Кот и крысы

– Нет, вот те крест!
– Левушка перекрестился.
– Я бы уж заметил, коли шпага бы кому меж ребер прошла!

Он в неподдельном отчаянии опустился на колени возле умирающего и стал дальше, снизу вверх, расстегивать окровавленный камзол.

– Не надо, - удержал его Федька.
– Тут врач надобен… вот коли бы господин Воробьев в запое не валялись…

– А коли в Павловскую больницу свезти?
– предложил Клашка.
– Она тут неподалеку…

– Сморозил! Неподалеку! До нее еще чесать и чесать!
– возмутился Федька, который помнил местоположение больницы еще с чумного времени.

– Так вот же карета!

Но оказалось, что неприятель, убегая, полоснул клинками по упряжи. Разве что вести лошадей шагом под уздцы…

– Кончается, - сказал Левушка, стоя возле Степана Васильевича на коленях.
– Рбята, снимите кто-нибудь рубаху! Может, перевяжем, успеем спасти?… Ах ты черт!…

– Ты чего?
– Федька первым понял, что дело неладно.

– Видишь? Видишь?
– Левушка в отчаянии, что свет падает на тело не так, как ему надобно, схватил Федьку за руку и приложил к нужному месту.

– Мать честная… - пробормотал Федька.
– Вон оно что!

Не просто так погиб, в бою не приняв участия, Степан Васильевич, чьего прозвания пока не ведали, а в груди у него торчала не сразу различимая рукоять длинного и тонкого ножа.

– Свои же закололи! Господи, какие сволочи, какие твари!
– закричал Левушка.
– Сперва доктора, что им доктор-то сделал?!. Потом Фомин! Теперь еще этот! Господи, да ты не видишь,что ли?…

И сел на пятки, уж не зная, с какой такой мольбой обратиться к Богу, чтобы хоть слово подсказки сверху услыхать.

Но подсказка жила в нем в самом.

Он вспомнил черепановские номера, вспомнил Архарова, сидящего перед телом измайловца Фомина. И вспомнил также, как друг произнес несколько не своим, звонким и едким, как прожигающая железо кислота, голосом:

– Они - крысы, а ты - кот!

Только сейчас, после сражения, он осознал эту архаровскую присказку.

Крысы поселились в Москве, крысы вредили всему, до чего дотягивались их острые зубы. Человеческая жизнь для них не значила ни гроша.

Стало быть, вы - крысы, но я - кот.

Левушка встал.

– Едем на Лубянку, - сказал он сколь возможно спокойнее.

– Не могу, - отвечал Федька.
– Езжайте сами. Клашка тело пока покараулит, а я - не могу.

– А ты, Федя, как тут вообще случился?
– наконец догадался спросить Левушка.

– Да в засаде сидел!
– с досадой воскликнул Федька.
– Накрылась корытом моя засада!

– А что такое?

– Меня послали Сашкиных следов искать. А разве возможно все Замоскворечье в одиночку прочесать? Мне двух человек дали. Следов - ни хрена хренащего! И вот напоролись - да не на Сашку.

– А на что?
– Левушка сгорал от нетерпения, да и Клаварош тоже вмиг оказался рядом.

– На землю! Кто-то повадился по ночам землю на берег вывозить да тут же в воду кидать, за день, глядишь, кучу и смоет. Я подумал - кабы кто погреб копал, так землю бы на огород кидал, чего ее в Москву-реку спускать, да еще ночью? Мы с Клашкой решили последить, что это за землекоп завелся.

– Делать вам, братцы, нечего, - отрубил разочарованный Левушка.
– Поедете со мной, нужно этого Степана Васильевича как-то до Лубянки довезти.

– Погоди, господин Тучков, - мотнув головой, возразил Федька.
– Ты полагаешь, я умом тронулся, делать мне не хрен свинячий? А ты вспомни - в этом дельце у нас уже один землекоп имеется! Ты вспомни! С кем я в Колымажном сцепился! Этот, то ли аббат, то ли не аббат, под париком плешь выстрижена, руки барские, а под ногтями - земля? Забыл? А я вот помню!

* * *

Архаров, дожидаясь новостей, так и провел ночь на Рязанском подворье. Он нашел ключ от чуланчика без окон, где Шварц держал порой взаперти то Матвея Воробьева, то кого иного, и завалился на топчан. Этого от него никто не ожидал - и Левушка, прискакав из Замоскворечья и не найдя друга в кабинете, сгоряча рванул на Пречистенку, где перепугал всю дворню.

– Их милости Николаи Петровичи не возвращались! Ахти мне!
– возопил заспанный Никодимка и продолжал далее в уже известном стиле: - Ахти мне, сиротинушке! Только и было в жизни защиты, что Николаи Петровичи незабвенные! Опять я остался один, как перст! Куды ж вы, ангелы-хранители, глядели, коли Николаев Петровичей проворонили?

Тут он получил подзатыльник от не растерявшегося истопника Михея.

– Сеньку-кучера спросить надобно, - догадался дворецкий Меркурий Иванович.

Сеньку отыскали на конюшне, при лошадях. Он клялся и божился, что коли бы барин куда собрался, прислал бы за ним - либо карету закладывать, либо рыжую Фетиду седлать. А пешком ходить он не любитель. Левушка подумал - и велел закладывать карету. Все-таки нужно было поскорее привезти на Лубянку и определить в мертвецкую покойного и пока бесфамильного Степана Васильевича - пока на замоскворецких улочках не появился народ. Тем более, что уже светало.

Сенька, прекрасно знавший Москву, не сразу разобрался в путаных Левушкиных указаниях. Мало ли пустырей в Замоскворечье, да и недавних пожарищ предовольно. Однако Левушка вспомнил про Федькину засаду. Стало ясно, что драка произошла неподареку от речного берега. И тогда Левушка вспомнил еще кое-что важное - из показаний старичка, что нашел на берегу женский наряд Саши Коробова. Он толковал, что проживает неподалеку от нового Успенского храма - стало быть, и Федька где-то там ночью бродит да в засадах сидит. Эти показания он сам Федьке вслух читал в надежде, что удастся прицепиться к какому-то слову.

Сенька удивился - вроде Успенский храм ему знаком, так он же старый, когда в тех краях успели поставить новый? Пришлось остановить карету на перекрестке, Левушке - спешиться, и тогда дождаться пастуха со стадом буренок. Пастух и растолковал: храм был построен лет с полсотни назад. Старичок, принесший в полицию находку, совсем ветхий - для него этот храм как звался в годы молодости новым, так и по сей день таков.

Покрутившись в Кожевеннических переулках, которые местный народ как-то различал по приметам, Левушка с Сенькой увидели и пустырь, и пожарище, и брошенную карету. В карете находились Клаварош и мертвое тело, а Клашка Иванов ушел вместе с Федькой выслеживать загадочных землекопов.

Было уже достаточно светло, чтобы обыскать карету. Тело Степана Васильевича перетащили в архаровский экипаж, и Левушка впервые в жизни взялся за обыск. Клаварош стоял снаружи и давал советы.

Карета была обыкновенная, с простой росписью по дверцам и стенкам - цветочными гирляндами, весьма облупившимися. Внутри нашелся шелковый веер с картинками и блестками - таких на Ильинке, поди, не одна сотня. За подушками на сиденьях Левушка обнаружил кучу всякого добра - крошки, роговую пуговицу, карандаш, несколько игральных карт, два яблочных огрызка, грязный платок и пузырек с притертой крышкой. Открыл, понюхал - пахло прескверно. Однако запах был чем-то знаком. Далее последовала вещица неожиданная - нарядный мешочек, из тех, которые ввела в моду давешняя фаворитка французского короля, и названный в ее честь «помпадур», а в нем два клубочка и вязальные спицы с начатым то ли чулком, то ли носком.