Костер в белой ночи

— Ты что?

— Да вот полушубок надел на вас, — голос у Комлева дрожал.

Глохлов попробовал подняться, но не смог, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, снова все отчаянно быстро закружилось в глазах, зажмурился, сказал:

— Пить!

Комлев неслышно выплеснул из чайника оставшийся чай, который принес с собой, зачерпнул воды из реки, поднес к губам майора. Ощущая еще не остывшее тепло металла, Глохлов жадно тянул из носика обжигающе студеную воду.

Напившись, он отстранился, и вода пролилась на заросший подбородок, на грудь, забежала за воротник.

Все это время Комлев соображал, как же быть дальше: оставить ли Глохлова в чуме, ждать ли людей, или все-таки плыть к ним?

В том, что люди придут на помощь, он не сомневался. Но когда? Если очень скоро, то лучше спешить к ним навстречу. Если через два-три дня (на это время хватало продуктов), лучше ждать тут.

Трех дней Глохлов наверняка не выдюжит. И тогда он, Комлев, вне подозрений. Ведь у него свидетели, у него кругом оправдание, и только Глохлов держит за пазухой нож…

Но тогда Комлев останется один на один с тайгою. Один на один! И снова придет к нему ТОТ, придет Многояров и еще чего хуже — придет ОТТУДА Глохлов. Нет! Нет! Надо ехать, надо!

— Приподними меня, — Глохлов смотрел на Комлева в упор, словно понимая, о чем думает он. — Приподними, слышишь? — Жар обметал губы Глохлова, и слова сухо, шелестели на них.

Комлев, подхватив его под мышки, подтянул к носовому багажнику. Глохлов оперся спиной о переборку и теперь, тяжело и прерывисто дыша, полусидел.

— Сможешь завести мотор? — спросил после долгой паузы, во время которой Комлев стягивал лодку в реку.

— Смогу.

— Поставь на нейтральную переключатель скоростей, — отделяя каждое слово, сказал Глохлов. — А то выбросит из лодки.

Мотор долго не заводился, и Глохлов, приоткрывая глаза и снова зажмуриваясь, говорил:

— Убери газ… Вытяни до отказа стартер… Заводи до вспышки… Убери стартер… Выведи в запуск газ… Заводи…

Наконец мотор завелся, и Комлев, понемногу прибавляя газ, включил скорость, но лодка все-таки пошла не плавно, как обычно у Глохлова, а с рывка. Берег стремительно кинулся назад, и Комлев, растерявшись, еще некоторое время никак не мог справиться с мотором. Лодка виляла, кидаясь то на берег, то прочь от него. А справившись, вышел на глубину. Перед ним лежала черная дорога живой воды. Дорога эта, чуть выгибаясь, уходила к высокому мыску — второму камешку — и там, за мысом, впадала в глубокий улов. Комлев не знал, что даже в самые большие половодья река там сонная и недвижная. Этот сонный улов был неширок, спокойствие воды тут определялось большой глубиной и широким подскальным озером, куда с гулом уходило течение, возникая сразу же за камешком, минуя улов.

Комлев до предела выжимал газ, считая, что путь впереди теперь уже свободен. Рука сама по себе повышала подачу горючего, и лодка летела по реке, высоко вскинув нос, касаясь воды только кормовой своей частью и гребью. Мороз резал лицо, выбивал слезу, мешал видеть путь.

Газ выжат до упора! И вдруг впереди — ровное поле чистого льда в редких снежных застругах… Не соображая, что делает, Комлев кинул лодку вправо и сбросил газ; оседающая лодка всей своей тяжестью легла на край ледяного поля, проломила его. Мотор заглох. Все еще не поборов страха, Комлев встал и потянул шнур стартера на себя.

— Переключатель в нейтральную! — крикнул Глохлов, но было уже поздно. Взревел мотор, резкий толчок выкинул Комлева из лодки, и она, ломая лед, бестолково тычась носом, неуправляемая, пошла вперед.

Там, где лодка вломилась в лед, чернела широкая полоса воды с пляшущими на ней льдинками. Все еще сидя, привалившись спиною к багажнику, Глохлов вдруг увидел Комлева. Вскидывая руки и подсовывая под себя расколотые крыги, он барахтался в проломе. Его тянуло под скалы, но он упорно сопротивлялся подводному течению и искал вокруг себя опоры.

Глохлов резко поднялся, и в эту секунду споткнулся на ровном беге мотор, всхлипнули поршни и над рекой стало тихо.

Неправдоподобно тихо стало вокруг, и ни тяжелый плеск воды, ни утробные звуки, вырывавшиеся из горла Комлева, не могли нарушить тишины. В тишине этой совершалось таинство.

Глохлов словно бы оцепенел, врасплох захваченный случившимся. Но оцепенение длилось какое-то несоизмеримо малое мгновение. Глохлов так же легко, как и встал, шагнул к мотору.

«Скорее! Скорее! Надо помочь! Скорее! А почему надо помогать?!»

По-гусиному гыкая, Комлев вытягивал шею, тянулся из последнего к лодке, не смея уже противостоять холодной силе реки.

Глохлов не слышал, как завелся мотор, не почувствовал стремительного броска к тонущему. Лодка, чуть было не накрыв Комлева, осела рядом. Глохлов делал все необходимое бессознательно, но точно и верно. Вот он увидел синие пальцы с кроваво-красными ногтями, впившиеся в борт. Лодка резко осела и начала быстро крениться. Глохлов, стараясь уравновесить ее, перенес тяжесть своего тела на противоположный борт.

«Надо помочь», — подумал и, сохраняя равновесие, осторожно шагнул вперед. Стараясь не «беспокоить» Многоярова, сделал еще один шаг, выровнял лодку, еще шагнул и уже нагнулся, чтобы ухватить Комлева за руки, как за бортом что-то тихонечко булькнуло, будто в реку с берега кинули пустячный камешек. Он еще на мгновение увидел белое лицо Комлева с вылезшими из орбит белыми глазами, сведенный в беззвучном крике черный провал рта, куда, словно в воронку, хлынула темная вода, увидел вставшие дыбом волосы над узеньким, низким лбом, но в следующее мгновение все эти черты словно бы стали нерезкими, словно бы растворились. Вода обожгла руки, подступила к предплечьям, залилась за пазуху. Стоя на коленях в лодке и перевалившись за борт, Глохлов шарил под водой по борту, чувствуя пустоту реки и свинцовую ее тяжесть. В плечо тупо ударилась льдина, и он, почувствовав этот удар, выпрямился. Вокруг медленно сходились мелкие и крупные льдины, поспешно латая пролом в улове. Ничто уже не напоминало о только что случившемся.

Ничто не изменилось в мире, так же немо и оснеженно стояла тайга на берегу. Клонилось к закату красное солнце, погружалась в сон Авлакан-река.

Отбиваясь веслом, Глохлов подгреб к берегу. Вытянул на камешник лодку, на корме тоненькой струйкой дымился оброненный Комлевым окурок.

«Ну вот и все… — подумал Глохлов. — А я вмерзну. Как же это? Почему я его не спас? Почему раньше не крикнул, чтобы поставил переключатель в нейтральную? Выходит так, что это все от меня. Мотор доверил. Почему не предупредил об улове? Выходит, это я его. Он — Многоярова, я — его! Мог же вытянуть! Надо было кинуться разом, схватить за руки… Ведь мог же вытянуть? Мог… Конечна, мог! Мотор доверять нельзя было!.. Доверил мотор… и погубил… Я его погубил!..»

Путались в голове мысли, а в уши лез надоедливый стук, заполняя собою весь мир, беспокоя и тревожа медленно наступающий покой души и тела.

Глохлов не сразу понял, что неприятный ему этот стук существует в яви. На Глохлова по стрежню, разбрасывая воду, шел катер.

Солнце садилось в реку, и фигуры на палубе казались черными. Катер резко затормозил, низко проседая, будто кто-то позади подобрал в утяг вожжи и, мягко нагоняя волну, ткнулся рядом с лодкой в берег.

— Кто? — кивнув на брезент и догадываясь, что под ним скрыто, спросил Ручьев.