Корунд и саламандра. Серебряный волк

Так… похоже, наш собеседник не из тех, кому нравятся перемены… что ж, могло быть и хуже. Правильно мы сделали, отказавшись идти с Карелом.

— Я не хочу лишних разговоров, — говорю старику.

— Боже упаси! Вы, молодой господин, имеете право требовать. Я не из тех, кто забывает добро, и я обязан вашей семье.

— Как зовут тебя? — спрашиваю.

— Олли. Просто Олли.

— Забавно… мне всегда нравилось сочетание белого с алым.

— Что удивительного, — улыбается Лека, — ведь госпожа Юлия предпочитает эти цвета. Теперь мы знаем почему. Что скажете, почтенный Олли, об этом трактире? Море морем, а, пожалуй, что и перекусить пора…

— Трактир мой. То есть сейчас-то все больше сын с женой хозяйнуют… Заходите, прошу вас, молодые господа. Для нас это честь.

Через пару минут стол перед нами едва не ломится. Мясо белое и красное, рыба жареная и запеченная с грибами, вино трех сортов, белый хлеб, сыр и паштет… Лека приподнимает брови. Я лезу в кошелек:

— Почтенный Олли, мы ценим ваше гостеприимство… но не те ныне времена, чтобы… Нет, не отказывайтесь. Прах меня забери, в Корварене так не кормят!

Что-то в глазах Олли подсказывает мне, что и в Готвяни так кормят не всех… но он берет все-таки деньги, кланяется и отходит. Кажется, снова вышел на улицу слушать волны и далекие трубы.

3. Монах по приговору

Монах собирал подаяние. Обычное дело, по Корварене таких ходит — не счесть. Этот был, похоже, стар. Впрочем, седая борода сама по себе еще ничего не значит, а глаза из-под низко надвинутого капюшона глянули на нас остро и пристально.

— Во славу Господа. — Лека опускает в кружку полупенс.

— Во славу… — Я протягиваю руку с монетой, встречаюсь с монахом взглядом и столбенею. Свет освещает его лицо… монета падает из враз ослабевших пальцев, вертится на столе, монах прихлопывает ее тяжелой ладонью и тихо предлагает, кивнув на свободный стол в темном углу:

— Поговорим.

Я иду за ним, как во сне. Потому что взаправду — такого просто быть не может!

— Дед? — шепотом спрашиваю я.

— Гляди-ка, узнал, — удивляется монах. — Или догадался?

Я пожимаю плечами.

— Я даже не знаю, за кого ее отдали, — глухо произносит он. — Говорили, за простого гвардейца. Правда?

— Да.

— Будь он проклят…

— Не смей! Они любят друг друга, мама с ним счастлива, клянусь!

— Счастлива? — Он горько усмехается. — Я слышал, он калека. И увез ее куда-то сразу после… после свадьбы.

— А говорил, не знаешь.

— В тех слухах, что доходят до нашей обители, мало правды. Где она? У него имение?

— Матушка — первая дама королевы Марготы. Ну, отец тоже при деле… Не такой уж он и калека. Фехтовать меня он учил. И неплохо выучил.

— Я не спросил твоего имени.

— Сергий. Серега.

— А его?

— Ты взаправду хочешь знать? Ожье.

— Ты один у них?

— Еще Софи. — Я невольно улыбаюсь. — Ей уже пятнадцать.

— Невестится, поди, — усмехается дед.

— Если бы! — Улыбка моя расплывается во весь рот… как всегда, когда речь о сестренке. Люблю я ее. — Оторва, верхом любому мальчишке фору даст. С нами хотела, веришь?

— Так, разговор дошел до сути… — Глаза деда полыхают яростным огнем непонятного мне чувства. — Что вы здесь делаете? И кстати, «вы» — это кто?

— Я с другом. — Я оглядываюсь на Леку. — Мы вроде как учимся.

— Вроде как?

— Ну, учебой это не назовешь. Университет, ха! Убиение времени.

— Впереди зима. Голод и холод. Время власти Подземелья. Лучше бы вам вернуться домой.

— Ну…

Дед насмешливо наблюдает за моим смятением. Потом наклоняется ближе:

— Послушай, не очень прилично с твоей стороны врать мне в лицо. Вы шпионите для Двенадцати Земель, так?

Я смотрю в его яростные глаза… Ненависть, вот что это за чувство! Он был господином Готвяни, напоминаю я себе. Ладно… была, не была!

— И что? Побежишь доносить?

Могучий кулак ударяет в столешницу.

— Сопляк!

Стол подпрыгивает. Звякает серебро в кружке. Посетители оглядываются на нас — и отворачиваются.

Кроме Леки.

Лека в один миг оказывается у нашего столика. И говорит с преувеличенным удивлением:

— Вроде раньше я не замечал за тобой способности приводить в бешенство святых отцов… Фигушкин не в счет, само собой. Простите моего друга…

Дед ощутимым усилием разжимает кулак. Мне кажется, с этим простым движением уходят и все обуревавшие его чувства.

— Вы простите. Я погорячился, а это недостойно моего нынешнего положения. Вы можете вернуться к вашему ужину, молодой человек.

— Имей в виду, — говорю я, — у меня нет секретов от побратима. Лека, это мой дед.

Лека, не глядя, придвигает стул. Садится. Говорит:

— То-то мне знакомым почудился… Как Софи на него похожа-то. Как мне вас называть, господин?

— А никак, — кривится дед. — Имена у нас в обители — смех один. Брат Смирение, брат Милосердие, брат Непорочность… ну их в пень. Ненавижу. В общем, так, парни. Не надо дурацких ответов на глупые вопросы. Вы можете мне верить, клянусь в том Светом Господним и памятью о прежних днях. Я готов помочь. Все, что в моих силах. Деньги, убежище, совет…

— Ради мести? — спрашиваю тихо. — Но ведь это — твоя страна…

— Давно ты здесь?

— Пару месяцев.

— Оно и видно. Для этой страны, внучек, любые перемены будут только к лучшему. Таргала катится в пропасть. Эта зима станет для нее последней, готов спорить на собственную душу… и только одно может спасти ее — падение доброго нашего короля. — Дед едко усмехается. — Новый король — у которого хватит ума договориться с Подземельем.

— Карел?

— Этот щенок? Да он шагу не ступит без разрешения старого волка… Нет, здесь нужен мятеж, а он — верный сын. К сожалению.

Вдалеке ударяет колокол. Раз, другой… третий.

— Мне пора, — выдыхает дед.

Я вскакиваю:

— Мы проводим! Я… я не хочу так сразу расстаться с тобой.

Дед скупо улыбается. Лека кличет Олли, говорит:

— Мы вернемся.

— В любое время, молодые господа! Я сдаю комнаты, если вам нужно…

Мы переглядываемся.

— Почему нет, — говорю.

— Так я приготовлю, — кивает старый трактирщик. — Можете хоть среди ночи приходить, стукнете в ставень, что под вывеской, я открою.