Космическая шкатулка Ирис

– Артём сказал, что подземный город разрушен лишь частично. В основном, в той его части, что соединяла наш объект с населённым континентом. В горах же все прежние сооружения лишь законсервированы. То, что необходимо для жизни, там есть. Мы не будем ни в чём нуждаться, чтобы очень уж ощутить чужеземную среду.

– А в чём я нуждаюсь, Вика? Как раз в том, чего на твоей Паралее нет и не будет. Я о Радославе.

– Да. Его там не будет. Тут я тебя не утешу, – сказал Кук, входя в отсек. Он уловил последнюю фразу, сказанную Ландыш. – Мои ребята уже давно вышли наружу. Они готовят наши объекты к той жизни, что нам и привычна. Так что, Ландыш, теперь я займусь твоим воспитанием и обучением серьёзно. Ты слишком распущенная, если честно. Твоя мать ничему тебя не научила, кроме дойки коров и уходу за ягодами. А на Паралее этого добра столько растёт даже в диком виде, что ешь – не хочу.

– Ты о коровах? Я никогда их не ела. Корова как мать, дающая молоко. Есть её – преступление.

– Я о ягодах и плодах, а не о коровах. Коров я тебе обеспечу, если сумею их раздобыть. Ребёнку всегда натуральное молоко лучше синтезированного.

– Мне дела нет до твоего подкидыша.

– Не дерзи старшему по званию и возрасту, девчонка! – одёрнула её Вика. – Артём, ты должен разработать систему штрафных санкций для неё, а то она распустилась окончательно. Мать мне говорила, что она всегда была отчасти аутистом, за что она её и жалела. Но теперь начинается другая жизнь, и баловать тебя будет уже некому. Выходи из своих снов. Впереди будущее. Никто не обещает тебе того, что оно будет безоблачным, поскольку никому о том ничего неизвестно. Но мы все вместе выходим уже завтра навстречу этому будущему, Ландыш. И если даже Виталина у нас такая взрослая, то и ты взрослей, наконец!

– Да. Я взрослая, – убедительно поддержала маму Викусю Виталина. – Папа сделает мне музыкальный городок, и я буду там царевной.

– Не будешь ты никогда царевной. Я ею буду, – стала дразнить её Ландыш. – Я буду царевной Паралеи. Когда найду своего царевича.

– Найдёшь? А мне тогда покажешь? – спросила Виталина, принимая слова Ландыш за обещание новой и увлекательной игры. Кук и Вика улыбались, довольные их неожиданным перемирием.

Последний сон в звездолёте

И был последний сон в звездолёте перед тем, как она покинула его пределы. Как оказалось впоследствии уже навсегда. Она так и не вспоминала о нём в своей последующей жизни, как не вспоминает человек материнского и тесного лона, откуда выходит в многоцветный и необъятный мир. Или же кто-то впоследствии удалил из неё уже окончательно всю её прошлую память, связанную с другими мирами. Когда Паралея стала её домом, её миром.

…Раздался страшный стук, удары и последующий скрежет ломаемых ворот. Они были открыты неизвестными людьми, возглавлял которых неряшливый бородатый и мордатый тип с неприятным и мутным взглядом узких глаз. Он озирался вокруг, а когда увидел тоненькую женщину, стоящую на солнечной прибранной дорожке, тщательно прополотой от сорняков руками самой Ландыш, то в первые мгновения растерялся и утратил скорость разбойничьего разбега. Этого было достаточно, чтобы выскочивший из дома Радослав, свалил его одним ударом в близкие кусты. Вся прочая ватага замерла возле раскуроченных ворот, опасаясь ринуться навстречу неизвестности.

Ландыш безмерно удивилась тому, что он оказался дома. Она была уверена, что он продолжает пребывать там, куда и ушёл от неё накануне. Но он вернулся. Как будто знал, что оставлять её одну небезопасно. Схватив её за руку, Радослав стремительно потащил её в сторону ангара. Спустя минуты, дверь ангара закрылась за ними без шанса для преследователей её открыть так же запросто, как они проделали это с уличными воротами. Даже грохота, идущего снаружи, слышно не было, когда они очутились в глубине ангара. Автоматически включилось освещение, и они направились к подземному ходу. Ещё одна панель захлопнулась позади них, так что теперь у преследователей не было ни малейшего шанса их догнать. Да и в наземный ангар они войти бы не сумели. А для того, чтобы его сломать, вряд ли они нашли бы специальный инструментарий. Не так скоро, во всяком случае.

Уже совершенно спокойно и уверено Радослав сел в кресло рядом с панелью управления аэролётом. Ландыш, продолжая ощущать биение сердца, попросила мужа несколько обождать с включением запуска машины. Как будто от нормализации её дыхания зависело их благополучное спасение.

– Ну, ну, – сказал он ласково, гладя её по контуру шеи и плеча. Она ощутила, как он успел сунуть ей в рот маленькую успокоительную капсулу, и та растворилась в её пересохшем рту, принеся мгновенное облегчение и нормализацию дыхания. – Пока я с тобою, ничего и не могло произойти.

– Да ведь тебя могло и не быть рядом, – сказала она.

– Я всегда рядом. Лота уже там, откуда я её и вывез. Ночью я отвёз её на родной континент. Если тебе интересно это знать, конечно.

– Надеюсь, она не забыла прихватить свои много ню и прочее барахлишко. В отличие от меня. Я всё потеряла. А я так привыкла к своим вещам, так сроднилась с ними. И о доме я буду жалеть.

– Не стоит. Он же был вроде декорации. Он никогда нам с тобою по-настоящему и не принадлежал.

– Ты не успел заметить, что верховодил шайкой налётчиков тот самый тип, что и хотел в своё время убить Лоту? Я же запомнила его образину, когда он запечатлелся на видеокамере.

– Все разбойники кажутся одинаковыми, – безразлично отозвался Радослав. – Я мог бы их уничтожить, но зачем? Пусть берут всё, что им и приглянется в нашем бывшем дому. Да что там и есть, кроме твоих шёлковых платьев и нашего постельного белья, тебе, конечно, дорогого, но смехотворно-ничтожного по своей ценности, если речь идёт о спасении жизни.

– А наша мебель? А наш чудесный дом и цветники с беседкой? – Ландыш перечисляла своё имущество, успев с ним сжиться за три с лишним года. – А моя посуда? Чудесная фарфоровая посуда, сделанная настолько красиво, что я никогда такой уже не найду ни в одном из миров. У меня впервые в моей жизни была такая комфортная обстановка, личное имущество, и вот – ничего! Всё похитят мрази с грязными бородами и красными от злобы глазами! Я никогда не смогу забыть наш прекрасный дом, где мы были с тобою так счастливы! – Ландыш хотела бы и заплакать для усиления эффекта страдания, но слёз отчего-то не было.

– Да. Милое было гнёздышко, хотя и скучное.

– То есть? Тебе было со мною скучно?

– Не с тобою, а вообще. Оглядываясь назад, я даже не в состоянии отличить один год от другого, не говоря уж о днях. Они были как семечки в мешке, многочисленные и одинаковые, если только не попадалось иногда горькое семечко.

– Так что же, для тебя наша совместная жизнь была никчемной?

– Не знаю я, чем она была, но уж точно наша избушка в тихом лесном массиве не обладала некоей сверх значимостью, чтобы о том сокрушаться. Пусть сокрушается Кук, поскольку это было его имуществом. Но сдаётся мне, и он сокрушаться не будет.

Открылась верхняя панель скрытого под землёй ангара, замаскированная под лесную полянку. Аэролёт взмыл вверх. Ландыш некоторое время наблюдала, как поляна опустилась вниз и встала, как ни в чём ни бывало, на прежнее место. Если бы посторонний человек увидел сию трансформацию, он счёл бы себя за умалишенного, но на их территории посторонних не было. Сегодняшние посетители были первыми, и до поляны они добраться не успели. Она представила, как чужие руки наглых воров потрошат её домашнее добро, заглядывают в её комнаты, где до сих пор остались информационные отпечатки их прежней жизни, их мыслей, их чувств, беззвучное эхо сказанных слов, любовных вздохов, неуловимые образы снов, счастливых ясных пробуждений, солнечных и облетевших навсегда дней. И даже отголоски редкой их ругани где-то затерялись по углам, как и шорохи шагов по скрипучей лестнице на второй этаж, больше похожего на мансарду.

– Я простила тебя, Радослав.

– За что? – спросил он, глядя вперёд, как глядят в пустоту, или в свои собственные и загадочные для постороннего образы.

– За Лоту. Или ты не считаешь себя виноватым в измене?

– Не было никакой измены. А если ты действительно так считаешь, то вглядись внутрь себя. Не получила ли ты то, что и заслужила?

– Чем бы я заслужила такое отношение? Я всегда любила и люблю одного тебя.

– Пустой разговор, – ответил он, – и это после того, как мы избежали возможной гибели. Жалко, конечно, что ты утратила свои чашечки, поскольку тебе нечего уже будет бить мне в отместку. На звездолёте вся посуда небьющаяся.