Коронованный наемник

– Кого там балроги несут?

Этот ответ, видимо, был на слуху у вассалов Сармагата, поскольку дверь немедля распахнулась, впуская орочьего воина в запыленной кирасе и странного вида шлеме, придававшем ему отталкивающе-гротескный вид. Поклонившись, он стремительно прошагал к столу и протянул Сармагату сложенный и основательно измятый листок:

– Господин, тебе от Тугхаша срочная весть. Премного спешил.

Вождь выхватил из крючковатых пальцев записку. Право, поистине почтовый день… Разламывая крошащийся воск наспех оттиснутой печати, поднял глаза на посыльного:

– На словах что-то велел передать?

– Нет, господин, вихрем к караулам вылетел, письмо мне бросил, крикнул: «Сармагату, немедля!», да и был таков.

Орк уже торопливо разворачивал записку: Тугхаш не отличался показной властностью и резкие распоряжения отдавал лишь в действительно не терпящих заминки обстоятельствах.

Пробежав глазами криво набросанные на клочке несколько слов, Сармагат смял записку, но остался сидеть, так и держа ее в кулаке.

– Не может быть, – пробормотал он, – Морготова плешь, когда?

Вдруг, словно опомнившись, орк швырнул записку в очаг и рявкнул опешившему посланцу:

– Таргиса ко мне! Пошел вон!

Караульный опрометью бросился из зала, а Сармагат остановился у огня, глядя куда-то в пустоту…

Рукава путались в дрожащих руках, шнуры цеплялись за пальцы, сведенные колкой судорогой. Ослепляющая боль раскалывала голову, сжимала тугими тисками лоб, раскаленными бурами ввинчивалась в виски. Дыхание со свистом вгоняло в легкие жар протопленной комнаты, разъедавший их, словно густой дым сырых дров. Кто-то звал его, звал отчаянно, горько, но эльф не узнавал голоса и толком не слышал слов. Разум был до отказа заполнен болью, дышащей, живой, с сытым ворчанием вгрызавшейся в мозг.

– Моргот… – Леголас отбросил тунику, сгибаясь вдвое и прижимая к груди ладонь, и тут же очередной вдох рванулся назад надсадным кашлем, снова и снова раздиравшим горло, не давая набрать воздуха. Задыхаясь, эльф мучительно впился ногтями в грудь, оставляя на коже багровые полосы царапин. Чей-то голос снова окликнул его, или этот зов сам родился в мутном осадке, затягивавшем сознание. Ну же, дыши… Лихолесец хрипло и жадно вдохнул, раз, два, и снова кашель сотряс тело, а на простыни брызнула кровь. Отирая губы, Леголас медленно поднялся, шатаясь, подошел к окну. Распахнул ставни, подставляя лицо ледяному рассветному ветру, ворвавшемуся в комнату в вихре мелкого сухого снега и разом охладившему пылающий болью лоб. Дышать стало легче, и лихолесец тяжело оперся о стену, отирая с лица пот.

Что происходило? Еще вчера он чувствовал себя почти как обычно, даже ездил в форт. Ломота пальцев стала привычной, как и головная боль, то и дело одолевавшая его в солнечные дни. Но ему ли было привыкать к неудобствам? Всякое случалось за долгие века его жизни, и гноящиеся раны, от которых все тело пылает недолгой, но изнуряющей лихорадкой, и тяжкие сновидения после контузий, когда мелкие огоньки мельтешат во тьме перед глазами, стоит опустить веки. Что за напасть одолела его за одну короткую ночь? Неважно… Нужно собраться с силами… Он должен объехать сегодня оставленные Йолафу послания, любой день может принести новости…

Оторвавшись от шершавой стены, эльф вернулся к кровати, морщась, натянул тунику, гадко облепившую влажное от пота тело. Пальцы задержались на шее, дрожа, пробежали от подбородка к плечу, ощупывая что-то… Нет, похоже, показалось… Боль начала отступать, вкрадчиво уползая куда-то вглубь тела, сворачиваясь там сонным клубком, и в голове прояснилось. Леголас тихо перевел дыхание, боясь разбудить неведомую напасть. Все… Так что же это было? Отступило ли оно, или еще вернется? Кто звал его тем странным, беззвучным зовом? Неважно… Он еще подумает об этом…

Леголас с грехом пополам надел сапоги и, так и не справившись с ремешками камзола, вышел из комнаты. На его счастье, прямо у лестницы ему встретилась немолодая, чопорного вида служанка. Прогудев что-то о безалаберности господ, она заботливо завязала на лихолесце ремешки, поправила плащ и строго велела надеть капюшон. Спускаясь на все еще подрагивающих ногах по крутым ступеням, Леголас, несмотря на дурноту, невольно улыбался: его корона и три тысячи прожитых лет не помешали пожилой даме отнестись к нему с материнской заботой. Дома тоже были такие слуги… Чего стоила одна Абель, юное лицо которой осветило столько тысяч лун, что она позволяла себе запросто вырвать из августейшей руки государя Трандуила кубок, грозно возвестив, что «тебе, мой мальчик, пора почивать, второй жбан с дружками вылакать изволили».

… Неожиданно Леголас ощутил укол раздражения, и улыбка его погасла. А ведь и правда. Унизанный изумрудами самодур всегда любил добрую компанию и обилие хорошего вина. Застолья же единственного сына неизменно именовал «пьяными кутежами». А кто имел больше прав на эти «кутежи»? Не тот ли, кто мок под дождем долгими ночами, по колено в грязи, под градом орочьих стрел, пока другой восседал на троне, перебирая белыми пальцами стопы пергаментов?

Эльф остановился, выравнивая участившееся дыхание. Спокойно… Он прекрасно знал непростой характер Трандуила, что никогда не мешало ему снисходительно относиться к отцовским причудам. Это внезапное негодование – не более чем плод дурного самочувствия… И все же где-то глубоко внутри скользко ворочалась непрошенная злость.

День был ветрен и холоден. Сизые облака грязноватым пологом затягивали небосвод, стелясь так низко, что, казалось, должны были оставлять на верхушках деревьев неопрятные клочья. Эльф натянул перчатки, входя в конюшню, и направился к стойлу своего гнедого жеребца, размышляя, не покрыть ли коня вальтрапом. Гнедой, против обыкновения, не приветствовал хозяина обрадованным фырканьем. Он покосился на эльфа влажным темным глазом и гулко, нетерпеливо стукнул копытом в солому, покрывавшую пол.

– И ты нынче не в духе? – усмехнулся Леголас, протягивая руку, чтоб погладить коня по холке, но гнедой вдруг тревожно всхрапнул, отступая назад.

– Чего сердишься? – эльф примирительно потрепал шелковистую гриву скакуна, и тот опустил голову, подчиняясь хозяйской руке, но лихолесец чувствовал, что конь неспокоен…

…Снег усилился. Белые наметы уже плотно укрывали подножья древесных стволов, бугрясь узловатыми хребтами донага выполосканных осенью корней. Неряшливые поляны скрыли космы прошлогодней травы ровными, поблескивающими в тусклом солнечном свете коврами, и эльфу жаль было прошивать эту строгую красу стежками конских копыт. Лес утратил то унылое убожество, что запомнилось эльфу с прошлой поездки, и, хотя виски все еще пульсировали остатками утренней боли, душевное равновесие восстановилось.

До первого дерева оставалось несколько лиг, когда гнедой слегка замедлил аллюр и негромко фыркнул. Леголас насторожился, прислушиваясь, но не спешил схватиться за лук – он отлично понимал своего скакуна, этим легким фырканьем конь предупреждал его лишь о появлении поблизости человека или других лошадей. О враге или хищнике гнедой возвещал иначе.

– За нами кто-то следует, дружище? – пробормотал лихолесец. Но лес был тих, только потрескивали на ветру сучья. Леголас снова сжал бока коня коленями, побуждая прибавить шаг, а сам тем временем сосредоточился на внутреннем чутье. Подчас искусный враг может тенью скользить следом, и даже непогрешимый слух лесного эльфа не уловит его шагов, но ничто не спрячет и не замаскирует холодного взгляда, каким смотрит в спину стрела. Леголаса всегда приводило в недоумение то насмешливое недоверие, с каким относились к этой непреложной истине Фарамир, Гимли и прочие его соратники по последней войне. Они не верили во «взгляд стрелы», посмеивались над чудаком-остроухим, и даже множество искусных засад, вовремя замеченных Леголасом, не сумели их переубедить. Все списывалось на «фортеля Дивных», и лишь Арагорн прятал улыбку на самом дне глаз и примирительно сжимал плечо раздраженного эльфа.