Кот баюн и чудь белоглазая

К Мишне меж крутых мужчин прошмыгнула старая Хава:

— Ты как, девочка? Вся бледна и дрожишь.

— Всё хорошо, дорогая. Мне на миг показалось, что этот дурак не выдержит и вступится за старика. Странные понятия у гоев — совесть превыше власти.

— Теперь ты главная в этом городе. Большинство бояр — наши люди. Князь — твой муж. Мы сможем даже контролировать это белобрысое чудовище. Тем более что сейчас — это просто человечек. Проклятый арий.

— Да, Хава. Мы оплетём их нашими людьми — вера сильнее долга.

— А потом ты сыграешь роль Юдифи, — шепнула старуха.

— И великая Хазария от моря до моря станет реальностью, — прошептала юная княгиня.

Сундук второй Доска шестнадцатая

Коттин лежал на лавке, отвернувшись к стене, и перебирал в уме события, произошедшие за последнее время. Вечером того памятного дня, когда народ пришёл в себя от неслыханных решений Великого вече, удалось организовать неплохой пир, а на следующий день сыграть свадьбу молодого князя. Всего торжества длились пять дней, правда участвовала в них исключительно городская знать — народ уже на второй день принялся за обыденный труд. Так получилось, что на третий день торжеств, кто-то высказал мысль, что освободилось место в боярской Думе — ведь Стефан стал князем, и что следовало бы поискать достойного претендента на высокое место. Опять же, само собой вышло, что кроме Коттина, сидевшего за главным столом справа от князя, то есть формально занимавшего боярское место, занять его уже и по закону было более некому. Тут же созвали захмелевших бояр, под радостные крики памов и дружинников, весьма скоро забывших былые сомнения, объявили о назначении. А почему бы и нет? Происхождения герой наверняка высокого — вон, небесный меч как сияет! На том и порешили.

Вечером первого дня удалось сделать и кое-какие государственные дела. Во-первых, дружине выдали новое оружие и латы — стальные шлемы с рогами, кольчуги. Несколько часов служивые прилаживали шлемы, точили мечи, подгоняли латы из стальных полос. Затем всё было сдано в оружейную комнату, закрыто на огромный хитроумный замок и передано под охрану. Новая служба Коттина начинала наводить порядок.

Потом новое оружие выдали ополченцам, уже под неусыпным взором дружины. Бывшим каторжникам дали немного погулять, налили по большой чаше мёда — затем князь Стефан кое-как организовал проводы войска в поход. Под надзором Коттина и воеводы, отряд лихих вояк, сменивших разбойничьи платки на рогатый металл, сетки-намордники и стальные латы, был с трудом построен на майдане, облагодетельствован серебряными ногатами, и отправлен восвояси через западные ворота на саамов и карел. Все были страшно довольны друг другом — каторга оттого, что уносит ноги из страшного места, где, не моргнув глазом, повесили часть их шайки за невинные шалости, обычные на войне, горожане — оттого, что совершенно ненужное ополчение уходит прочь. Дай боги — навсегда. Радость и искренность горожанок, махавших платками воякам, была, несомненно, сильнее, чем радость разбойников — все видели, как наскоро обручили и спровадили из города новоявленную семью — девчонку с прощёным насильником. Девица плакала и смеялась одновременно — позор и примирение образуют в женщинах чудную смесь. Одно радовало молодую — в ритуале свадьбы волхвов было так же много, как на княжеской свадьбе, что случилась днём позже. Будет что внукам рассказать!

Коттин решил также, немедленно, как только всё закончится, отправиться в Чудово — кое-что выяснить о Стине. Так как угроза нашествий и переворотов пока миновала, то лучше всего было бы такое путешествие совершить вместе с воеводой — народу придётся рассказать, что бояре отправились по городам и весям, выяснить, как живёт он, народ, нет ли у его, народа, каких просьб и жалоб? Заодно необходимо было узнать, жив ли старый пам Папай. А Чудесу надо сказать, чтобы не проговорился случайно о нём, Коттине, ведь никто в Чудове не видел Кота Баюна в человеческом обличье.

Коттин встал, потянулся, посмотрел на свой мешок, сиротливо висевший на оленьем рожке, прибитом к стене, хотел было поискать старую войлочную шляпу-пирожок, но, улыбнулся, взял новую — парчовую, прошитую серебряными нитями, с опушкой из чёрнобурки. Это уже не старый войлок — тулья шапки была богато изукрашена рубинами. Прицепив меч, лежавший на лавке (первое, что изменил в жизни двора Коттин — вход в княжьи палаты с оружием был запрещён всем, кроме воеводы, а так же особых доверенных дружинников, вооружённых секирами — рынд), бывший Кот направился на малый ужин — свадьба закончилась, памы разъехались, знать приступила к службе новому князю.

За столом сидели только свои — во главе Стефан в белой рубахе, шитой серебром, с длинными рукавами ниже пояса, с прорезями для рук, подпоясанный белым же поясом с кистями. На голове его красовалась мурмолка из бархата, с серебряным наконечником поверх высокой тульи с отворотом, украшенная лисьим хвостом. Позади княжьего стола красовались рынды — в белых кафтанах, в высоких белых шапках — люди Аминты. Коттин взглянул на них, те незаметно кивнули — всё в порядке.

Рядом с князем полулежал на подушках воевода Чудес — под его красной рубахой опытный взгляд Коттина приметил стальные пластины, нашитые на кольчугу. На немой вопрос бывшего Кота воевода мигнул — потом скажу, дескать. Поверх бедра воеводы драгоценными камушками блестела сабля, синим и красным. Теми же цветами сияла коротко стриженая рыжая голова Чудеса — на ней красовалась маленькая тюбетейка — сафьяновая тафья, украшенная камнями, жемчугом, золотой нитью. Воевода бросал быстрые взгляды на трёх бояр, сидевших напротив, чувствовалось, что достаточно одного мгновения, и вся драгоценная мишура полетит прочь — в случае опасности перед врагом вырастет воин, украшенный лишь сталью и кровью.

Бояре, молодые парни из знатных семей, только что выбранные на служение, держались вместе, Коттин их сразу же вычислил, как бояр Мишны. Они всегда сидели рядом, разговаривали промеж собой отдельной кучкой, советовались друг с другом в узком кругу. Вот и сейчас — сидели напряжённо, посматривая на князя и воеводу, одеты были по полному параду, хотя ужин был малым, для своих. Горлатые шапки нелепо торчали в потолок — даже за княжеским ужином бояре имели привилегию не снимать их — берегли честь. Впрочем, тяжелые ферязи они тоже не сняли, несмотря на летнюю жару. Одно место возле них пустовало — княгиня Мишна вышла, может быть, подать распоряжение о блюдах, может быть, по личным делам.

В конце стола полулежали два загулявших пама — в белых атласных колпаках, украшенных околышами — ожерельями из жемчуга, переплетёнными золотом. Впрочем, их кони стояли в упряжи — значит, с восходом солнца они уедут.

Коттин присел рядом с воеводой, вытянул под стол ноги в старинных красных сапогах с прорезями (дети ходили за ним стайками, кивая на сапоги и рассказывая друг другу страшные сказки), краем глаза уловил, как молодые бояре на волосок отодвинулись, увидев рукоять его меча. «О чём они говорят, оставаясь одни? — подумал Коттин. — Или ими уже полностью руководит Мишна? Не рановато ли?»

Вошла Мишна, в окружении девушек, осторожно несущих серебряную ендову с чем-то ароматным. Коттин уловил запах мясного бульона, горьких трав, укропа. Начали обносить гостей, открыв крышку. Хава, шедшая позади княгини, с поклоном подала ей серебряную лопатку, гости восторженно забормотали хозяйке ласковые слова за её заботу. «Это что, какой-то ритуал?» — поразился Коттин, оглядывая застолье. В конце свадебного марафона, когда было выпито немало вин и медов, никто не обратил особого внимания на происходящее — мало ли их, свадебных ритуалов? Одних только крайне необходимых для свадьбы песен было спето несколько десятков, а посыпанье просом, а переступание порожка…

Мишна осторожно вытаскивала лопаточкой исходящие паром куски молодой телятины, с тмином, укропом — переносила их на серебряные блюда бояр и памов. Вот она приблизилась к воеводе — синие глаза блестят, губы в перламутровой заморской помаде — положила в золотое блюдо закуску. Вот, положила ему, Коттину — золото её волос обдало лицо бывшего Кота. Положила себе — и велела уносить ендову. Коттин встрепенулся, на золотом блюде князя лежали лишь обглоданные куриные кости, хребёт рыбы.

Молодые бояре смотрели — и всё видели. Воевода пил мёд из пиалы. Коттин отметил, что бояре заметили его реакцию. Князь тупо посмотрел на уходящую княгиню, поморгал белёсыми ресницами. Потом схватил куриную ногу, принялся обгладывать. «Ищет оправдание жене, — подумал Коттин. — Не верит своим глазам — думает, что она сочла его блюдо ещё наполненным».

Мишна оглянулась, увидела, что Коттин всё понял, высокомерно улыбнулась.

«Это не заговор, — расслабился древний странник, — это бабская стервозность. Показывает своим последователям, кто в доме хозяин. Бедный Стефан! А, впрочем, он у нас христианин — пусть терпит и молится».