Космическая шкатулка Ирис

– Надо было правильную сторону выбирать, а не держаться за устаревшие порядки. Сгноили всю страну, а всё сидели в своей гниющей роскоши, не видя дальше своих носов и фаллосов. Против процессов, заданных законами самого Мироздания не попрёшь! Если они набрали силу, снесёт и башку разобьёт, если не впишешься в течение вместе со всеми. Да что тебе мальчики! Их Айра воспитывала, а не ты! Другой-то сын где? Знаешь, небось, а не выдаёшь того, что он завладел чужими документами и выдаёт себя законопослушным гражданином. Да пусть живёт себе, лишь бы не мутил никаких беззаконий…

– Ладно, ладно. Приступлю к делу. Видишь ли, мой высоко просвещённый зять и управляющий Департамента связей в народном хозяйстве. Или как там? Прости за невежество. Голова старая у меня, косная уже.

– Не придуряйся. Старая она. До сих пор мужиков заманиваешь к себе в домишко свой. Я осведомлён. Хоть на ночку, хоть обормот какой, а тебе и то в радость. Вон разукрашена-то как птица глупая, не ведающая возраста. В вышивках, да в камнях сверкаешь как жрец из Храма Надмирного Света. И толстая такая же.

– Кто? Я? Да я просто такая статная да высокая от природы! У меня и нет лишнего веса. Откуда бы? Я не обжора и не лентяйка, я вечная труженица, как и ты. И как тебе не стыдно говорить подобное! Я давно уже забыла о том, что я женщина. Чтобы настолько ронять своё человеческое достоинство, чтобы опускаться в поиски каких-то грубых удовольствий в моём возрасте, это кем надо быть? Да я давно уже над всей этой вознёй полов друг с другом стою на таком расстоянии, что мне все люди моложе пятидесяти на одно лицо кажутся. А те, кому меньше тридцати, и вообще для меня дети. Я только помогаю иногда друзьям, попавшим в затруднительную ситуацию. Кому денег дам, кому ночлег на время, кому протекцию, если могу. Об актёрах речь. Я связи с творческой средой пока не потеряла.

– Я дождусь хоть когда сути разговора?! – он опять стал наливаться свирепостью, и даже показалось, что он удвоился в объёме. Так что Ифиса попятилась от него, вдруг подумав о том, что такой человек – несомненный и реальный убийца. Пусть и давно он что-то там творил в темени своих лет, но душегубец.

– Ты грубый! Ты страшный человек! Ничего я тебе не расскажу, – пролепетала она. Не хотела бы она попасть к такому вот фрукту на тайный допрос.

– Расскажешь, раз рот свой открыла. Всё расскажешь. Коли пришла ко мне и преодолела свою ненависть и страх, значит тебе надо. Или ты думаешь, что я не догадываюсь о твоём отношении к себе? А ведь я помню, как таял когда-то в молодости, смотря фильмы с твоим участием, где ты высовывала из своих нарядов свои груди, полные и сочные как плоды из аристократических садов. Всякий тебе хотел тогда, от мальчишки до стареющего мужа. И что за глаза у тебя были! Они сияли как два светила сразу, обжигая кожу и раскаляя, ускоряя кровообращение. Думал ли я тогда, что стану обладать твоей дочерью, не скажу, что превзошедшей тебя в красоте, но более утончённой, чем ты. Необычной. Я люблю Олу. Люблю по сей день. И час. Ничуть не меньше, чем в тот первый день, когда её узрел. Вот какая необыкновенная у тебя дочь. За это я тебя и терплю, старое свалявшееся сено, утратившее всю былую красоту и аромат. Но признаюсь, мне всё труднее выносить прелый дух неизжитого тобою старого мира и его привычек. – Он взял чашку из рук тёщи и доел фрукты, оставшиеся на дне. Он чавкал не без умысла, чтобы показать презрение той, с которой беседовал. Обнаружив крупную косточку в плохо вычищенном фрукте, он плюнул её на пол и крикнул, – Повар – гад и бывший аристократический прислужник! Заставлю его эту костяшку проглотить. – При этом он бережно поднял выплюнутую косточку и положил её в карман своей домашней просторной рубахи. Ифиса была уверена, что он так и сделает. Не забудет, скотина мелочная!

– Ишь, как проявляются все замашки свергнутого аристократического сословия! – злорадно сказала Ифиса. – Ты с себя начни, а потом уж от прочих требуй преображения для новой жизни!

– Замолчи, учительница! Ты не в классе у девочек. Чему такая может научить? Старая дура, гуляка и бывшая актриса?

Как он был противен Ифисе, как невыносим! Она не могла понять дочь, «более утончённую», как говорил этот гад, способную выносить такого человека столько лет? Спать с ним, прикасаться к его отвратному туловищу, ласкать его, принимать в себя такое старое лохматое идолище, наполненное неиссякаемой, как она ощущала, горючей похотью и злобой? Она и в своём немолодом возрасте задохнулась бы от такого, приди он к ней даже в ночном кошмаре. Тут Ифиса дочь свою не понимала, какой-то частью своей души невольно отвращаясь от неё.

– А сам ты? Образец из высшего мира? Ну, так что? Не устал ещё реветь и копытом рыть пол? Полы, конечно, новые сделали, а дом-то старый всё одно. Как и ты сам. Старого ты образца человек, хотя и мнишь себя новёхоньким пришельцем из будущего. Не авангард ты, а охвостье, выражаясь твоим же высоким стилем.

– Чего же тебе надо за твои ценные сведения? – он спокойно и деловито вернул её в русло беседы по существу.

– Скажи, Сэт-Мон, ты сына своего любил? Реги-Мона? Жалел его?

– Опять! – он плюнул на пол. – Да когда же ты наговоришься? Любил так, как ты не умеешь. Я такую цену за ту любовь заплатил, о какой тебе лучше не знать, не представлять даже! Я же после себя потомства уже не оставлю. Не смогла Ола никого уже после Сирта родить. Рок такой ей выпал или расплата за то, о чём она только сама и знает. А ты случайно не знаешь, были ли дети у моего сына? Ты не могла ни знать. Найти бы мне их. Всё бы для них сделал.

– Конечно, были и остались. Да где их найдёшь? Так что ты ко всякому так и относись, как к возможному своему внуку или внучке, чтобы сделать их жизнь лучше, чем она была у их отца, да и у нас с тобою.

– Советчица! Ну, говори о сделке, раз начала. – Сэт-Мон притих и даже побледнел. Он явно устал от своих бурных выбросов. Всё же возраст брал своё. Он сел в кресло странной конфигурации, оставшееся от прежнего хозяина. Став похожим на жреца или на мудреца, он и погрузился во внешнее раздумчивое спокойствие.

– Понимаешь, я не мелочная и не жадная. Но есть вещи, мне безмерно дорогие не в силу их стоимости. Когда-то, живя с отцом моей Олы, с Ал-Физом, я коллекционировала миниатюрную пластику, изображения танцовщиц и прочих девушек, выполненных на основе тех ролей, которые у меня и были некогда. Мне их изготовил не один художник, а несколько. Вручную. Они хранились у меня в моём павильоне, да там и остались по сию пору. Там Рамина теперь живёт. Ей они не нужны. А она не отдаёт. Из-за беспричинной жадности, из врождённого чувства вредности.

– Чего прежде не забрала? Если тебе они были дороги?

– Да как? Сначала я заболела настолько, что и себя не помнила. А потом Айра не отдала. Она же меня ненавидела. Нарочно отдыхала в моём бывшем павильоне и любовалась на мою коллекцию, торжествую свою победу надо мною. Она же помнила, где я жила. Где её муж любил меня. Вот там у неё с ним были самые взлёты их последующих отношений, принесшие ей последующих её детей. О Рамине такого не скажу. Её отцом был вовсе не Ал-Физ, а некий Чапос – работорговец. В него она и вышла рыжеволосой. Айра тоже умела мстить Ал-Физу за прежние унижения.

– Что ты говоришь? Рамина – дочь Чапоса? Быть такого не может!

– Почему это? Чапос был мужчина хоть куда. Крепости и телесной силы невозможной, хотя душою обладал неоднозначной. Не промешанной какой-то. У него чёрные бесплодные слои перемежались с довольно светлыми и даже ценными. Странный был субъект. Явная тварь, но с проблесками такого яркого и одарённого в нём, что в тупик меня ставил при общении. Редко это случалось, а было. Да и не меня одну он озадачивал. Женщин обожал не ради одного лишь подлого своего бизнеса. Выживал в мире, где не было никакой справедливости, так объяснял. Не хотел бедным быть и позволять ноги о себя вытирать господам жизни.

– Это пусть теперь в Надмирных селениях объясняет Творцу мира, чего он там желал или не желал. Он был преступник! И получил поделом!

– Откуда тебе это знать? Разве ты с ним соприкасался? Разве знал его дела и его самого?

– Как бы я не знал, если он был мужем твоей коллеги по актёрскому ремеслу Элиан, чьи детство и юность прошли у меня на глазах. Я отлично помню Элиан, не знаю, к сожалению, что с нею стало теперь. Я же в том самом доме жил, где и твоя бывшая подруга Нэя росла. О ней тоже ничего не знаю.