Коронованный лев

За спиной у меня как-то не вовремя послышались шаги, хотя, насколько не вовремя я оценил, только когда Огюст сердито спросил:

— А при чем тут еретики?

Беатрис взвилась в воздух, разорванное платье так и подлетело, чуть с нее не сваливаясь, и с визгом и воплем кинулась на Огюста. Не ожидавший такого, Огюст отпрянул, споткнулся обо что-то, и если бы не врезался в Готье, то упал бы.

Я перехватил Беатрис, поймав ее за плечи и тут же отдернув голову, чтобы крик не всверлился мне прямо в уши. Она вырывалась и брыкалась как бешеная.

— Тише, успокойся! Никто не желает тебе зла!.. — Но она меня просто не слышала, она визжала и вопила не переставая. «Никто не желает тебе зла?» Да какого черта? Уже просто поздно!

— Она тронулась?! — с потрясающей проницательностью сдавленно проговорил Огюст.

— Еще спроси, с чего бы это, — неожиданно огрызнулся Готье, отодвигая его назад и отодвигаясь сам.

Ну, раз она меня не слышит… я вздохнул поглубже и опробовал уже испытанный способ:

— Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Jesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et hora mortis nostrae. Amen!

Огюст смотрел на меня ошарашено, будто пытаясь понять, кто же из нас тут самый буйнопомешанный. Он и впрямь видел такое впервые. Остальные дружно молчали.

Когда я принялся читать молитву третий раз, Беатрис начала успокаиваться, под конец она обмякла и обвисла у меня в руках. Я осторожно посадил ее на пол, встав рядом на колени — держать ее было тяжеловато, да и ей так будет спокойней.

Огюст открыл было рот, но Готье грозно зыркнул на него, почти яростно приложив палец к губам. Огюст передумал что-то говорить и правильно сделал. Хоть он того не видел, Рауль смотрел на него прищурившись, будто собирался всадить ему нож в спину, скажи он хоть слово — объяснять долго и нудно ни у кого не было настроения. Теперь Беатрис плакала, крепко вцепившись в меня судорожно скрюченными пальцами и обильно смачивая мой колет слезами, а я чуть-чуть похлопывал ее по спине и плечам, и раздумывал, что же дальше.

— Что это был за экзорцизм? — очень тихо все-таки спросил Огюст.

— Не экзорцизм, — мрачно помолчав, ответил Готье. — Иногда по-другому трудно объяснить, что ты правда свой. Знаешь, на войне?

Но кажется, пришло время закончиться окружавшему бывшую таверну мертвому затишью. На улице послышались показавшиеся чуть не оглушительными топот, лязг, грохот и какие-то выкрики. Все положили руки на эфесы и не сговариваясь встали полукругом, лицом к двери, кроме меня — Беатрис держалась за меня мертвой хваткой и не желала выпускать, будто я был ее единственным щитом.

Дверь распахнулась будто от пинка. Беатрис дернулась, как следует встряхнув меня, но не издала ни звука и больше ничего не сделала.

— Хей! — послышался громовой раскат, отразившийся от будто совсем совершенно опустевших стен. — Какого гомункулуса тут творится???

Фортингем, сержант шотландской стражи, в кирасе, в каске, весь увешанный оружием, вошел в таверну, гремя как вздумавший самостоятельно передвигаться арсенал. За ним протолкались в дверь и прочие угрюмые личности, служившие под его началом. Фортингем окинул таверну суровым орлиным взором близко посаженных над круто возвышающейся переносицей стальных глазок-буравчиков, передернул жесткими как щетка усами и подозрительно уставился на нас.

— Ничего тут уже не происходит, — объявил очевидное Пуаре, терпеливо, но почти что с затаенной угрозой.

— Неужели? — буркнул Фортингем с возмутительным скептицизмом и с лязгом прошел вперед, оглядывая разрушения. — А что вы тут делаете?

— То же, что и вы, — безмятежно-светским тоном, похожим на издевательство, ответил Рауль. — Скорбим о потере.

Фортингем остановился с видом сбитого с толку.

— Скорбим? О какой потере?

— Вот об этой, — Рауль изящным жестом обвел рукой разгромленный зал.

Фортингем пренебрежительно отмахнулся было, но тут, опустив взгляд, разглядел меня и сдавленно квохтнул.

— Шарди! Вы что, вконец уже ополоумели?!

Вот поганец!.. Нет, понятно, конечно, что со стороны картинка та еще — сижу посреди разгромленной таверны в обнимку с девушкой в напрочь разодранном платье, но в конце концов, мог бы и не валять дурака. Хотя, после того как я однажды заметил ему, что из нас двоих «юбочник» совсем не я, а потом успешно проколол ему руку так, что он не мог уже держать оружие, было ясно, что случая повалять дурака он не упустит уже никогда и ни по какому поводу.

— Занялись бы вы лучше делом, Фортингем! Там, наверху, мертвое тело.

Фортингем слегка отвалил челюсть.

— Кто?.. Что?… Чего… Так, ты, — он ткнул пальцем в одного из шотландцев, — сходи проверь.

Парень подхватился, но на первых же шагах его остановил Рауль и вручил ему еще не погасшую тусклую лампу. Благодарно кивнув, стражник поднялся наверх.

— О! — сказал он оттуда.

— Что там? — поинтересовался Фортингем.

— Хозяин, — ответил шотландец.

Фортингем буркнул что-то не по-французски и, резко сдвинув брови, прибавил:

— Вот гомункулус драный!

Но вместе с этим он посерьезнел. Внизу совсем стемнело, Фортингем послал двоих стражников бросить в очаг пару все равно разбитых столов и получше присмотрелся к Беатрис, также как и мы, выразив удивление, когда узнал ее. Она тоже его узнала и даже соизволила наконец от меня отцепиться, когда сержант ободряюще похлопал ее по спине широкой твердой ладонью. Собственно говоря, хоть типом он был и вздорным, но не злобным, и даже подверженным порой сентиментальным порывам. А уж личные счеты — это только наше личное дело. Затем он велел стражникам у двери пропустить внутрь сбежавшую из таверны во время погрома прислугу, которая, собственно, и привела их. Беатрис, рыдая, припала к груди вернувшегося, дрожащего от негодования и потрясения мужа, а мы, раз уж все занялись делом и все более-менее пошло на лад, сочли наилучшим удалиться, Фортингем был все же отнюдь не той компанией, с которой хотелось бы коротать время до утра.

Ночной воздух за пределами таверны казался удивительно свежим и чистым. Дорогу нам перебежала крупная крыса, подпрыгивающая в лунном свете как клубок резиновых ниток, с размотавшимся из клубка хвостом. Пуаре глубоко втянул в легкие августовскую сырую прохладу.

— Я верую! — сказал он вдруг решительно.

— Во что? — поинтересовался я.

— В то, что твой прадед был кардиналом!

— Архиепископом.

— Один черт. Если вдруг надумаешь, у тебя тоже здорово поучится.

— Вряд ли. Тут бы скорее подошел «requiem aeternam» [8] , но эту литанию я целиком не помню…

8

«Вечный покой» (лат.)

Готье тихо заржал, не слишком благородное определение, но учитывая интонацию…

— Главное, ты здорово умеешь успокаивать женщин, — с затаенным лукавством добавил Пуаре.

— Ничего себе способ, — скептически заметил Огюст.

— Кстати, вы ведь незнакомы, — спохватился я, посмотрев на него и на Теодора.

Пуаре, с любопытством подняв брови, отрицательно потряс головой. Огюст глянул на него и на меня вопросительно и слегка подозрительно.

— Мой кузен, граф Огюст де Флеррн, — представил я, — и мой старинный друг Теодор де Пуаре. — Чертовски странно в новом контексте звучало словечко «старинный». — Кажется, я вам друг о друге уже рассказывал.