Корсар

Я показал жестом, чтобы гости заняли места справа от моего, освещаемые солнцем, но военачальник занял место напротив, что, как будут утверждать психологи, является конфронтационной позицией, не способствующей ведению переговоров. Только когда он наклонялся вперед, солнечные лучи освещали лицо гостя, а все остальное продолжало пребывать в тени, из-за чего казалось спрятанным за тонкие тюлевые занавески серого цвета. Лицо то словно бы просовывали между занавесками, то опять прятали за них. Именно при таком освещении стало заметно, что у военачальника кожа на лице очень тонкая, словно бы хорошо выделанная искусным мастером и умело натянутая. В Европе так хорошо выделывать кожу умели только французские кожевенники. Оставалось узнать, кто и когда доставил ее сюда.

Евнух занял нужное место. В свете, проникающем через стеклянный иллюминатор, макияж на его лице казался еще более неестественным, отталкивающим. Евнух напоминал старуху, укравшую косметичку у внучки. В то же время макияж показался мне маской, за которой этот человек прятал свое истинное «я». Мне сразу вспомнился матрос, с которым работал в самом начале своей карьеры. Фамилию не помню, а кличка у него была Братэлла. Он косил под цыгана — не брил бороду, носил безрукавку с бахромой и говорил с псевдоцыганским акцентом. Поскольку я вырос рядом с цыганами, то знал не только их акцент, но и то, что среди знакомых, соседей они ведут себя нормально. Изображать цыган начинают, когда выезжают на гастроли в другие города. Под эту клоунскую цыганистость Братэлла всячески увиливал от работы и подворовывал у экипажа и везде, где только мог. Даже если попадался, его не били, потому что никто не воспринимал всерьез. Как-то я встретил Братэллу в Керчи, где он жил. Матрос был в отпуске, поэтому бороду брил и одевался, как все. Я не узнал в этом типичном русском парне придурочного цыгана, пока он сам не окликнул меня. Оказалось, что у Братэллы симпатичная жена, двое детей и трехкомнатная квартира в центре города, полученная без очереди. Носить шутовскую маску выгодно. Поэтому я сделал вывод, что с евнухом надо держать ухо востро.

Слуга Энрике расставил на столе серебряные блюдо с фруктами и кубки, которые наполнил испанской мальвазией из серебряного кувшина. Я был уверен, что китайцы не смогут по достоинству оценить кислые французские вина.

— За здоровье Сына Солнца (так китайские императоры величают себя)! — предложил я тост и выпил первым до дна, после чего перевернул кубок.

Пусть думают, что такая традиция у моего народа, и следуют моему примеру. Впрочем, пить до дна за здоровье правителя — это принято во многих странах. Мои гости не так стойки к алкоголю, как я. Чем быстрее опьянеют, тем легче будет вести с ними переговоры.

И военачальник, и евнух осушили кубки и перевернули их, как сделал я.

— Меня зовут Лан Тань, — представился военачальник. — Я здесь по распоряжению нашего императора Канси.

Имя не похоже на китайское. Наверное, маньчжур.

— Сановник Вэнь Да, — назвал свое имя и евнух.

Имя тоже вроде бы не китайское, хотя черт его знает, какие у них сейчас имена в моде, но разрез глаз явно местный.

— Я рад, что мои пушки заинтересовали великого императора, — сказал я на голландском языке.

Монах начал переводить. Не совсем правильно. Как я понял по акценту, родным его языком был испанский. Я повторил фразу на испанском. Монах радостно улыбнулся и быстро и более правильно перевел ее на китайский. Это не ускользнуло от Лан Таня и Вэнь Да.

Они переглянулись, и последний предложил мне:

— Мы можем позвать переводчика-китайца.

— Надеюсь, и этот справится, — сказал я.

— Наш император сейчас воюет с ойратами, и ему нужно много всякогооружия, — рассказал военачальник.

Ойратами или джунгарами китайцы называют западных монголов и союзные им племена, кочующие на территории будущей Монголии. Это, так сказать, окультуренные варвары, знакомые понаслышке с Конфуцием и не только. Есть еще дикие варвары, среди которых и русские, которые в большинстве своем (несколько русских, по заверению голландцев, служат офицерами в китайской армии) еще не прикоснулись к прекрасному и не размягчились душой и телом.

После чего в дело вступил евнух Вэнь Да. Он уточнил количество пушек, мушкетов и бочек с порохом и начал торговаться. Как догадываюсь, Лан Таню, воину-маньчжуру, торговаться было неприлично. Я приготовился к долгому и беспощадному процессу, но, к моему удивлению, евнух сравнительно быстро согласовал цены на все, что я привез. Договорились о бартере. Основную часть платы составляли специи и фарфор. Легкость сделки навела меня сперва на мысль, что императору оружие нужно позарез, а потом вспомнил китайскую стратегему и решил проверить.

— Ради какого персика ты пожертвовал эту сливу? — улыбнувшись, спросил я евнуха.

Мой вопрос застал евнуха врасплох, зато Лан Тань улыбнулся. Ему, видимо, понравилось, что я оказался умнее, чем думал Вэнь Да. При всем старании военачальнику не удавалось скрыть презрения к евнуху, хотя, как догадываюсь, последний, несмотря на отсутствие буфана, ближе к императору.

— Нас предупредили, что ты очень культурный человек! — расплывшись в такой широкой улыбке, что с лица осыпалось немного штукатурки, воскликнул Вэнь Да. — Приятно иметь дело с тобой!

Военачальник не стал ему подыгрывать, взял переговоры на себя:

— Наш император хочет создать такую же армию, как у твоего. У нас есть оружие и солдаты, но нет опытных командиров, которые смогли бы обучить людей. Поэтому император Канси предлагает тебе стать командиром тысячи в его армии. Тебе будут платить товарами, какие выберешь, или золотом. Если ты хорошо обучишь солдат ведению боя по-вашему, получишь, кроме платы, еще и богатые подарки.

Я хотел сразу отказаться, а потом подумал, что в Европе мне в ближайший год все равно лучше не появляться. Почему бы не провести его здесь, где меня даже случайно не встретит ни один знакомый из «французской» жизни, и заодно не заработать денег не слишком хлопотным трудом? Все равно китайцам не поможет то, чему я научу. Скоро русские с одной стороны, англичане с другой, а потом и японцы с третьей начнут прессовать их по полной программе, пока по территории Китая не пройдет новый пассионарный толчок в конце девятнадцатого или начале двадцатого века, и империя не начнет набухать и выползать за свои границы. При мне в двадцать первом веке Китай это делал только экономически, если не считать возвращение «домой» Тибета, а позже, уверен, пошлет и свои армии вслед за бизнесменами. Но я делаю задумчивое лицо, полное непреодолимых сомнений, потому что, чем быстрее соглашусь, тем дешевле меня оценят.

— Предложение, конечно, хорошее, но у меня нет желания задерживаться здесь надолго. Все-таки ваша страна сильно отличается от моей, — произношу я не очень уверенно.

Мои собеседники улавливают эту неуверенность, и евнух повышает ставку:

— Мой император очень щедр к тем, кто служит ему. Через два года ты уедешь отсюда очень богатым человеком.

Так понимаю, сперва меня хотели нанять на три года, а не на один, как я предположил, но, увидев нежелание остаться, снизили до двух. Согласятся и на один год, если буду дальше упираться. Я подумал, что сильно выпендриваться нет смысла, что два года мне как раз подойдут. Плюс почти год на возвращение в Европу — и меня там за такой продолжительный срок забудут напрочь.

— Еще ни один иностранец не пожалел, что служит нашему императору, — добавил евнух и скосил глаза в сторону переводчика.

Монах покивал головой с выбритым, загорелым теменем. Интересно, чем расплачивались с ним? Деньги для него уж точно не на первом месте. Наверное, закрывали глаза на переманивание подданных в другую веру. Китайцы в вопросах религии всегда были, скажем так, небрежными. Соблюдает человек обряды, знает учение предков — и хватит. Они, скорее, мистики. Так что тем, кто едет в Китай, чтобы погрузиться в пучины даосского учения о бессмертии или постигнуть не только хребтом, а еще и умом буддийскую медитацию, придется долго искать нужного человека.

— И я не могу бросить свой экипаж, иначе не с кем будет возвращаться домой, — все еще с сомнением произношу я.

— Их тоже возьмут на службу, причем в тех рангах, в каких состоят у тебя, и будут получать на половину больше, чем наши, — обещает Лан Тань.

— Было бы хорошо, если бы они получали две трети жалованья шелковыми тканями, — выдвигаю я очередное условие.

— Это не трудно, — быстро соглашается военачальник. — Можем и тебе платить шелком.

— Так много не взлезет в мое судно! В нем и так останется мало места после того, как со мной расплатятся за оружие, — весело отмахиваюсь я. — Предпочитаю золото и драгоценные камни. Им всегда найдется место.