Кот-Скиталец

Кошки показали мне место, где была их поильня. Из отогнутого лепестка декоративной раковины срывался вниз водопадик, в нем можно было умыться и набрать воду для стирки. Греть ее и готовить мне придется, как они предупредили, над костром – на печь мало надежды.

– Вот и славно, – сказала я Бэсу. Он храбро жался к моей ноге, исподлобья окидывая манкаттов вдохновенным взором Дон-Кихота. – Дождить станет – понизу тент растянем, я о нем Арта попрошу. Печку бы стоило перебрать, только, боюсь, дров жрет немеряно. Куплю портативную, авось денег будущий зять подкинет. Или Эрмина.

– Вам, и верно, только в диком лесу жить, – сказала она, прощаясь. – Хотя и мы совсем неплохо существовали в свое время посреди гнилых досок и буйной флоры.

– Самое главное – дух приключений, – ответила я. – Но не дворцовых интриг, вы понимаете. По вечерам листать обрывки страниц, медитировать над обломком костяной гребенки или детским башмачком, днем – домовничать и кухарить по мере острой необходимости. И сочинять стихи. Эрмина, вы когда-нибудь стихи писали?

– Я же была при детях, – проговорила она смущенно. Поди пойми, что она имела в виду…

– Это был старинный дом? Дом высокородных? Судя по описанию Даниэля, он для них не очень годился: даже для ссылки.

– Это одна из резиденций отца и мое приданое, – ответила Эрмина. – Так что именно «даже».

– Вот почему…

– Еще при его жизни в парке начали селиться болотные мунки. Думаю, Даниэль и об этом вспоминал. Их в столице никуда не пускали, это потом уже застроили низину домами-скороспелками и вытряхнули туда всех сразу. Жить на колесах, в тесноте, им было трудно – мункские женщины носят ребенка двенадцать месяцев, прежде чем созреет его мозг, и в это время почти не могут заниматься ремеслом. Мы трое помогали, чем можно, хотя не от большого избытка.

Большого избытка в этом доме, я так думаю, не будет во веки веков, думала я, разводя костер на железном листе, который ветром скинуло с крыши. Нагрела воды в драном цинковом тазу и отчистила, как могла, обе «настоящие» комнаты. Без мебели они казались очень велики, не по моим костям. Стены тут были из полуошкуренных, зеленоватых лиственничных стволов обхватом в добрых полметра, будто в пороховом погребе, вот и уцелели. Затем я перетащила сюда кровать с почти целой пружинной сеткой, довольно приличную, и застелила всеми найденными тряпками. К счастью, они были сухими – висели по стенам или лежали на скамьях. Гниению подвергнулось лишь то, что касалось пола, но даже и это меня удивило – так привыкла я в вечной андрской засухе. Бэс поминутно притаскивал в зубах ломаные, подопревшие диковинки: прикладная археология руин. Шелковый платок – потом я сделала из него парадную наволочку. Блюдце и только немного погодя – чашку; подобие жезла с выгравированными на нем знаками – нанесены они были то ли в шутку, то ли всерьез, и мы с бассетом долго пытались угадать, для какой магии они были предназначены. Наматрасник: блохи покинули сию обитель за бесперспективностью, и, хорошо встряхнув и малость выжарив на костре, его можно было пустить в дело. Бэсик же выследил прелестный столик с углублением в крышке и полкой внизу, инкрустированный перламутром; должно быть, умывальный, но я решила на нем питаться. Были тут и подсвечники: свечи я заранее принесла с собой.

Бэс и Артханг наладили бесперебойную поставку денег. Было решено, что от королевского двора не убудет, меня бесплатно кормили в Замке, пусть делают то же и в усадьбе – и для меня, и для моего «конфидента», чтобы ему свои сбережения не тратить. Доводить свое отшельничество до самоизоляции я не желала: магазинчики и лавчонки поблизости от супермаркетов попадались очень забавные.

Однако парк все больше и больше ограничивал меня, так что через полмесяца, когда мое бытие хорошенько утряслось, мои контакты с внешним миром ограничились собаками. И, разумеется, кошками. Здесь была их республика, их Английский Клуб. Кое-кто был потомственным бродягой и изгоем, гонимым парией, некоторые выслуживались до любимцев с подобием небольшой пенсии по старости, самых молодых держали здесь узы сердечной привязанности. Но большинство выбрало независимость вполне добровольно. Они были достаточно храбры и образованны, чтобы выступать наравне с каурангами в тех сферах, которые те занимали; природный ум служил для них успешной заменой собачьего обаяния, и поэтому андры сравнительно быстро забывали о том, что манкатты – дьяволово семя. Только манкатты предпочитали перебиваться подслушиванием (это касалось знаний), попрошайничеством и изредка мелким воровством. Они окружали мое жилище – сердце дома – кольцом своих гнезд и барьером своих ароматов. Мыши меня не беспокоили: я их подкармливала, манкатты миловали. Вот от крыс они задолго до меня учредили деликатный пси-барьер. Серые твари были довольно умны и на чужой территории даже агрессивны, но до лидеров апокалипсиса, как предрекали рутенские фантасты, никак не дотягивали. Их исконные поселения размещались около или внутри высокотехнологичных подземных коммуникаций, где были и горячая вода, и съедобные отходы производства, а в погребах усадьбы им ничего интересного не светило.

Серена меня здесь не навещала. Золотое правило Триады – не мешай ближнему, когда он выходит на свою тропу. Да и вообще никого, кроме Арта, не появлялось: Эрмина, я думаю, позаботилась возобновить вокруг своего былого владения ореол неприкосновенности. Я мало-помалу превращалась в безобидную пожилую чудачку, что живет на отшибе. Идеальную тещу, как сказал бы король Мартин Флориан.

Потому что вот он и здесь однажды попытался меня накрыть.

К тому времени я уже вполне обустроила свою малую Землю Изгнания. Даже генерал-печку наладила: один азартный манкаттенок изобразил собой то ли живой дымоходный ершик, то ли декоративного трубочиста, а там и обстоятельство-то было пустяковое, сажей занесло. Сушняка же обнаружилось невпроворот и навалом; парк давно было пора прочищать. Я потихоньку ворочала этим делом и каждое утро готовила на плите еду для всей моей артели, а заодно сушила над ее чугунной поверхностью матрас, одеяла и выжатую постирушку. Воду для стирки слегка грела на солнце: мягкая от природы, она от кипячения только портилась.

Так вот, явился мой прекрасный рыцарь без свиты, в наряде простом и мешковатом, ни дать ни взять обнищавший феодал. Я ему обрадовалась – как-никак, знакомая личность. Усадила на мое последнее приобретение: стулец типа венского, с проломленным днищем (поверх сиденья была очень жесткая подушка, так что не пугайся, читатель). Расспросила про Серену – оглашенная, то бишь объявленная невеста, говорит. Кошатиной вокруг так и разило, но он и бровью не повел. Потом я показала свой сервиз, свои ковры и покрывала, узкую вазу для живых цветов и главное – книги. Между нами, интерьер был вовсе не жалкий; отбросы ниоткуда еще, как с вельможной помойки, а художественный вкус у меня имелся издавна. Малые мунки знают, как легко скудость становится изысканной простотой.

Мои действия отчасти носили характер демонстрации, но Мартин неожиданно растрогался:

– Я ведь и не собирался тогда бросать вещи – просто мы спешили. Заперли дом и поехали, по требованию матери, сразу в парламент. Потом же стало и вовсе не до того. А почему вы не завели ни одного зеркала? Побились поди? Я пришлю.

– Не трудись, сынок. Вспомни, у меня и в Замке ни одного не было. Кхонды к такому не очень привычны: холостые смотрят на воду, женатые – в глаза друг другу.

То была пословица: на самом деле никакого лесного запрета на зеркала не существовало, это всё мой подсознательный бзик действовал.

– Как хотите, госпожа моя. Я только вспомнил старинное литое зеркало на подставке, толщиной в полтора моих больших пальца. Мы с одним кау мальчишками играли в комнате и стянули со стола скатерть, тут нам троим и конец пришел: стекло разбилось о мою голову, щенка слегка поцарапало осколком, а я получил контузию и страшный выговор от ма Эрмен. Смешно, только я именно эту штуковину и искал глазами.

На вещи-то он умилялся. Но вот книги – повертел в руках одну, другую и прямо-таки швырнул назад на мой столик-бюро (ящик от выпотрошенного концертино с откинутой передней частью).

– Мои детские книги, мои инсанские учебники. Вы же не понимаете графики: это инсанское письма, кудрявое, подобное рукописи. Им написаны андрские тексты, еще дореформенные. Мой отец Филандр подготовил эту реформу. Комитет языковедов и художников работал десять лет, и уже при мне мы за два года обучили новому письму весь андрский народ. За два года мы усвоили грамоту, понимаете? Четкую, ясную, порожденную духом нации…

– А старое письмо было изысканным, прямое – его уподобляли куполу с минаретами, наклонное – сравнивали с локонами красавиц, с изгибом их шей и игрой бедер… – с лукавством продолжила я.

– Нам нечего было писать такими буквами, – бросил он в раздражении. – Душа Андрии иная: кристально чистая, светлая, мужественная. Ей соответствует четкий, однозначный и умный шрифт, а не вязь. Я принесу сюда что-нибудь для вашего чтения – такое, что вы сможете прочесть даже с вашим небольшим знанием языка.

Бассет подбежал к нам, раздраженно здороваясь и тряся ухом. Я вынула оттуда блоху и посмотрела ей прямо в глаза. Она не выдержала: отвернулась.

– Благодарствую, сынок, я вроде бы морально переросла букварь, – ответила я. – Перешла на уровень «Родного слова». В нем и андрские, и инсанские оригинальные сказки имеются. И знаешь что? Оба ваших языка нынче более всего алфавитом и отличаются. Родственные, от одного корня. Верно?