Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау

Ехали они долго и вдруг резко затормозили. У тростникового поля господа Пачкун и Ханжа вытащили Оскара из машины. Открыли багажник, обнаружили, что батарейки в фонариках сдохли, и попилили назад покупать батарейки, а потом опять на поле. Пока они торговались с продавцом батареек, Оскар размышлял о побеге: выскочить из машины и с громкими воплями кинуться по улице. Но не осмелился. Страх – убийца разума, [111] вертелось у него в голове, он не мог заставить себя действовать. Они ведь вооружены! Он смотрел в ночь в надежде углядеть штатовских морских пехотинцев, что вышли на прогулку перед сном, но на глаза ему попался только мужчина, одиноко сидевший в кресле-качалке перед обветшалым домом, и Оскару увидел – он мог бы поклясться! – что у чувака нет лица, но убедиться в этом ему не дали вернувшиеся с батарейками убийцы, и они поехали обратно. Перезарядив фонарики, господа повели его в тростник, – никогда прежде у него не было сильнее ощущения, будто он попал на другую планету: громкие шорохи, скрип, треск, какое-то шмыганье под ногами (змея? мангуст?), и в придачу звезды на небе в блистательном множестве. И все же этот мир казался ему странно знакомым; его переполняло чувство, что он уже бывал в этом месте, но очень, очень давно. И это была не ложная память, но кое-что похуже; однако, прежде чем он успел сосредоточиться, воспоминание ускользнуло, потонуло в страхе, и двое полицейских приказали ему остановиться и повернуться к ним лицом. У нас для тебя подарочек, сказали они приятельским тоном. Это вернуло Оскара к реальности. Прошу вас, завопил он, не надо! Но вместо вспышки в дуле и вечной тьмы Пачкун саданул его по голове рукояткой пистолета. На секунду боль разбила яйцо его страха, и он обрел силы, чтобы шарахнуться в сторону с намерением сбежать, но тут они принялись молотить его пистолетами.

111

Цитата из уже упоминавшегося здесь романа «Дюна» Фрэнка Херберта.

Не ясно, что у них было на уме: припугнуть или убить. Возможно, капитан приказал им одно, а они сделали другое. Возможно, они в точности выполнили приказ, а возможно, Оскару просто повезло. Трудно сказать. Знаю лишь, что били его в превосходной степени. Это была какая-то «Гибель богов», [112] финал и громовые аккорды, избиение столь жестокое и безжалостное, что даже Кэмден, город-чемпион по мочилову, мог бы гордиться этими копами. (Так точно, сэр, если надо кому морду расквасить, нет ничего лучше фирменной рукоятки «пачмайер».) Он голосил, но они не прекращали наносить удары; он умолял, но это их не остановило; он вырубился, но они продолжали; приводили его в сознание, пиная по яйцам! Он пытался отползти в тростник, но они хватали его за шиворот! И этот кошмар был как собрания Ассоциации современного языка в восемь утра – бесконечным. Слушай, сказал Горилла Пачкун, что-то употел я с этим пареньком. В основном они били его по очереди, но иногда в четыре руки, и в такие моменты Оскар был уверен, что его бьют не двое, а трое мужчин, что копам помогал человек без лица, которого он видел у лавки с батарейками. Ближе к концу, когда жизнь начала вытекать из него, Оскар оказался лицом к лицу с абуэлой; Ла Инка сидела в кресле-качалке и, глянув на него, проворчала: что я тебе говорила об этих шлюхах? Не я ли говорила, что ты погибнешь из-за них?

112

«Гибель богов» – опера Рихарда Вагнера, завершающая оперный цикл «Кольцо нибелунгов».

А затем Пачкун поставил точку: обутый в тяжелые ботинки, он прыгнул на голову Оскара, но мгновением ранее Оскар мог бы поклясться, что с ними был третий человек, тот, что стоял поодаль за толстым стеблем; но разглядеть его лица Оскар не успел – для него наступило «спокойной ночи, милый принц», и он почувствовал, что опять летит вниз, падает прямиком на 18-й путь и ничего не может поделать, совсем ничего, чтобы остановить падение.

Клайвз всегда выручит

Он пролежал бы в безбрежном скрипучем тростнике всю оставшуюся ему жизнь – если бы не Клайвз. У таксиста-евангелиста нашлось достаточно смелости, смекалки и, да, доброты, чтобы осторожненько последовать за копами, и, когда они закончили, Клайвз, погасив фары, подобрался поближе к тому месту, откуда они отъехали. Фонарика у него не было; с полчаса он топтался средь тростника в кромешной тьме и уже подумывал прекратить поиски, чтобы вернуться утром. Но вдруг услышал, как кто-то поет. И хорошо поет, Клайвз, хорист в своей церкви, знал в этом толк. Он ринулся на голос, раздвинул последние стебли, и могучий ветер пробежал по тростнику, едва не сбив таксиста с ног, словно первый порыв урагана, словно вихрь, что поднимает ангел, взлетая, а затем так же быстро, как взвился, ветер стих, оставив по себе лишь запах горелой корицы, и буквально в двух шагах от Клайвза на помятом тростнике лежал Оскар. Он был без сознания, оба уха кровоточили, и казалось, от смерти его отделяет один щелчок пальцами. Как ни примеривался Клайвз, но дотащить Оскара до машины в одиночку ему было не под силу, поэтому он оставил его лежать – только держись! – и двинул на ближайшую сахароварню, где рекрутировал парочку гаитянских брасерос, рабочих-мигрантов, что отняло некоторое время, поскольку брасерос боялись самовольно уйти с сыроварни, за каковую провинность надсмотрщики могли бы их отдубасить не хуже, чем копы Оскара. В конце концов Клайвз уговорил их, и они помчались на место преступления. Какой здоровый, охнул один из брасерос. Большой банан, пошутил второй. Очень большой банан, сказал третий, и они уложили его на заднее сиденье. Как только дверца захлопнулась, Клайвз метнулся за руль и рванул прочь. Несся на предельной скорости во имя всего святого. Гаитянцы бросали камни ему вслед, ведь он обещал подбросить их до сахароварни.

Близкие контакты карибской степени

Оскар помнит, что ему приснился мангуст и они поболтали. Только это был не просто какой-то мангуст, но Мангуст.

Так что ты предпочтешь, больше или меньше, спросил он. И сперва Оскар едва не ответил «меньше». Он так устал, и он терпел столько боли – меньше! меньше! меньше! – но потом где-то в голове зашевелилось: семья. Он подумал о Лоле, о матери и Ла Инке. Вспомнил себя в детстве, когда он был настроен более оптимистично. Коробка для завтраков рядом с кроватью – первое, что он видел по утрам, открывая глаза. Планета обезьян.

– Больше, – прохрипел он.

– – –, – сказал Мангуст, и ветер отбросил Оскара назад во тьму.

Живой или мертвый

Сломанный нос, разбитая челюстная дуга, порванный седьмой черепной нерв, три зуба, выскочившие из десны, сотрясение мозга.

– Но он жив? – спросила мать.

– Да, – уступили врачи ее натиску.

– Помолимся, – сурово сказала Ла Инка. Схватила Бели за руки и опустила голову.

Если они и отметили сходство между прошлым и настоящим, обсуждать это они не стали.

Брифинг для спускающихся в ад

Без сознания он пробыл три дня.

У него осталось впечатление, что в это время ему снились совершенно фантастические сны, но к тому моменту, когда он впервые поел в больнице – кальдо де поло, куриный бульон, – он уже не мог их вспомнить, увы. В памяти сохранился лишь образ существа, похожего на Аслана, с золотистыми глазами, оно все что-то говорило, но Оскар не слышал ни слова из-за румбы, грохотавшей в соседнем доме.

И только много позже, в свои последние дни, он вспомнил один из этих снов. В разрушенном замке перед ним стоит старик и протягивает ему книгу, на, мол, почитай. На старике маска. Оскару не сразу удается сфокусировать взгляд, но затем он обнаруживает, что все страницы в книге чистые.

Чистые листы. Эти слова услыхала прислуга Ла Инки, дежурившая у его кровати, и немного погодя Оскар пробился сквозь уровень бессознательного во вселенную реальности.

Живой

На этом его отпуск закончился. Как только врачи дали мамаше де Леон зеленый свет, она позвонила в офис авиалиний. Она была не такой дурой, чтобы медлить; слава богу, у нее имелся собственный опыт в подобных делах. С сыном она объяснилась в простейших и самых доходчивых выражениях, которые даже сотрясенный мозг способен уразуметь. Ты, тупой, никчемный, паршивый сукин сын, едешь домой.

Нет, ответил он изуродованными губами. И не из пустого каприза. Очнувшись и осознав, что еще жив, Оскар первым делом спросил об Ивон. Я люблю ее, прошептал он, на что его мать отреагировала: заткнись, ты! Просто заткнись!

– Зачем ты кричишь на мальчика? – напустилась на нее Ла Инка.

– Затем, что он идиот.

Семейный доктор разобрался с эпидуральной гематомой, но не гарантировал, что у Оскара нет мозговой травмы. (Она была подружкой копа? Тио Рудольфо присвистнул. Ставлю на мозговую травму.) Увозите его домой немедленно, посоветовал доктор, но на протяжении четырех дней Оскар сопротивлялся любой попытке запихнуть его в самолет, что свидетельствует о наличии изрядной силы духа у этого толстого паренька; он ел морфин горстями, но дикая боль в челюстях не утихала; у него была круглосуточная мигрень убойной силы, и он не мог скосить правый глаз; голова у парня так распухла, что Оскар напоминал человека-слона, а когда он попытался встать на ноги, пол рывком ускользнул из-под его ног. Господи, вот это да! – подумал он. Значит, вот что чувствуешь после того, как тебе напинали. Боль не прекращала накатывать волнами, и как бы он ни старался, он не мог ее усмирить. Он поклялся, пока жив, больше никогда не сочинять сцен с побоищами. Однако в этой черноте случались и просветы; побитость даровала ему любопытные прозрения; он понял, и, вероятно, очень некстати, что, не будь у них с Ивон все серьезно, капитан вряд ли стал бы марать о него руки. Чем не доказательство тому, что они с Ивон – пара? Мне праздновать, спросил он у комода, или рыдать? Что он еще прозрел? Однажды, когда он наблюдал, как мать сдирает простыни с кроватей, его вдруг осенило: семейное проклятье, о котором он наслышан с детства, возможно, и не выдумка вовсе, но правда.

Фуку.

Он обкатывал слово во рту, словно проверяя его на прочность. Фак ю.

Мать сердито замахнулась на него кулаком, но Ла Инка перехватила ее руку – плоть к плоти. Не сходи с ума, сказала Ла Инка, и Оскар не понял, к кому она обращается, к матери или к нему.

Что касается Ивон, на его сообщения на пейджер она не откликалась; как-то ему удалось доковылять до окна – «патфайндера» на месте не было. Я люблю тебя, крикнул он, высунувшись наружу. Я люблю тебя! Однажды он добрался до ее двери и позвонил, но тио Рудольфо, скоро обнаруживший исчезновение племянника, силой увел его обратно. По ночам Оскар лежал в постели и мучился, воображая (в духе триллеров о любовных треугольниках) самые разные ужасы, что могли постигнуть Ивон. Когда он чувствовал, что голова его вот-вот взорвется, он пускал в ход свои телепатические способности – главное, установить с ней контакт.