Косметика врага

– Клянусь, что это не так.

– Откуда вам знать?

– В моей жизни случались и более важные события.

– Например?

– Я не хочу вам о них говорить.

– И зря. Сейчас я открою вам свой секрет, Жером Ангюст. Если вы хотите, чтобы я замолчал, говорите сами. Запомните этот принцип. Он может вас спасти.

– От чего?

– Скоро поймете. Расскажите мне о вашей жене, месье.

– Откуда вы знаете, что я женат? Я ведь не ношу кольца.

– Но вы косвенно подтвердили, что женаты. Так расскажите о вашей жене.

– Об этом не может быть и речи.

– Почему?

– Я не хочу говорить с вами о ней.

– Значит, вы ее не любите.

– Люблю!

– Нет. Любящий человек может без конца говорить о предмете своей любви.

– Что вы об этом знаете? Я уверен, что вы никого не любите.

– Люблю.

– Так говорите же без конца о предмете своей любви.

– Я люблю наипрекраснейшую из женщин.

– Что же вы тогда здесь делаете? Зачем вы торчите в этом аэропорту? Это же непростительно, вы должны быть рядом с ней. Почему вы надоедаете своей болтовней незнакомым людям вместо того, чтобы наслаждаться ее обществом?

– Она не любит меня.

– Так постарайтесь ее обольстить, вместо того чтобы докучать посторонним.

– Я уже пытался.

– Так попытайтесь еще раз.

– Бесполезно.

– Жалкий неумеха!

– Я знаю, что это уже бесполезно.

– И вы уверяете, что любите ее?

– Она умерла.

– А!

Гримаса исказила лицо Жерома. И он умолк.

– Я полюбил ее, когда она была еще жива. Я подчеркиваю это, потому что есть мужчины, способные любить только мертвых женщин. Это гораздо удобнее – любить женщину, которую никогда не видел живой. Но я любил ее, потому что она была живая, самая живая из всех живых. Она и сегодня для меня более живая, чем все вокруг.

Оба на минуту задумались.

– Не печальтесь, Жером Ангюст.

– Вы правы. Какое мне дело до вашей покойной жены?

– Я не говорил, что это была моя жена.

– Тем более не стоит лить слезы и воспринимать это трагически.

– По-вашему, эта утрата может послужить поводом для шуток?

– Напомню, что вы сами посоветовали мне не печалиться.

– Обратите внимание на нюанс: я прошу вас не печалиться.

– В таком случае я буду молчать.

– Тем хуже для вас. Тогда я буду говорить. Эту женщину я встретил двадцать лет назад. Мне было тогда около двадцати и ей столько же. Впервые в жизни я потерял голову из-за девушки. До той поры все мои мысли и чувства занимал только комплекс вины. Я сосредоточенно изучал собственный пуп, непрерывно страдал, обжирался всякой гадостью, а потом наблюдал за реакцией на нее своего организма и все больше отдалялся от внешнего мира. Дедушка с бабушкой отправились на тот свет и оставили мне кое-какой капиталец – его было недостаточно, чтобы жить на широкую ногу, но вполне хватало, чтобы скромно существовать долгие годы. Я все меньше общался с людьми. Дни уходили на чтение Паскаля и жратву.

– А куда делись три кошки?

– Умерли, не оставив потомства. После их смерти я несколько месяцев питался рыбными консервами, которые припасли для них бабушка и дедушка. А когда шкафы опустели и Голландия мне надоела, я решил посмотреть мир. И поселился в Париже, недалеко от станции метро «Пор-Руаяль».

– Французская кухня пришлась вам больше по вкусу, чем голландская?

– Нет, в Париже едят не лучше, чем в Голландии. Но я обрел для себя другие радости. И здесь я встретил самую прекрасную девушку на свете.

– Это уже банально. Попробую отгадать, где вы с ней встретились. В Люксембургском саду?

– Нет, на кладбище.

– Ну, ясно, на кладбище Пер-Лашез. Классическое место для романтических встреч.

– А вот и нет! На кладбище Монмартра. Знаменательно, что я встретил ее среди трупов.

– Я не бывал на этом кладбище.

– Это самое красивое кладбище в Париже. И там не так людно, как на кладбище Пер-Лашез. Там есть одна могила, на которую я не могу смотреть без слез. Не знаю, кто в ней захоронен. Но памятник представляет собой скульптурное изображение девушки, лежащей ничком и прижавшейся лицом к земле. Ее лица не видно. Перед нами только целомудренная полуобнаженная фигурка, хрупкая спина, маленькая ножка, изящный затылок. Тело ее покрыла патина – как непреложный знак смерти.

– Мрачная картина.

– Нет, восхитительная. Тем более что свою любовь я встретил возле этого памятника: она любовалась им, как и я. И у нее была точно такая же фигура, как у скульптуры. Глядя со спины, можно было вообразить, что эта юная девушка в предчувствии скорой смерти пришла полюбоваться на собственный портрет на своей будущей могиле. Чтобы познакомиться с ней, я спросил, не она ли позировала для этого памятника. Но я ей сразу не понравился.

– Ничего удивительного.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне вы тоже сразу не понравились. Да и вопрос ваш был довольно бестактным.

– Девушка, покрытая патиной, была очень красива.

– Да, на могиле.

– Ну и что? В смерти нет ничего непристойного. Но живая девушка сочла меня чокнутым и даже не удостоила ответом. Зато я увидел ее лицо. И влюбился в нее на всю жизнь. Невозможно объяснить, почему вдруг некоторые лица, то есть самые обыкновенные глаза, рот и нос, вдруг затмевают собой все, что до сих пор было у вас в жизни, и вы уже ничего не замечаете, кроме этого лица, и без устали всматриваетесь в него – в надежде разгадать единственно важную для вас тайну. Не буду описывать ее внешность: даже если я скажу, что у нее были каштановые волосы и голубые глаза (а это было именно так), это мало что даст. Какой смысл подробно расписывать в романах портрет героини, не забывая ни одной детали, словно это что-то добавляет! А если бы у нее были белокурые волосы и карие глаза, что бы это изменило? Описывать красоту такого лица столь же бессмысленно, как и пытаться словами передать звучание сонаты или кантаты. А вот кантата и соната могли бы передать красоту ее лица. Но горе тому, кто встретит на своем пути такую прекрасную тайну и забудет ради нее обо всем на свете.

– Тут я с вами впервые согласен.

– На этом наше взаимопонимание и заканчивается, потому что вам, конечно, не понять, каково это, когда тебя отталкивает женщина твоей мечты. Вам-то повезло: у вас привлекательная внешность. Вам не понять, что это такое: умирать от жажды и не иметь права напиться, хотя вода плещется у вас под носом – чистейшая, спасительная вода. Чтобы добраться до нее, вы преодолели бесконечную пустыню, а вода отвергает вас – вы ей, видите ли, пришлись не по вкусу. Как будто вода имеет право отвергать вас! Какая наглость! Ведь это вам принадлежит право жаждать ее, а не ей вас, верно?

– Это психология насильника.

– Вы попали в самую точку.

– Что?

– В начале нашего знакомства я сказал, что всегда делаю то, что мне хочется. Двадцать лет назад я сделал то, что мне хотелось.

– Прямо на кладбище?

– Вас шокирует место или сам акт?

– И то и другое.

– Это был первый раз в жизни, когда я кого-то пожелал. Не мог же я упустить этот случай. Конечно, я бы предпочел обойтись без насилия.

– Насилие в сослагательном наклонении – что может быть ужаснее!

– Вы правы. Я рад, что изнасиловал ее тогда.

– Я просил вас изменить наклонение, но не смысл.

– Если изменяешь наклонение, то меняется и смысл. И потом, я действительно ни о чем не жалею.

– Вас мучает чувство вины за то, что вы наелись кошачьего корма, а насилие не вызывает у вас никаких угрызений совести?

– Нет. Потому что не в пример кошачьему корму насилие доставило мне наслаждение. На кладбище Монмартра полно склепов наподобие миниатюрных готических храмов – с дверью, нефом, трансептом и абсидой. В них могут свободно уместиться четыре человека средней комплекции. Нас было всего двое, и я, как видите, совсем не толстый, а она и вовсе была тонкой, как стебелек. Я зажал ей рот рукой и силой затащил ее в один из таких мавзолеев.