Ковбои и индейцы

После битых пяти часов тяжкого труда они кое-как одолели полный вариант «Мэдисон-блюза» Элмора Джеймса, единственной песни, знакомой им всем, — по словам Клинта, никто, ну совершенно никто не способен ее испоганить, даже «Стокмаркет» и «Уотерман». Эдди понял, что поработать придется много и долго. Дома он сказал Марион, что все прошло блестяще.

— Конечно, есть некоторые проблемы, — признал он, — но это естественно, вначале всегда так. В любом деле.

Марион улыбнулась, думая, что он иронизирует.

Следующие несколько недель прошли необычайно интересно и весело. Они часами говорили, узнавая все возможное друг о друге; слишком поздно ложились, слишком много пили, еще больше занимались любовью — словом, делали все, что делают люди в чужом городе, когда им некуда податься и они против воли влюбляются друг в друга. Они даже не догадывались, что впоследствии каждый из них будет вспоминать это время как что-то нереальное, как наваждение или сон, с той странной и смутной иронией, с какой перебирают свои воспоминания любовники, когда ничего уже не исправишь.

Иногда Марион ходила в местный ирландский паб «Гордость Эрина» повидаться с друзьями. Эдди побывал там с нею только один раз. Друзья Марион действовали ему на нервы. Все они были мастера посплетничать, все родом из Донегола, как и сама Марион, и в «Гордости» царила еще более ирландская атмосфера, чем в любом из пабов Ирландии, в которых Эдди успел побывать. В «Гордости» было столько же ирландского, сколько американского в Диснейленде. Эдди это ужасно раздражало, и после первого же вечера он сказал, что больше туда не пойдет. Марион совершенно искренне не возражала. Она даже приветствовала такое решение, по крайней мере так она говорила.

В ночь Гая Фокса [27] они пешком прогулялись до Южного берега, чтобы посмотреть на фейерверк. Рука об руку шли по Чаринг-Кросскому мосту, как настоящая влюбленная пара из песни. Над рекой клубился едкий дым, в небе расцветали разноцветные огни, издалека доносились глухие раскаты выстрелов. Эдди не очень любил фейерверки. В реальной жизни они никогда не бывают во все небо, как на телеэкране.

В обшарпанном баре «Национального дома кино» они пили бакарди и здорово захмелели, и Марион сказала, что Гай Фокс — единственный в истории человек, который правильно относился к британскому парламенту.

27

Гай Фокс возглавил так называемый Пороховой заговор (1605 г.), попытку взорвать английский парламент, за что был казнен. День разоблачения заговора празднуется до сих пор.

В город пришел ноябрь, все вокруг было мокрым и блестящим от дождя. Работники метро объявили забастовку. Эдди пришлось помогать Марион и мистеру П. управляться со злющими бизнесменами из пригородов, наводнившими «Брайтсайд»: они ночевали на раскладушках, на вонючих матрасах, а когда мест в номерах не стало — на подушках в коридоре. Для мистера П. это была сущая золотая жила, он греб деньги лопатой. Гостиница напоминала этакий госпиталь в Сайгоне.

Эдди с большим удовольствием расхаживал по коридорам, отдавая распоряжения, на манер армейского сержанта. Его любимым словом стало «прерогатива».

— Если вам не нравится, можете уходить, — говорил он, — это ваша прерогатива.

Он был в восторге, ведь все эти ожиревшие, самодовольные деляги поневоле должны подчиняться распоряжениям человека, который выглядит как их жуткий коллективный кошмар, как ходячий аргумент в пользу принудительной военной службы. Марион смеялась, наблюдая, как он снует по коридорам, и вид у нее был такой, будто она и гордилась им, и стыдилась за него.

Однажды в воскресенье они гуляли у реки, и какой-то обкуренный малый, сидевший на раскладном табурете возле Галереи Тейт [28] , сделал их портрет углем.

28

Галерея Тейт — богатое собрание картин английских мастеров, начиная с XVI в., и зарубежных импрессионистов XIX–XX вв.

— Она очень любит вас, — сказал художник, беженец из России (по крайней мере, так он сказал). — Да-да, — бормотал он себе под нос, — я вижу это в ее глазах. Она очень, очень любит вас, друг мой. Вы чертовски везучий.

Портрет был не слишком похож.

По ночам Эдди понимал, что увяз чересчур глубоко. Частенько он замечал, что погружается в сентиментальные мысли или неотрывно смотрит на Марион — как она ходит по столовой, раскладывая приборы по местам. Он даже пытался написать о ней песню, но, сказать по правде, что можно срифмовать с «Марион»? «Лион»? «Лимон»?.. Все, что приходило Эдди в голову, не очень-то годилось для песни о любви, даже для постпанковской. Но было здесь нечто необычное, особенное, а понимание, что так не может продолжаться долго, причиняло сладкую боль; Эдди едва ли не наслаждался этим чувством.

Марион по-прежнему вырезала буквы из журналов и газет; в одном из заголовков о профсоюзах она нашла неуловимые буквы «TUV» и начала собирать алфавит по-новой. Как ни странно, эти маленькие алфавиты на стене делали комнату уютной и теплой, совсем домашней, а Эдди и Марион устраивали из поисков нужных букв настоящие соревнования. Одну из игр, в какие играют влюбленные. Мистер Патель достал им через своего брата старенький переносной черно-белый телевизор. Однажды Эдди нашел на задворках Президент-стрит помятый электрокамин, а когда принес его домой, выяснилось, что камин работает. Марион была в восторге. Теперь они занимались любовью при красноватом свете камина. В комнате было удобно, тепло и уютно, и хотя их жилище было невелико, Эдди с удовольствием закрывался там с Марион, оставляя снаружи весь этот безумный мир.

К концу ноября начались ссоры. Как раз когда они поняли, что возврата нет, Марион стала просить помощи. Хотела, чтобы Эдди писал для нее письма, запросы о курсах и ходатайства о приеме на работу. Эдди говорил, что у нее уже есть работа, здесь, в «Брайтсайде», а она твердила, что слишком много болтается без дела и что кто-то из них должен хоть немного поработать. Эдди воспринял это как удар ниже пояса. Если она думает, что ему нравится жить на ее деньги, значит, грядут неприятности.

Она вбила себе в голову идею вечерних курсов, и сперва Эдди показалось, что это здорово. Она говорила, что хочет заняться самообразованием и немножко узнать об окружающем мире. По ее словам, Лондон самое подходящее место для таких занятий.

Но ее манера заниматься на курсах доводила Эдди до белого каления. К примеру, она спрашивала, что ей говорить и как передать мысли словами, а Эдди отвечал: «Говори все, что сама считаешь нужным; не спрашивай меня, что тебе думать!» Первые несколько раз он говорил это с добрыми намерениями. Знал, что Марион необходимо почувствовать себя независимой.

Но немного погодя ему стало надоедать. Однажды вечером, после того как Эдди выронил таблетку ЛСД, они крепко повздорили. Эдди обозвал Марион дурой, а она расплакалась — сначала потихоньку, потом навзрыд. В конце концов он попросил прощения, и Марион сказала, что тоже сожалеет, но ведь она знает, он лучше управляется со словами, чем она, и ей просто нужна небольшая помощь. Ведь она же всего-навсего просит (тут Марион снова заплакала) чуточку помочь. Она бы непременно помогла Эдди, если бы знала, чем и как.

Эдди почувствовал себя последним мерзавцем. Сказал, что Марион и так уже помогает ему, каждый день, и что не смог бы жить без нее в Лондоне, совсем не смог бы. Потом он тоже заплакал, а Марион зарыдала в три ручья. Они сидели на кровати обнявшись и плакали как дети. Эдди сказал, что он просто в отчаянии, в полной депрессии. Что бы он ни делал, в этом долбаном городе ни черта у него не выходит. Кошмар. Впереди наверняка сплошные неудачи. Все его друзья как-то устроились — все, кроме него, и, ясное дело, знай себе посмеиваются у него за спиной. Марион крепко обняла его: мол, незачем так переживать. Подумаешь, повздорили. И он никакой не неудачник, и ссоры бывают у всех, а у них двоих все будет хорошо, она точно знает. Ну а мелкие неурядицы в порядке вещей. Это цена, которую приходится платить, если сильно любишь. Эдди попросил ее не говорить таких слов, и Марион сказала, что не будет, Эдди все равно понимает, что она имеет в виду.