Коронованный лев

Он усмехнулся, рассеянно глядя по сторонам.

— Более или менее.

— Потрясающе… Значит, ты сам его привел.

— Это не совсем то, что ты думаешь.

— Признаться, мне все равно, шпионишь ты в пользу Испании или нет. От каких бы то ни было наших привязанностей остались теперь рожки да ножки!

— Я этого не делаю, — сказал он спокойно.

— Ты думаешь, меня это радует? Мне действительно все равно.

Рауль прищурившись, посмотрел на меня испытующе.

— А в каком смысле — все равно?

— В том, что это было бы даже любопытно.

Рауль рассмеялся и немного помолчал.

— Скажем так, просто я во многом им сочувствую. Но все-таки не во всем.

Я кивнул.

— Вполне понятно. Почему бы и нет.

— К тому же, эта политика достаточно оскорбительна…

— Для кого?

— Для королевы…

Я резко остановился.

— А при чем тут королева?..

— Кажется, ты говорил, что от всех наших привязанностей остались рожки да ножки? — проговорил Рауль тихо и серьезно. — Ты ошибся. От некоторых осталось гораздо больше. Только это теперь не имеет никакого значения. По крайней мере, друг с другом мы теперь можем быть откровенны, потому что вряд ли при всем желании сумеем друг другу повредить, по крайней мере, что касается политики, и что касается, скажем, тебя. Вот с Огюстом я бы об этом говорить не стал. Он, конечно, не мерзавец, но с головой у него порой просто беда.

— Можешь мне поверить, сегодня я с тобой согласен на все сто.

На лице Рауля появился интерес.

— Он что-то отчебучил?

— Мягко говоря… — я отмахнулся. — Но королева…

— Я люблю ее. А она ведь из Габсбургов, дочь императора, племянница Филиппа Испанского. Конечно, теперь ее интересы должны быть связаны с нашей страной, но кого в этой стране волнуют ее интересы?

Вот это да… Я присмотрелся к Раулю, в темноте трудно было разобрать точно, какое у него выражение лица. Впрочем, в темноте люди обычно честнее сами с собой, чем при свете дня. Я покачал головой.

— Честно говоря, не могу во все это поверить, и ты еще так буднично об этом говоришь.

Рауль пожал плечами.

— А как еще теперь об этом говорить? — в его голосе прозвучала обреченная горечь. — У меня ощущение, что я читаю о себе самом в запыленной старой запутанной, рассыпающейся хронике. Теперь уже все равно ничто не станет прежним.

Я помолчал. Верно, не станет. «Когда мы бываем пьяны, мы бываем чувствительны», как заметил Фонтаж.

— Дон Руис, разумеется, недоволен всем происходящим, но, по крайней мере, пока он всего лишь хотел убедить герцога уехать из Парижа — с одной стороны, выказать этим свое недовольство и потянуть за собой остальных и, кроме того, он уверен, что герцогу грозит опасность — именно потому, что он слишком популярен. Никто не любит явных соперников. А если он уедет, это может сорвать войну, но в то же время…

Рауль замолчал, пожав плечами и сделав свободный жест рукой, будто допуская любую трактовку этих слов.

— Но в то же время, — продолжил я, — совсем необязательно, что бочка с порохом рванет, если выдернуть из нее горящий фитиль. Все останутся при своих недоразумениях. Это уже твои собственные соображения?

Рауль кивнул.

— Да, непохоже, чтобы они замышляли что-то особенное, — заметил я.

— Совсем не похоже. Все движется естественным образом. Хотя, конечно, в любое время они могут что-то предпринять, подтолкнуть, но — как и все, пользуясь ситуацией, не больше.

— Возможно… Но что же герцог? Он, конечно, не согласен.

— Он колеблется. Не хочет, чтобы его посчитали трусом, если он уедет, не хочет, чтобы на него кто-то оказывал влияние, но… может быть, ты удивишься.

— Да?

— Он тоже не хочет развязывать гражданскую войну.

— Неужели? Ты в этом так уверен?

— Я давно его знаю. Он действительно колеблется. Все слишком далеко зашло, он прекрасно это знает. Он хочет быть на месте, если все-таки что-то случится. С одной стороны, ему на руку, что народ все больше озлобляется на собственные власти, с другой, он еще далеко не уверен в своих силах и в том, что пришло время. Разумеется, никто не говорил об этом прямо, вслух, я просто наблюдал за ним. В некоторой степени ему нужна фландрская кампания — даже если он согласится ее саботировать.

— Подожди, подожди… — возразил я. — Ему ведь наоборот, гораздо выгодней поощрять то, что произойдет, и в этом нет ничего странного. Если война во Фландрии начнется, то это либо усилит позицию и популярность Карла, либо ослабит его собственные, даже если не усилит первые. Зачем же ему эта кампания?

— Затем, что он считает, что Карл потерпит неудачу и в итоге вызовет недовольство и тех и других. И затем, чтобы диктовать свои условия Испании.

— Может быть, стоило начать с Франции?

Рауль вздохнул.

— Я знал, что ты не поверишь.

— Да нет, я верю, но расчеты мне кажутся не слишком надежными. В сущности, это не так уж и важно. Я так понимаю, открыто он пока действительно не делает ничего особенного.

— Конечно. Он ведь прекрасно понимает, что это рискованно — чуть-чуть перегнуть палку, и неизвестно, от кого избавятся раньше — от него, или от Колиньи.

— Зато каков может быть выигрыш в результате риска…

— Никакого, если позволить себе сорваться. К тому же, он отлично понимает, что именно это понимают все — что именно ему выгодно.

— И именно поэтому его и поддержит минимум пол Франции.

Рауль снова вздохнул, почти иронично.

— Что ж, тогда остается только огорчиться, что он не прислушивается к советам испанцев.

— Вот тут ты можешь быть прав.

Что ж, и снова — ничего необычного.

— Господин де Флеррн вернулся? — небрежно спросил я встречавшего нас лакея.

— О да, — с готовностью отозвался тот. — Около часа назад.

— Понятно. — Что ж, по крайней мере, жив, не утопился и не натворил ничего фатального… — Полагаю, он у себя… — пробормотал я, на ходу рассеянно стягивая перчатки.

Лакей всем видом выразил почтительное несогласие.

— Он сейчас в саду. Боюсь, он чем-то расстроен.

Я остановился.

— А, вот как. — Что ж, это удачно…

Рауль оглянулся с легкой настороженностью и тут же проницательно посмотрел на мои руки — я вернул на место снятую было перчатку.

— Секунданты не потребуются? — поинтересовался Рауль.

— Ни в коем случае, — я успокаивающе улыбнулся. В конце концов, убивать лучше без свидетелей. — Просто хочу с ним переговорить, с глазу на глаз.

Рауль пожал плечами, будто его это действительно никак не касалось, и спокойно направился к лестнице. Я проводил его взглядом и вернулся к двери.

В саду было темно, звенели какие-то сверчки — не очень-то я все же разбираюсь в этих кузнечиках. Может быть, это были цикады? Я прищурился, оглядываясь, похоже, в саду не двигалось ничего, кроме теней. Где он? В беседке? Сойдя с крыльца, я направился прямиком к ней и уловил краем глаза, как что-то зашевелилось, отделившись от тени у покрытой плетями винограда стены поблизости от того места, куда я шел, но все же не совсем там. Правда, мои глаза уже привыкли к темноте, и теперь я видел все вполне отчетливо, и беседку, и стену, и то, что не было ни тем, ни другим.