Ковыль - трава степная

Евгений прошел к окну и сел. За окном утренней зарей подсвечивалась ночь, по селу наперебой горланили петухи.

– Жень, может, выпить хочешь?
– спросила мать.
– У бабки Устиньи самогонка есть. Я сбегаю.

– Не надо, мама. Не хочется. Молока налей мне, и я спать лягу.

Он достал сигареты и закурил. На подоконнике стояла пепельница, рядом лежала пачка папирос.

– Чьи это?
– удивился Евгений.
– Ты что?.. Курить стала?

– Женюшка...
– Она замолчала и опустила голову.
– Иван Ильич... отец твой... перешел к нам. Сколько ж ему мыкаться одному-то?
– Она опять замолчала, перебирая в руках фартук, и, будто извиняясь, продолжала: - С председателей его сняли... На пенсии теперь. Да разве его удержишь дома? Табунщиком работает, в ночном сейчас...

– Мне надо уехать?
– упавшим голосом спросил Евгений.

– Сынок...
– У нее опять побелела и мелко задрожала губа.
– Он же отец твой, кровь родная, человек хороший... Сколько это могло продолжаться? Не молодые мы уже... Землюшку топтать недолго нам осталось, пора и к углу какому-нибудь прибиваться.

– Ты же презирала его.!

– Это не так, Женя. Все не просто, сынок. В двух словах об этом не расскажешь. Он всю жизнь бобыль бобылем... И я как травиночка в поле, прихилиться не к кому.

– Как же мне с ним под одной крышей?
– растерянно развел руками Евгений.

– Тебя он очень любит. Ведь кроме-то у него во всем белом свете никого нет. И я, старая, перед вами обоими виновата!
– Мать снова заплакала. Зачем было тебя, несмышленого, восстанавливать против отца? Не по-божески я поступала. Если бы ты только знал, какой это человек! Постарайся понять его, сынок. Я полжизни ошибалась, не повторяй моей ошибки, Женюшка. Это будет несправедливо.

– Ничего я не хочу знать о нем! Какой он мне отец?! Отцы воспитывают своих детей, а он?

Евгений подумал вдруг о Людочке, с том, что и она может так же сказать о нем, если и впрямь случится, что их дороги с Наташкой разойдутся, - а этого не миновать, - но поднявшееся в груди раздражение против Ивана Ильича подавило эту мысль.

– Что ж нам теперь делать, Женюшка?

– Нескладная у нас встреча вышла, мама.

– Хочешь, он уйдет. И слова не скажет - повернется и уйдет. Привози сюда Наташу, Людочку, и будем вместе жить. Работы и тут завсегда хватит.

– Постели мне, мама. Я очень уехал... Он... когда придет из ночного?

– Утром.

Мать задула лампу, в нерешительности постояла около стола, потом подошла к сыну и села в изголовье. Оба молчали. За печкой тенькал сверчок, старые ходики монотонно торопили утро. Евгений хотел заснуть и не мог.

Почему-то вспомнил тот день, когда мать провожала его в институт. Жарко светило солнце, они шли прямиком через степь, и теплый ветер с острым запахом донника, прилетевший откуда-то со стороны Торфяного болота, трепал его густую рыжеватую шевелюру и, как в детстве, пел о чем-то веселом и задорном. И Женьке тоже хотелось петь и, как мальчишке, без устали кувыркаться в степных цветах, скакать из края в край, но рядом шла мать, и была она тихой и грустной, как эта степь после шумной грозы.

– Не надо грустить, мам, - сказал Женька.

– Что ты, сынок! Я очень рада за тебя. Закончишь институт, большим человеком будешь! Счастье свое найдешь. Только бы войны не было.

Женька смотрел ей в глаза и видел, что она действительно безмерно счастлива за него, так счастлива, что не может сдержать слез. Мать смеялась, и плакала, и говорила о совсем незначительных пустяках, о которых не надо забывать, живя там, на чужбине.

"На чужбине..." Евгений помнит, как это слово, будто колючая льдинка, вползло в его разгоряченную душу. И сразу стало зябко. Впервые ему предстояло жить без матери, вдалеке от дома. И конечно же там не будет этой степи, в которой он вырос и возмужал, где познал свои первые радости и печали, где впервые услышал пение птиц и завывание ветра, шелест трав и вой вьюги, где ощутил дурманящий аромат чабреца и шалый запах осенней полыни.

– Мама, - грустно сказал Женька, - ты пиши мне чаще и... знаешь что...
– Он помолчал, стыдясь высказать свою просьбу, а потом решился: Присылай в письмах разные травы, хоть по листочку, по былиночке, но чтобы они степью пахли, ладно?

Мать обняла его за плечи:

– Обязательно, сынок, обязательно! Знаешь, я и сама жить без них не могу. А ты уж пересиль себя. Пересиль! Знаю, трудно будет, но ты пересиль.

Потом на перроне она все что-то гсворила ему, наказывала, поправляла рубашку, приглаживала волосы на его голове и беззвучно плакала. А когда ударил колокол, вся выпрямилась, вытерла слезы, порывисто прижала сына к груди, поцеловала в губы, резко повернулась и ушла по перрону все такая же прямая и напряженная. Женька хотел крикнуть: "Мама!" Но поезд тронулся, и он уехал...

– Сынок, ты же любил Наташу.
– Мать наклонилась к его лицу, он слышал ее теплое дыхание, ощущал прикосновение мягких волос к своему лбу и по-прежнему молчал.

За окном серело.

Через несколько минут предутренняя тишина взорвется гомоном птиц, мычанием коров, всеми теми звуками,, в которых рождается сельский день. Евгений ждал их. Ждал, чтобы окончательно убедиться: да, он действительно дома, в родном краю, под родной крышей. Он почти верил в то, что, проснувшись, найдет единственно правильный ответ на все вопросы, поставленные перед ним жизнью, верил: решение должно быть правильным.

Глава вторая

ЧАЙКА

Десятилетний Женька сидит на постели, поджав под себя ноги, смотрит в мутную предрассветную тишину и вздыхает. Еще никогда в жизни не было ему так тяжело. Вот уже третью ночь подряд ему снится один и тот же сон, от которого он пробуждается как ошпаренный кипятком и потом долго не может уснуть.

Его преследует табун лошадей... С сытым ржанием он проносится по Женькиным снам, с распущенными по ветру гривами, брызгая из-под копыт клочьями пожухлой осенней травы. Впереди всех, стелющимся по землз наметом, мчится вороная лошадь с тонкими белыми ногами.

"Чайка!" - с замирающим сердцем угадывает он и каждый раз просыпается.

А проснувшись, чувствует себя одиноким, неизвестно кем обиженным и страшно неочастным. Разные мысли лезут Женьке в голову. Он не прогоняет их и даже не пытается противиться им. Что толку?.. Все равно уже ничего не изменишь...

Ему только хотелось расплакаться и убежать прямо сейчас в степь, оседлать там Чайку и умчаться куда-нибудь, хоть на самый край света. Но проходит полчаса, час, а Женька сидит на кровати в прежней позе, все с теми же отчаянными и невеселыми мыслями. Куда там умчишься!..

"Эх, жизнь..." - вздыхает он.

И в этом вздохе не чувствуется ни зла, ни упрека, одна покорность обрушившейся на него судьбе. Оно и понятно. Целое лето пас он колхозный табун, вольной птицей летал по степи на быстроногой Чайке, и вот... Наступил сентябрь, звяк-гул школьный звонок, и жизнь Женькк стала похожа на какой-то кошмарный сон. Он пошел в четвертый класс, а его место у табуна занял Колька Кашей. Все бы ничего, да... Разлуку с табуном и Чайкой пережил бы как-нибудь... Тем более что в принципе-то он не против школы. Не-е-ет, учиться надо. Это он хорошо понимает. Неучам скоро и табуна пасти никто не доверит. Но... Как тут жить, если вчера по селу на взмыленной Чайке промчался этот гад и в руках его змеей извивался длиннющий кнут!