухню. Но он и оттуда их разговор слышал.
— Какой ветер тебя сюда занёс, Лонгин? — подозрительно спросил Кабан.
— Попутный, Кабан, попутный, — усмехнулся чёрный гость. — Есть одно дельце…
— На востоке, — ядовито подхватил Кабан.
— Где ж ещё? — усмехнулся Лонгин. — У вас тут один человек живёт… если не врут рассказы, то волшебник. А, может, и колдун. Только он дикий какой-то… пора бы ему влиться в культурное сообщество… пока предлагают.
— Крайвите? — спросил Кабан. Жуга на кухне вздрогнул и уронил нож. Крайвите! Это же сам Князь-Жрец, самый главный, который общается с богами! Говорят, зимой он седлает небесного коня, чтобы привезти солнце и вернуть весну! «Один человек»! «Дикий какой-то!». Да что эти чужаки понимают?!
А чужак тем временем заговорил о другом.
— Где девочка, Кабан?
— Не знаю я никакой девочки, — буркнул хозяин.
— Знаешь, Кабан, знаешь. Ученица Паука. Я хочу её видеть и знаю, что ты её прячешь здесь.
— Да что, Паук на каждой церкви повесил записку, что девчонку свою сюда отправил?! — вспылил Кабан.
— Паук никому ничего не говорил, — отмахнулся Лонгин. — Я это знаю потому, что всегда знаю то, что мне нужно. А Увару сказал я.
Кабан выругался.
— Позже приведу, — посулил он. — Жуга! Поди сюда!
Жуга только успел подать страшному гостю мяса и мёда, как дверь распахнулась. И вошли… вошли…
Небесные девы, не иначе.
Красивые, юные, одетые во всё белое, от них словно разливалось тепло и свет. У каждой на поясе висел меч, странно тонкий и лёгкий, короче, чем мечи, которые Жуга видел у других людей. Чистые их одежды по низу были заляпаны грязью. Лица у дев были усталыми и несчастными. Их было пятеро.
— Прекрасно! — ядовито произнёс Лонгин. — По прямой дороге. Умея видеть в зеркале что пожелаете. Вы только сейчас меня нагнали.
— Вы раньше выехали, — прошептала одна из девушек, не поднимая глаз.
— Тут только одна дорога, — поддержала другая.
— О чём и речь, — заключил Лонгин. — Сейчас договорим — и на улицу, десять стадий бегом.
— Мы устали, — еле слышно проговорила третья дева.
— Тем хуже для вас, — пожал плечами Лонгин.
— Твоя свита? — спросил Кабан, кивая на девушек.
— Чья же ещё, — хмыкнул Лонгин.
— Хлипковаты, — ухмыльнулся Кабан и потянулся шлёпнуть ближайшую девушку ниже спины. Та с визгом отпрыгнула.