Костёр в белой ночи
Шрифт:
Десять месяцев в океане, триста рабочих суток, спрессованных в одно: работа, работа, работа без выходных, без праздников. И всё же он находил время, чтобы вернуться к прошлому, к Лизе, женитьбе и такой короткой семейной жизни. И чем больше и чаще думал он об этом, тем трогательнее и жалче становилась Лиза с её представлениями о жизни, с её рационально расчётливым подходом ко всему. Он писал шутливые, добрые письма, наполненные мужской лаской, которую она почему-то не замечала.
Он рассказал ей о встрече с китами, стараясь передать в письме всё, как было, и своё удивительное состояние раздвоенности в тот миг, и свои мысли о том необыкновенном. На это письмо Лиза ответила, что у него прекрасный слог и что, пожалуй, пора подумать и позаботиться о недюжинном его литературном даре. «Миша, из писем
Михаила обескуражило это письмо. Он написал ей, прося больше никогда и никому не показывать писем, пусть даже «выжимок», особенно Старику. Тимофеев в любой работе признаёт только работу. «Неужели тебе, бабе, неясно, что всё это адресовано только тебе и это только твоё. Это то, чем не делятся, что люди хранят в себе».
Ей стало ясно, она поняла его.
«Хорошо, Миша, я не буду трогать твоё имя. Хотя для ДЕЛА, – она написала это слово заглавными, – для большого ДЕЛА опубликование дневников было бы кстати. Мы – деловые люди и должны служить ДЕЛУ даже своими интимами. Шеф наш не понимает твоего упрямства, я тоже, да и умные люди не понимают. А твой Старик, он куда умнее тебя, сказал: «Чёрт с вами, публикуйте какую угодно ерунду, только чтобы было не антинаучно. Как хотите!» Вот душка, вот молодец! А ты скупердяй, зазнавшийся чин. В пяти номерах (мы уже разбили дневники на куски), в пяти номерах нашей газеты будет набрано корпусом (жирным или полужирным, как захочешь): «М. И. Канаев – кандидат биологических наук, начальник Тихоокеанской экспедиции Академии наук СССР». Неужели ты не понимаешь, как это важно для тебя? Ответь на этот вопрос. Целую. Лиза».
Он отправил радиограмму:
«Не понимаю тчк Канаев тчк».
Лиза ответила:
«Разреши мне пользоваться письмами как считаю нужным вскл Письма мои вопр Деева».
«Письма твои тчк Я ни при чём вскл». Без подписи.
После обмена радиограммами они не писали друг другу месяца полтора.
Михаил написал первый, не выдержав тоски, что наваливалась на него в короткие часы отдыха. Написал по-прежнему шутливо, непринуждённо и очень нежно. Она опять казалась ему незащищённой и жалкой в своей уверенности, в своём стремлении делать всё по задуманному раз и навсегда плану.
«Мишка, а я всё-таки по-деловому распорядилась моим личным («личным» было подчёркнуто) богатством. Написала два шикарных очерка по твоим письмам. Не кричи! Не кричи! Тебя там нету, и никто тебя там не узнает. Ты хоть и учёный, но мужик, а там интеллектуал, пальчики оближешь. Умница и лапушка! Вот! Результат – очерки на доске лучших материалов, с проблемкой, и с критикой, и с образом – очерки-то. Понял, что такое деловая и умная женщина, дурачок?! На гонорар купила себе модерновый свитер. Конечно, у спекулянтов! Ездят, гады, за границу! Целую, скучаю, твоя жёнушка».
Бессонно лежал в ту ночь Михаил в каюте. Вставал. Курил. Ходил из угла в угол. Думал: «Ну что тут такого?! Баба как баба! Хочется быть на виду. Первой хочется быть. Письма? Да чёрт с ними! Догадалась бы прислать дурацкие эти очерки. Может быть, там действительно ни к моим воротам, ни к твоим плетням. Да всё ерунда! Но в главном неужели она ничего не чувствует… Ведь я ей кричу, зову её! Её – женщину, жену, творительницу рода! А она – выжимки. Как на бобровую струю идут в капкан любые звери, так и на мои выжимки её дурацкий читатель…»
Близилось возвращение. Михаил заранее отправил письмо Лизе, чтобы она прилетела во Владивосток на встречу. Она ответила, что очень хочет прилететь, но всё-таки думает, что лучше увидеться в Москве. Билет до Владивостока дорог, а им предстоит столько совершенно необходимых трат: и одеться надо, и купить ему кабинет для новой квартиры, которую обещают к праздникам.
И всё-таки она прилетела. Михаил не поверил глазам: стоит на пристани, среди встречающих его красивая, чертовски красивая Лизка. Лёгонькая шубка на плечах, волосы, золотые её волосы, разметались по ветру,
и она придерживает их узкой в чёрной перчатке ладонью. Лизка, его Лизка! Не по чину растолкав всех у трапа, первым выпрыгнул на причал. Мальчишкой стрельнул к встречающим.– Что с тобой, дед? – крикнули ему.
Лиза не узнала. Она тоже бежала. Он остановился, распахнул объятия – Лиза мимо, потом резко остановилась, словно наткнулась на его отчаянный взгляд, повернулась:
– Миша, ты?! Это ты!
Широкая борода закрывала всё лицо Михаила, ниспадала на грудь. Бросились друг к другу. Она шептала:
– Миша, Миша… Люди смотрят… Неудобно, – и, высвободившись из его объятий, очень строго: – Сейчас же сбрей! Не выходя из порта, сбрей.
Михаил снова обнял её, целуя, слушая сбивчивый требовательный шёпот.
А потом, когда шли по причалу, она восторженно сообщила:
– Знаешь, удалось схватить командировку. Как здорово, да?!
– Здорово! Молодец, что приехала, – но что-то тихонько-тихонько кольнуло в сердце.
Всё как нельзя лучше развивалось в его жизни. Одобренная Стариком докторская (это в тридцать два года-то), назначение учёным секретарём института, серьёзная и большая статья, опубликованная в «Центральном научном вестнике», наделавшая шуму и доставившая беспокойств и хлопот Лизе (кому-то надо было звонить и объяснять, от кого-то принимать поздравления и знаки внимания, выслушивать по телефону длиннющие советы испытавших всё и вся жён учёных мужей и т. д. и т. п.).
Признание. Оно не бывает общим, хотя в обиходе и даже в серьёзном мы говорим: пришло общее признание. Признание не бывает общим, оно бывает только твоим, когда ты сам веришь в свои силы, в правоту своего дела. Михаил верил.
Всё складывалось в его жизни как нельзя лучше. И всё рухнуло разом. Из-за неумения промолчать вовремя, поддакнуть впору, из-за необузданной его страсти всегда говорить всё, что думает.
Лиза долго и кропотливо готовила встречу – семейный обед. Она положила столько сил и умения на то, чтобы свести воедино людей, не встречавшихся друг с другом, но очень нужных, по её мнению, друг другу. Она совершила невозможное, и в их новой квартире состоялся тот памятный обед. После которого, так считала Лиза, всё неузнаваемо изменится в их жизни. Оно неузнаваемо и изменилось, только совсем не так, как хотелось Лизе.
Тогда неожиданно и тяжело заболел Старик. И директором их института, так же неожиданно, был назначен доктор Зарождатский – человек преуспевающий, стремительно делающий карьеру. Человек крайностей, решительный, наделённый безмерным ораторским талантом, прекрасно ориентируясь в научной конъюнктуре, он разом как-то оттеснил прежние авторитеты и стал первым лицом в биологии.
Лиза, зная неуживчивый характер мужа, его «тупую» прямоту, приверженность к старой школе Тимофеева (Зарождатский был представителем другой школы), со всей яростью своего деятельного характера бросилась на помощь супругу. Она решила сблизить Михаила и Зарождатского, меж которыми уже тогда «пробежала кошка». Оба – и директор института, и учёный секретарь – настороженно относились друг к другу. Люди разных научных школ, они были противоположны друг другу и по характерам, и по взгляду на жизнь. Единственное, что соединяло их, была работа. Сугубо деловые отношения, где каждый отстаивал свою точку зрения, каждый защищал свою правоту, но вынужден был уступать объективной правоте дела, позволяли им общаться друг с другом. Во всём остальном они были антиподами.
Лиза взвалила на свои плечи невыполнимое: свести этих людей вне работы. Она хорошо знала к тому времени доктора Зарождатского, он был очень популярен среди журналистов, была знакома с его женой и даже несколько раз встречалась с ней у общей подруги. Ей не представило особого труда пригласить Зарождатских на новоселье и заручиться их согласием. Михаилу она ничего не говорила об этом приглашении, боясь (и не без основания), что тот одним необдуманным махом разрубит все её хитросплетения. На этом обеде должны были быть и супруги Орловы. Иван Иванович Орлов курировал институт. И Бляхины – он молодой членкор Академии наук, она солистка ГАБТа. Должен был быть и журналист Касаткин, без которого – об этом говорили шёпотом, но настойчиво – не обходился ни один приём и ни один визит за границу.