Ковыль - трава степная

– Можешь не утруждать себя, и так все ясно!
– она уже кричала.
– Ты бы хоть о дочери подумал! Не знала я, что ты такой дурак! Тебе что, больше всех надо?! Или перед начальством покрасоваться захотелось?
– С каждой минутой Наташка распалялась все больше и больше. Евгений уже не слышал, в каких грехах обвиняла его жена, какие пороки вытаскивала на свет божий, чем грозила к что обещала.

Он вдруг отчетливо представил себе тот далекий институтский вечер, когда гремел оркестр и он, робкий, угловатый, несмело подошел к ней и пригласил на танец. Она зарделась, опустила голову и доверчиво вложила свою маленькую горячую руку в его широкую жесткую ладонь.

– Неужели это ты?

– почти шепотом спросил он.
– Ты при ехала?
– хотя уже знал,"то она, его школьная подружка, его первая любовь, вернулась из Сибири, взяла перевод и теперь учится в соседнем институте, о чем и написала ему в письме.

– Да, - так же тихо ответила она.

– Ты помнишь школьный бал?
– спросил он.

Она посмотрела на него снизу вверх, застенчиво улыбнулась:

– Очень хорошо.

– И я очень, - сказал он.
– Я все твои письма берегу.

– И то, последнее?

– И то.
– Он отвернулся.

– Не надо его беречь... пожалуйста.

– Почему?

– Я была не права.
– Она опять улыбнулась.

Их взгляды встретились. Женька хотел спросить: "Так ты по-прежнему любишь меня?" - но не решился. Наташа опустила голову, и он с высоты своего роста видел только ее белый лоб, кончик вздернутого, курносого носа и влажную, с ямкой посредине нижнюю губу.

– Почему ты переехала?

– Папу перевели, - ответила она.

– Там хорошо, в Сибири?
– спросил он и подумал: "Наверное, целовалась там с парнями".

– Очень.
– Наташа опять засмущалась.

"Точно. Целовалась", - с непонятной злостью подумал он и почувствовал, что готов убить того незнакомого парня, осмелившегося поцеловать ее, его Наташку.

– Там холодно?
– спросил он и отвел взгляд в сторону. "И так же, как меня тогда, в саду, обнимала, наверно".

– Почему холодно? Почти так же, как здесь.

– Отсюда тоже уедешь?

– Нет. Больше я никуда не поеду.

– А если отца переведут?

– Ну и пусть! Я останусь одна!
– решительно сказала она, глядя ему в глаза.

Потом танец кончился, и Женька, отпустив ее, потерял.

Увидел он Наташу снова уже перед самым концом вечера. Они опять танцевали вместе, и она уже чаще заглядывала ему в глаза, встречала его взгляд и смущенно опускала голову...

Так они вновь встретились.

Он вспомнил их встречи в тихом институтском скверике, поцелуи в подъездах, их жаркие споры, сердечные признания и мечты. Все свои знания, все силы, всю свою жизнь они посвятят служению людям. Счастье казалось таким близким и легкодостижимым. И было так приятно целоваться втайне от всего мира и мечтать о счастье...

...Жена стучала кулаком по столу и требовала немедленно пойти и отказаться от этого дурацкого пятого участка.

"Все равно я прав, - неожиданно спокойно подумал Евгений.
– Пусть себе кричит!" И будто закрыл на крепкий замок свою душу от Наташки...

Далеко в ночи заржала лошадь. Кудряшов очнулся от воспоминаний, встал и прислушался. Эхо метнулось от болота к болоту, прокатилось по Волчьему логу и потерялось в степи.

"Табун у ближнего болота... Интересно, кто в ночном? Если дядя Миша, то печет, наверное, картошку и рассказывает страшные истории о колдунах, леших... Полдеревни мальчишек около него. Притихли, глаза горят... А может, все уже не так? Сколько лет прошло". В тот приезд он звал Наташку в ночное. Не пошла: "Ребячество..." Евгений горько усмехнулся. Если бы знать, в чем она, мудрость человеческая? Как надо жить, чтобы все было правильно? Да и возможно ли это?

И больно и трудно было Кудряшову шаг за шагом вспоминать свою жизнь и в ней Наташку. Но уйти от этого в родной степи, под небом своего детства, он не мог. Где, когда, почему пришло к ним непонимание? Не в один день, не разом же оно легло между ними. Где та капля, которая обросла, как снежный ком, катящийся с горы? Кто проморгал ее, не заметил вовремя?

У болота, в стороне памятника Чайке, длинным огненным языком лизнул ночь костер и рассыпался мелкими искрами. Отрывисто вскрикнул испуганный перепел. Над головой Куд-ряшова прошуршала крыльями стая уток. Он поднял чемодан и, свернув с дороги вправо, торопливо зашагал к костру. Луна, огромная и уставшая, медленно падала за горизонт. Ночь кишела звездами.

Костер слабо тлел и трещал сырыми сучьями. Сбоку, уку-тавшись с головой, лежал человек. Рядом, примостившись на корточках, сидел другой, ворошил в костре коротенькой палочкой и что-то говорил. "Подойти? А если спросят, что отвечу? Приехал в отпуск. А жена, дочь? Ну и что? Совру что-нибудь. Лежит у костра, наверное, дядя Миша. Его не обманешь. Да я и не смогу - Спрошу, как живет мама, и уйду.
– Евгений сделал еще шаг и остановился.
– Через десять минут буду дома, сам узнаю..."

Крадучись, он сделал круг метрах в двадцати от костра и вновь остановился. В руке скрипнул чемодан. Евгений затаил дыхание и присел. Лежавший на земле человек приподнялся, достал из костра головешку и прикурил от нее. "Дядя Миша табунщик не курит, - отметил Кудряшов.
– Кто же это может быть?" Он подкрался ближе.

– К примеру, взять солончаки, - говорил сидящий на корточках.
– Шею мылить надо за такие штучки! Взять и распахать... Ни черта ж на них не вырастет! Голову на отруб даю. Иль Грунькин луг. Всю жисть пасли скот на нем. От снега до снега. Нет! Распахали и посеяли кукурузу! Землю испоганили и семена кобелю под хвост выбросили! Земли-то у нас и так сколько угодно. Хозяина на нее нет. Только и слышишь: план, план, заготовки... А кто ж за ей, родимой, ухаживать, лелеять ее будет? Не-е-ет, настоящий хозяин такого бы не сделал... не поступил бы так предательски с ней, кормилицей.

– И тому, кто поступил, голову бы отвернул! А что мы? Пацана поставили председателем, он и ворочает... Да ведь он овес от ячменя не отличит! Только и того, что диплом в кармане. Чего с него возьмешь? А наша вроде бы и хата с краю.

– Попробуй пойди супротив него! Да что там супротив! Подсказать не моги... Сживет... Из насиженной хаты придется уходить. Незаметно, неприметно и во всем виноват останешься.

– Труслив, понимашь, народ пошел... В бою, понимашь, и черт не брат был, пулям не кланялись, а тут...

Они внезапно умолкли. Кудряшову вдруг показалось, что стук его сердца сейчас же услышат там, те двое. Услышат и позовут. А не подойти нельзя. Он не мог ошибиться: у костра был Иван Ильич. Прежний председатель колхоза. Его отец. Отец, с которым он никогда не жил вместе, которого они с матерью не признавали и которого он ненавидел. Евгений мало знал этого человека, а в слова односельчан о том, что Иван Ильич давно и безответно любит его мать, не верил.

Как липкая, темная гадюка, нет-нет да и проползал по селу грязный слушок о том, будто вдовый председатель колхоза Иван Ильич не по обоюдному согласию, а силой взял солдатскую вдову Екатерину Ивановну Кудряшову, отчего и появился на свет Женька незаконным.