Короткий триллер

На этот раз хмыкнул Доуз.

— Никак он решил, будто эта штука имеет какую-то ценность? — произнес здоровяк, обращаясь к пустой комнате, где никого кроме них троих не было.

— Мне-то она не кажется ценной, — откровенно заметила Глэдис. — Выглядит как ржавое, старое барахло, которое следует бросить в ту же кучу хлама, откуда оно и появилось.

Ответом служило довольно красноречивое молчание Смитерса. Отложив пилку, он послюнил кончик грязного платка и потер небольшое алое пятнышко на конце все еще замызганной рукоятки ножа. Пятнышко увеличилось и, очищенное от грязи, оказалось граненым камнем с красным отблеском.

— Похоже на драгоценный камень! — заметно заинтересовавшись, воскликнула Глэдис. — Смотрите, как блестит. Может, он и настоящий.

— Пожалуйста, еще одну с содовой! — подчеркнуто громко заказал Доуз, и Глэдис отплыла прочь. Казалось, покачивания ее в меру округлых бедер говорили об отсутствии интереса к предмету разговора, но брошенный через плечо взгляд свидетельствовал об обратном.

— Драгоценность! — все так же презрительно бросил здоровяк. — Вот уж навряд ли!

И Доуз подался вперед, внимательно наблюдая за стараниями Смитерса.

— А тебе почем знать? — со сдержанным чувством спросил Смитерс.

Он подышал на красный камень, потер рукавом и, любуясь, поднес к глазам. Камень напоминал красный глаз: он мерцал и словно концентрировал в себе алые отблески, отбрасываемые решетчатой жаровней в углу комнаты.

— Может, это рубин, — предположил Смитерс сдержанно, как это подобает внезапно разбогатевшим людям.

— Рубин! — массивный Доуз едва не поперхнулся. — С каких это пор нож с настоящим рубином будет валяться на улице и ждать, пока ты его найдешь?

— Он не валялся, — коротко возразил Смитерс.

Затем снова взялся за пилку и принялся вычищать грязь из нанесенных на рукоять замысловатых узоров.

— Нож лежал в куче грязи, набросанной при ремонте канализации, на Дорсет-стрит. Наверное, затерялся где-то в люке и пролежал бог знает сколько времени… Взгляни-ка, сколько ржавчины наросло! Это доказывает, что ему много лет. Зато никто не скажет, что потерял его в минувшую войну.

Доуз неохотно взвесил эти соображения.

— Вообще-то сталь неплохая, — согласился он. — Ее и ржавчина не взяла.

— А кто болтал, будто его и чистить не стоило? — поддел Смитерс.

Он продолжал терпеливо счищать с ножа окаменевшую грязь, и вскоре обнажились длинное сужающееся лезвие и изящная, украшенная орнаментом рукоять, на которой тотчас сомкнулись пальцы Смитерса. Нож настолько удобно лежал в ладони, что владелец не удержался и сделал легкий «тычок-порез» в воздухе.

— Ощущение такое, словно он продолжает руку, — мечтательно протянул Смитерс. — Кажется, будто от него исходит тепло… и щекотно, как от электричества.

— Дай подержать, — попросил Доуз, забыв о презрительном тоне.

Смитерс оскалился и убрал руку.

— Он мой! — в голосе проскользнули жесткие нотки. — Никто не смеет лапать его, кроме меня…

Он снова сделал «тычок-порез», и красный камень в рукояти блеснул огнем. Узкое, нервное лицо Смитерса вспыхнуло румянцем, словно отражая блеск камня, и он покачнулся, будто перебрал спиртного.

— Нож стоит кучу денег, — хрипло заявил он. — Это вещь старинная, заграничная, а в ручке — настоящий рубин… Ну и повезло же мне!

Глэдис принесла два стакана и даже забыла как следует протереть стол. Смитерс, крепко держа нож, пытался уловить яркий, как искра, отблеск камня, и Глэдис тоже впилась в него жадным взглядом.

— Может, рубин и настоящий. Дай посмотреть, малыш, — попросила она.

Влажные пальцы барменши коснулись руки Смитерса, и тот резко обернулся к ней.

— Нет! Он мой, слышишь?

— Только посмотреть, — волнуясь, просила Глэдис. — Я тут же верну его, обещаю.

Не переставая уговаривать, она приближалась, и румянец на угловатом лице Смитерса заалел еще ярче.

— Сколько раз повторять, он мой! — закричал он пронзительно. — И никакая смазливая мордашка не сможет у меня его вытянуть. Заруби это на носу!

Вдруг все трое молча застыли на месте и, словно в трансе, уставились на красный глаз, замерший в пяти дюймах от сердца Глэдис. Пальцы Смитерса все еще сжимали нож.

Глаза женщины раскрывались все шире и шире.

— Ты зарезал меня, — медленно и раздельно произнесла она. — Зарезал!

В горле у нее странно всхлипнуло, и она рухнула на пол с таким грохотом, что от удара содрогнулась вся комната. Красный язычок лизнул ей грудь и торопливо расплылся в стороны.

Мужчины продолжали стоять не шевелясь; Смитерс по-прежнему держал нож, высвободившийся после падения барменши, а Доуз с разинутым ртом приподнимался из-за стола, опираясь о него ладонями.

Первым, к кому вернулся дар речи, был коротышка-мусорщик:

— Я ничего не делал! Нож сам ударил ее! Клянусь, сам! И я не смог его удержать.

И, придя в себя, Смитерс швырнул нож на пол. Затем, всхлипывая, зашаркал к двери и исчез.

Наконец очнулся и Эдвард Доуз. Тяжело дыша, он выпрямился и прислушался: кругом было тихо, нож лежал у его ног. Он нагнулся, и нож удобно лег в ладонь. Настороженно поглядывая на дверь, он механически вытер лезвие о половинку своей газеты, а потом завернул его в остаток бумаги. И неуклюже затрусил к двери.

Его план был довольно прост: доходный дом, владелицей которого была его жена, находился напротив, через улицу. Именно оттуда он позвонит в полицию и объяснит, что нож он взял для того, чтобы сохранить вещественное доказательство. Когда появится полиция, он предъявит его — но без камня в рукояти. Если Смитерса поймают, и он припомнит камень, Доуз поклянется, что тот, дескать, выскочил и затерялся при падении ножа на пол. Кто сможет это опровергнуть?..

Все еще тяжело дыша, Доуз старался извлечь поблескивающий красный камень с помощью перочинного ножа. Он сидел на кухне, за дверью висел телефонный аппарат. До прибытия полиции оставалось около трех минут. Со лба его бежал пот, а сердце колотилось, словно изнемогая от непосильной работы.

Еще две минуты. Язычки, зажимающие камень, держались прочно. Перочинный нож сорвался и поранил ему руку. Доуз выругался сквозь зубы и продолжал работать. Пальцы стали скользкими от крови, через мгновенье нож вырвался и с чистым стальным звоном ударился об пол.