Коснувшись неба

"Рама" снова прилетела. Долго висела над аэродромом. Снова бомбили. И так целый день.

К вечеру наши самолеты вернулись. Но поскольку "рама" улетела недавно, комдив на случай ночной бомбежки приказал перерулить машины на другую сторону поля и тщательно их замаскировать.

Потом собрались летчики. Архангельский прямо у самолета показывал инженерам полков и техникам-вооруженцам, как подвешиваются эресы, на листках бумаги набрасывая эскизы. И чувствовалось, что летчикам было очень приятно, что такой известный конструктор приехал прямо на фронт.

Когда стало смеркаться, комдив спросил конструкторов, где они предпочитают ночевать: можно поехать в школу, за несколько километров, или же здесь, в шалашах, прямо на аэродроме.

Решили - на аэродроме. Тем более, что рядом щели, где можно будет укрыться.

В темноте они прошли с полкилометра к шалашам, стоящим на опушке леса, окружавшего аэродром. За день намаялись так, что завалились спать на солдатских шинелях, не удосужившись посмотреть, где щели.

Архангельский попал в шалаш, где уже расположились Кочетков, Николаев и Морозов. Через несколько минут все спали как убитые.

В 11 часов ночи вновь завыли "Юнкерсы" и послышались разрывы бомб. Нужно было бежать прятаться в щель, но где она, в темноте не разберешь. Решили вернуться обратно в шалаш. Архангельскому нестерпимо захотелось курить.

Инженеры растерялись.

– Поймите, Александр Александрович, огнем мы себя демаскируем.

– А я незаметно закурю, - упорствовал Архангельский.

Пришлось уступить. Архангельский лег на землю, его укрыли с головой шинелью, и он с наслаждением втягивал табачный дым, чувствуя, как каждую минуту земля под ним содрогается от разрывов бомб.

Через несколько минут к нему под шинель кто-то заполз и тоже закурил. Так они "перекурили" эту ночную бомбежку. А наутро с изумлением обнаружили, что щели были отрыты всего в 10 метрах от их шалаша...

Так, день ото дня набираясь фронтового опыта, кочевали они по аэродромам.

Уже в конце их пребывания на фронте они чуть не попали в плен. Ехали по лесу. В кабине, как обычно, сидел Ильюшин с картой и показывал дорогу. Внезапно дорога раздвоилась. Грузовик остановился. Все вышли. Ильюшин с картой в руке спорил с зам. наркома Кузнецовым.

Ильюшин хотел ехать по левой дороге, а Кузнецов - по правой. Кочетков, стоя за спиной Кузнецова, поддержал его. Вообще-то Кочетков, хотя и был военпредом и носил в петлице одну шпалу, в сущности, оставался штатским инженером. Он кончил МАИ в числе "парттысячников", а потом все время работал на заводе имени Фрунзе, выпускавшем двигатели Микулина. В демократичной атмосфере ОКБ, где право голоса имел любой инженер и где решающим было не кто говорит, а что говорит, он привык, чтобы все его слова, тем более относящиеся к делу, принимались всерьез.

Услышав мнение Кочеткова, Ильюшин взорвался - видимо, сдали нервы: сказались непрерывные бомбежки. Весьма резко он объяснил, что в армии капитаны не суются к генералам с советами.

В ответ Кочетков, вместо того чтобы взять под козырек и ответить: "Слушаюсь", как обиженный студент на экзамене, пожал плечами и полез в кузов.

Машина поехала по левой дороге. Ехали долго - часа два. И все время лесом. Наконец лес стал редеть, и впереди открылась поляна, а за ней село. В эту минуту из кустов с автоматом наперевес выскочил солдат.

– Стой!
– грозно приказал он, направляя ствол на кабину.

Грузовик остановился.

– Кто такие?
– он подошел к машине. Ильюшин достал свое удостоверение. Генеральские звезды и депутатский значок произвели впечатление.

– Куда едете, товарищ генерал?

– Вон туда, - Ильюшин показал на виднеющуюся в двух километрах деревню.

– Эту деревню немцы два часа назад заняли, - ответил солдат, возвращая Ильюшину удостоверение.

Шофер тут же, не ожидая команды, развернул грузовик и начал газовать обратно.

В кузове Кузнецов сначала от души выматерил немцев, а потом Ильюшина - за упрямство.

– Хороши бы мы были, когда целый грузовик конструкторов прямо немцам в лапы угодил. А что о нас наши подумали бы? Да мы бы даже застрелиться не успели, - горячился зам. наркома.

– И командование тоже хорошее: ни конвоя, ни сопровождающих, сказал Заславский.

– Ну, наркомат тоже хорош, Василий Петрович, - добавил Архангельский.
– Из чего, спрашивается, стреляться? На фронт отправляют, даже пистолета не дадут. Какой-то дурацкий бердан с одним патроном - галок пугать.

– Пистолет-то вон у Кочеткова есть, - возразил Кузнецов.
– Он-то и должен будет всех ликвидировать в случае чего.

– И меня?
– спросил Архангельский.

– Да что вы, Александр Александрович, - воскликнул Кочетков.
– Да разве я посмел бы такого уважаемого человека. Этот ТТ я лично для себя взял.

Все расхохотались. Смех снял напряжение.

Через два дня отправились обратно в Москву. Проезжая через Вязьму, изумились: девять дней назад это был чудный тихий городок. Теперь груды щебня и дымящиеся пожарища.

Часам к девяти вечера проехали Кубинку.

– Василий Петрович, - сказал Архангельский, - пока до Москвы доберемся, темно будет. Наверняка в налет попадем. Грузовик приткнут в подворотню, а мы так всю ночь куковать будем. Лучше сейчас свернем с Минского шоссе, переночуем в какой-нибудь деревеньке. А завтра на рассвете поедем. Хоть одну ночь без бомбежки спокойно поспим.

– Верно, Александр Александрович, - кивнул зам. наркома и постучал по крыше кабины шоферу.
– Сворачивай на проселок.

Через полчаса въехали в небольшую деревню. Загнали грузовик в старую ригу, а сами пошли в избу. Умылись. Архангельский, хитро улыбаясь, открыл свой чемоданчик.

– Василий Петрович, - обратился он к Кузнецову, - не кажется ли вам, что мы имеем право по поводу благополучного окончания поездки на фронт?
– он вынул бутылку спирта.

– Безусловно, Александр Александрович.
– ответил Кузнецов, вынимая из своего саквояжа бутылку портвейна.

Ильюшин кивнул и молча достал откуда-то коньяк.