Коронованный лев

— Понятно, — заключил Готье. — Надо будет намотать на ус — нельзя позволять себе оставаться в сильном меньшинстве — это чревато большими жертвами.

— Ты совершенно прав.

— А обязательно было выяснять это на собственной шее? — поинтересовался он.

— Другие жалко, — ответил я серьезно, — другие разумней.

— Похоже, у тебя для всего найдется объяснение, — проворчала Диана, но ее строгость была явно напускной, косилась она на меня просто с тревогой. — Надеюсь, вы больше не собираетесь выкидывать ничего подобного?

Я чуть вздрогнул.

— Ни в коем случае.

Диана вздохнула со сдержанным облегчением.

— А говоришь — химеры…

— Мы посмотрели им в глаза, — ответил я.

Улицу, на которую мы собирались свернуть, перегородила очередная процессия, участники которой держали в руках зеленые ветви.

— О нет, — раздраженно проворчал Готье, — надо было ехать верхом, причем прямо по головам!..

— Мир вам, братья! — выкрикивали из толпы люди с зелеными ветвями. — Храните мир Божий! Радость грядет! Нет ни эллина, ни иудея…

— Как жестоко они ошибаются, — сердито фыркнул Готье.

— Как ни странно, в них летит из окон не так много мусора, — заметил я. Мусор, конечно, летел, но как-то вяло. Без души.

— Все-таки, официальная политика, — сказала Изабелла.

— А остальные только и ждут… Давайте-ка, обойдем этот дом с другой стороны, — торопливо прибавила Диана. — Они раздают прохожим зеленые ветки, я этого не выдержу.

Мы согласились с Дианой и совершили ловкий обходной маневр, избежав встречи со слишком оптимистично настроенной процессией.

— Забудьте старые обиды! — слышали мы еще некоторое время. Все мы христиане! И католики и протестанты. Один Бог на небесах! Все мы братья! Храните мир Божий!

Улочка сворачивалась небольшим лабиринтом как раковина, в глубине которой и прятался от городской суеты дом Ранталей — не так уж далеко от набережной, с которой доносились приглушенные бодрые голоса торговцев из лавок, гнездящихся у мостов как птичьи базары на каком-нибудь атолле, и свежий ветерок, приправленный смешанными влажными миазмами, легкими и подвижными, смывающими другие обычные городские запахи. Поднявшись на крыльцо, я постучал молоточком в тяжелую дверь, укрепленную гвоздями с широкими фигурными шляпками и металлическими полосами. На мгновение в двери открылся маленький, окованный фигурным же, почти пряничным железом «глазок», а потом была поспешно отворена и сама дверь, за которой давно знакомая челядь приветствовала нас со сдержанным ликованием, а тут же оказавшийся у порога любопытный Лигоньяж, с отнюдь не сдержанным. Откровенно говоря, шумел он, рассыпая громогласные комплименты новоприбывшим дамам, куда больше чем мог вынести весь первый этаж этого особнячка.

— Поскромнее, Лигоньяж, поскромнее, — предупредил Готье, недвусмысленно побарабанив пальцами по эфесу своей шпаги, прежде чем для удобства отстегнул ее, передав слугам вместе с плащом и шляпой.

Лигоньяж из чистой вежливости героически внял, но ненадолго, не в силах справиться со своей шумной натурой. На его жизнерадостные крики уже сбежались остальные обитатели дома, не исключено, что решив сперва, что случился пожар.

Встретили нас радостно, и хоть мне было сильно не по себе, я тоже был всем искренне рад. Хотя бы уже тому, что все они здесь. И хотя бы тому, что — косвенно, это говорило о том, что они не задержались по той причине, что предвидели дальнейший ход событий. Пусть даже это не говорило о том, что они вовсе его не предвидели.

— Salve! — крикнул Бертран дю Ранталь еще с лестницы. — Хорошо, что у вас нашлось время для нас провинциалов.

— От того, что вы задержались на два дня, вы еще не сделались провинциалами, большими, чем мы, — заверил я.

Бертран рассмеялся, с самой изысканной галантностью приветствовал Диану и Изабеллу, и повел всех в уже ярко освещенные свечами комнаты, дышащие теплом и мягким воском, похожие на полные искорок куски прозрачного янтаря, где нас ожидала Жанна.

В первые мгновения, как я увидел ее, все остальное перестало для меня существовать. Я просто шагнул к ней и остановился. Пламя свечей превратилось в ее расплавленный ореол, замерцало бликами звездного света в зеленых омутах. Я увидел в них радость, и увидел, как она гаснет, сменяясь неуверенностью, растерянностью и безотчетным испугом. Без единого движения и слова. В одном только взгляде. Как описать то чувство, когда на твоих глазах умирает чудо, и ты ничем не можешь его удержать?

— Я счастлив видеть вас, — сказал я, и это было и правдой и ложью. Ее пальцы были холодны как лед, в зрачках притаился страх. Я улыбнулся и выпустил ее холодную руку с той же вежливой отстраненностью, с какой мысленно отпускал ее душу. Навсегда.

— О боже, — едва слышно прошептала Жанна. Она, будто не веря себе, обернулась, посмотрев расширившимися зрачками вслед другим, и снова посмотрела на меня, нет — «вокруг меня», будто меня окружало что-то невидимое, а затем с ужасом посмотрела в глаза.

Я застыл на месте, боясь приблизиться к ней или сказать хоть слово.

Жанна покачнулась — она не просто отступала — она падала. Не раздумывая, я кинулся вперед, чтобы поймать ее.

Я подхватил ее вовремя, смяв расшитый зеленый шелк ее платья, показавшийся очень холодным. У Жанны никогда не было обыкновения вот так вот падать…

Может быть, если бы все было именно так плохо, как я того боялся, ей было бы сейчас очень просто уколоть меня какой-нибудь отравленной иглой, и все было бы кончено, все было бы так легко и просто…

Держа ее в объятиях, я на мгновение растерялся. Что делать дальше. Если она упала в обморок при виде меня, значит, я внушаю ей страх или отвращение? Вряд ли она обрадуется, что я оказался так близко, когда придет в себя. Я осторожно усадил ее в ближайшее кресло, но не успел отойти. Жанна пошевелилась, поймала мою руку и крепко ее сжала. Все произошло очень тихо и быстро — никто ничего не заметил, в распахнутую дверь из соседней комнаты доносились веселые голоса.

— Простите… — пробормотал я, попытавшись осторожно извлечь кисть из ее пальцев, но она меня не отпускала. — Принести вам воды?

Жанна слабо покачала головой, немного поморщившись, будто голова у нее раскалывалась. Пальцы ее были ледяными, я подул на них, опустившись рядом с креслом на колени, и накрыл их другой ладонью, чтобы согреть.

— Вам нездоровится? — спросил я почти шепотом.

— Нет, — проговорила она едва слышно.

— Что с вами?

— Не со мной, — ответила она. Конечно, это ведь я изменился. И ей осталось только сказать это вслух. — Вам грозит опасность! — сказала она. — В этом мире… и в другом. Я никогда еще не чувствовала такой опасности… — по ее пальцам пробежала дрожь.

Я осторожно сжал их, ловя каждое мельчайшее движение, и внимательно посмотрел ей в глаза.

— А этот город? — спросил я. — Что будет с ним?

Глаза Жанны удивленно раскрылись. Но то, что она могла бы сказать про город, действительно беспокоило меня больше. Про нас она могла сказать что угодно, кем бы именно она ни была, это ничего не говорило о ней самой.

— Этот город? Париж? — На ее лоб легли легкие озадаченные морщинки, когда она задумчиво посмотрела в пространство, а ее пальцы вдруг начали теплеть. — Не знаю… только это странно — я совсем не чувствую праздника.