Корыстный интерес

— А кулебяку? — лепетал слуга, накрывая столик в клубничном шатре.

— И её тоже, едрёна кавалерия!

Тут Арь приметил меня.

— Риши Третий! — воскликнул он. — Что ты там слоняешься без дела? Иди сюда, вместе отобедаем.

— Мне к Его Величеству заглянуть нужно. Благодарю за приглашение, обязательно присоединюсь. Минут через десять.

— А-а, к Юсу идёшь, — уважительно закивал вояка, подкручивая усы. — Ну, тогда потом приходи. Видишь, какой нерасторопный у меня слуга? Всё никак борщ не принесёт. За это время уже битву можно дважды выиграть.

— Или проиграть, — заметил я.

— Это точно, — хмуро уставился на свои старые сапоги Арь, явно вспомнив былые победы и поражения.

Он казался мне неплохим стариком, страдающим в королевском дворце также, как и волк в клетке. То, что он выжил из ума, не подлежало никакому сомнению, но эта шутка с клубничным шатром показалась мне уж слишком жестокой и циничной. Юсу нравилось измываться над ним, постоянно раззадоривая и рассказывая о наступлении «невидимых врагов». Тогда Арь вскакивал с места и со сверкающими глазами оголял шашку, с которой, как поговаривали, он даже спал в обнимку. Правда это была или пустая сплетня, но издевались над ним все кому не лень.

Министру даже кличку дали «Кругом-враги», и старик Арь неизменно на это приветствие спрашивал: «Где?!» Королевский двор бился в экстазе от смеха, наблюдая, как старик осматривает каждый угол дворца, бормоча себе под нос отборные ругательства.

Безрадостно оглядев нашу стоянку, я отправился искать Юса, но как только подошёл к его королевскому шатру, меня тормознула охрана.

— Его Величество отдыхает. Никого не пускаем, — сведя к переносице брови, строго посмотрел на меня страж.

— Мне лишь словом с ним обмолвиться. И только.

— Не велено пускать. Никого.

— Ясно, — раздражённо развернулся я.

Вероятно, Юс пребывал в жуткой обиде. Но на что, спрашивается? По какому праву?! Для него Акада — моя жена, и...

Тут я заметил «себя» номер два и бросился за ним, углубляясь в лес.

— Подожди! — окликнул я мага.

Мужчина обернулся. Непривычно видеть свои глаза на другом лице, пусть даже как две капли похожем на твоё собственное. Это не просто близнец, нет, клон — это гораздо неприятней. Возможно, всё дело во взгляде. Он отличается, он совсем иной. Это выражение чужих-своих глаз и отвращает, и восхищает одновременно. Не знаю, что именно преобладало во мне в тот момент, но я первым начал разговор.

— Как тебя зовут?

— Реций, — ответил он, почесав нос. И сделал он это именно так, как я обычно делаю. Меня передёрнуло, да тут я заметил на его запястьях наручники, и раздражение поутихло само собой: эти магнитные оковы — жуткая штука.

— Как мне помочь тебе?

— А ты хотел бы помочь? — усмехнулся Реций.

— А разве ты не нуждаешься в этом? — красноречиво указав на его наручники, резонно переспросил я.

Опустив взгляд на руки, Реций какое-то время рассматривал оковы, точно это были самые лучшие и драгоценные браслеты во всём мире, после чего покачал головой.

— Зачем ты здесь?

— Я и сам задаюсь этим вопросом.

— Нет. ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ? — как-то по-особенному выделил интонацией Реций.

Я захлопал глазами, прекрасно понимая, что имеется в виду даже не моё попаданство в этот странный мир, а нечто более важное, весомое и масштабное.

— Я должен ответить искренне?

— Можешь не отвечать, не озвучивать, но так сложнее. Цель достигается, когда имеются чёткие координаты и намерение дойти до конца.

— А если мне самому не известны эти самые координаты? — пожал плечами я.

— Это самообман, — заверил меня Реций. — Тебе всё известно, только ты не хочешь вытаскивать это наружу, потому что боишься.

— Чего мне опасаться?

— Да всего! — отмахнулся Реций и, подойдя вплотную, заглянул мне в самую душу. — Начиная с родни, которой ты перейдёшь дорогу, и заканчивая разрушением собственной жизни. Ты сделаешь себя изгоем, Риши... Третий. Вряд ли Первый это одобрит. А Второй ему подчинится, и тогда ты подпишешь себе чёртов смертный приговор. А в твоём мире, брат, это не просто плаха, это гораздо хуже, не так ли? Тому, кому много дано, с того и спрос больше, и кара страшнее. Что выберешь ты: отступничество или самопрезрение до скончания веков? Только учти: самопрезрение не лечится, как бы ты ни игрался в будущем в милосердие и справедливость. Самопредательство уничтожает все известные добродетели и низвергает душу в пучину ошибок.

— Тогда... КАК?! — прошептал я, рассматривая его глаза и пытаясь уловить сходство взглядов да постичь отличие. — Я вижу, что происходит, но мне не изменить порядок вещей. Кто я, а кто они! Силы не равны.

Реций тихо рассмеялся, и его лёгкое дыхание коснулось моего лица. Видимо, смех на самом деле заразен, так как я мгновенно расплылся в ответной улыбке.

— Риши, не повторяй моих ошибок. Когда ты показываешь им свою Красоту, ты обнажаешь их Уродство. Это непростительная ошибка, потому что порождает лишь ненависть, злость или завистливую лесть да лукавство. Никому не нравится сражаться с собственной гордыней и очищать запятнанные лжедобродетели. С тобой согласятся внешне, но никогда внутренне. Если только после твоей кончины, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах Неба и перед самим собой. Так что заниматься учительством, рассказывать всем о своих убеждениях, доказывать и объяснять — пустая затея. Будь несгибаем внутри и податлив снаружи. Тот, кто повзрослел и готов слышать, он сам придёт и спросит тебя о многих вещах, но ещё лучше, чтобы он нашёл свой собственный Путь и черпал от Источника напрямую, как это делаешь ты.

— Я не идеален.

— Никто не идеален, — отозвался Реций, начав двигаться плавно и грациозно.

Я, словно в зеркале, отражал все его движения, не разрывая зрительный контакт, а он продолжал шептать:

— Мир не может быть идеальным, ему необходимо Уродство, порождающее борьбу с Красотой, а она, эта борьба, порождает энергию. Уродства много, но ему достаточно всего одной черты, чтобы не только казаться Красотой, но и стать ею. Дело в равновесии Сил. Разница между тобой и ими лишь в том, насколько ты близок к Истоку. Легко подражать успешным рабам, трудно — тем, чьи стопы не касаются земли. Но ещё сложнее оставаться самим собой, предвосхищать ошибки, обходить ловушки, присутствовать в каждом моменте своего существования, даже если ты поделён на части, как в нашем с тобой случае.

— Быть Рекой, оставаясь недвижимым? — предположил я.

— Именно. Мудрый изначально сам себе Бог, у него нет девизов, у него нет идолов, кумиров, учителей, достижений, наград, чинов и статусов. Он не является сборщиком знаний ради похвальбы; не является копилкой чужих мыслей, смысла которых люди, по большей части, сами не понимают и не способны применить их в своей жизни, даже если советы более чем хороши и правильны. Мудрый же всегда мыслит самостоятельно и никогда не принимает на веру сказанное кем-то. Он исследует, размышляет, пробует на вкус и цвет, полностью пропуская через себя, проживает каждый момент и после у него остается лишь Покой и Пустота. А также Призыв — то, зачем он пришёл сюда, ради чего он проявился, по какой причине покинул обитель С-часть-я и растревожил Реку своим иллюзорно-обособленным существованием. Существует множество путей-дорог, ведущих к Истоку. Но любую дорогу можно срезать и пройти напрямую, сквозь, казалось бы, непроходимую чащу. Я говорю о настоящей Любви. Это самый короткий Путь к Истоку.

— А если она... или я... если мы ошибаемся? — спросил я, когда наши руки одновременно описали круг над головой и пошли к земле, словно волны. — Вдруг она поймёт, что ошиблась во мне? Вдруг я разочаруюсь?

— Не путай очарование с Любовью, — тихо отвечал Реций, низко пригибаясь к земле, а затем змеёй выныривая обратно к небу. — Чары рассеиваются, образ растворяется, часто копируется другими, а Любовь — нет, она остаётся неизменной внутри, при этом меняясь внешне. И настоящая любовь всегда взаимна. Вселенная давно продумала свой великий Проект, и она не склонна к расточительству, не станет она дубликаты создавать ради потехи — ведь это энергозатратное дело. Этим другие сущности занимаются... Так что аналогов не существует, и ошибка может быть только в образе, если не чувствовать своим сердцем сердце другого человека. Вот, например, я и твоя Акадамия...