Кожаные башмаки

— Миргасим, Миргасим!

Сугробы намело под самую крышу. Порыв ветра сбил бабушку с ног. И, только упав навзничь, увидала она своего внука на крыше.

— Уф, алла, даже сердце закололо!

Опираясь на грабельки с полотенцем, бабушка поднялась и сквозь сыплющийся снег закричала:

— Прыгай вниз!

Он сидел скорчившись, прижавшись к трубе, весь засыпанный снегом, без шапки, без рукавиц.

— Прыгай!

— Бою-у-усь!..

— Тейли, шайтан [13] ! — Первый раз в жизни так бранила бабушка своего внука, — Прыгай или граблями в тебя запущу, глаза твои выколю!

13

Шайтан — сумасшедший.

— Не могу-у-у-у-у…

А ветер громыхал так, словно в небе рвалось железо.

— Прыгай, душман [14] !

Бабушка погрозила граблями, а ветер словно только и ждал этого, подхватил полотенце, уволок его, закружил, подбросил вверх. Полотенце хлопнуло Миргасима по лицу и пропало.

Миргасим испугался, разжал руки и скатился к ногам бабушки.

— Знал бы, что так мягко падать, давно прыгнул бы, — чуть шевеля посиневшими губами, сказал он.

14

Душман — разбойник.

Обнявшись, поддерживая друг друга, они взобрались на крыльцо и, налегая изо всех сил, еле-еле отворили дверь. Едва успели войти в сени, как дверь трахнула, будто выстрелила, и сама захлопнулась. Бабушка спустила крюк, задвинула засов и принялась тереть лицо и руки Миргасима, приговаривая:

— Разбойник, ох разбойник!

— Ничего ты, бабушка, не знаешь. Одному человеку звёздами я поклялся.

— А шапка где?

— Чтоб буран перевернул наш дом кверху дном, если шапку не найду! Чтоб я…

— Замолчи, замолчи! Бог с ней, с шапкой, главное, что голова цела.

— А звёздочка?

— Да, конечно, это обидно, очень обидно: звёздочку, что тебе брат подарил, ты не уберёг. Эх, ты! Говорила тебе — сиди дома, и звёздочка была бы цела.

— Скажи, бабушка, что с учительницей теперь будет? Она одна.

— Одной-то лучше, чем с таким, как ты, помощником. Счастье моё, что грабли под рукой оказались, не то внук мой на крыше в ледышку превратился бы.

— Это грабельки мои выручили нас, бабушка, потому что они папины, волшебные. Я сам их в сугроб поставил и полотенце к ним привязал.

— Мама придёт, всё расскажу. И шапки нет, и полотенце улетело… Иди сейчас же ложись! Ложись на мою постель, подушки мягкие, одеяло тёплое. Спи.

«Лечь-то я лягу, но спать не буду. Поутихнет ветер, всё равно, даже без шапки к Фатыме-апа побегу. Главное, не надо спать, не то проспишь всё на свете».

Но ресницы слиплись, голова упала на подушку. Уж очень устал он и замёрз там, на крыше.

Много ли, мало спал, кто знает? Но только проснулся и видит: по-прежнему горит фитилёк в избе. По-прежнему сидит бабушка на сэке, прядёт шерсть. По-прежнему завывает ветер в трубе и стучит по крыше, будто выстрелы гремят.

Но вот среди этого лязга и свиста Миргасиму послышался звук совсем новый, нежный, как звон свирели.

— Бабушка, что это?

— Буран был весенний, и гость в избе у нас тоже весенний. Пока ты спал, ягнёночек родился. Это он кричит. Хочешь посмотреть?

Осторожно, прикрывая рукой, как щитом, колеблющееся пламя, бабушка понесла фитилёк за печку, чтобы показать Миргасиму нового жильца в этой избе, новое существо на нашей земле.

Он стоял на длинных белых, чуть согнутых, ещё дрожащих ножках с розовыми копытцами. Бабушка опустила фитилёк, и Миргасим увидел мордочку с ясными, почти совсем прозрачными глазами и белыми ресницами. Ягнёнок открыл нежно-розовый рот: «Ээ-э-э!»

Тяжело дыша, обернулась на этот зов чёрная овца. Шерсть слиплась у неё на лбу и боках, бока то вздымались, то опускались. Передним копытом овца всё била и била по полу.

— Видишь, если бы в поле ягнёнка принесла, она копытом травы бы себе под снегом поискала, а вот за печкой дело случилось, а копытом всё равно бьёт. Привычка такая!

Ягнёнок расставил передние ножки и потянулся мордой под брюхо матери.

— Закрой глаза, Миргасим. Теперь нельзя смотреть, сглазишь. Он сосёт в первый раз. — И бабушка увела внука на другую половину избы.

— О чём ты всё вздыхаешь, бабушка?

— Каково на фронте в такую метель!

— Бабушка, ночь сейчас или день?

— Не знаю, мой внук. Зола в печи остыла…

— Нас совсем занесло, бабушка! Можно, я выйду посмотреть?

— Дверь не открывается.

— Ну, тогда можно, я за печку пойду? Ягнёнок уже насосался, должно быть.

Миргасим взял на руки маленького, словно игрушечного, барашка.

— Бабушка, он греет теплее, чем овчина.

— Ещё бы, живое согревается живым.

Ветра уже не слышно, но вокруг избы что-то шоркает, слышится какой-то странный скрип, стук под самыми окнами. Миргасим опустил ягнёнка на пол.

— Бабушка! Слышишь? Да слушай же! Что это шумит?

Но у бабушки в ушах всегда шум.

— Это ветер, ветер, — бормочет она.

— Нет, на ветер не похоже. Это голоса людей за стеной, стук лопат под окнами.

Бабушка отогнула край платка, наставила ладонь к уху, прислушалась:

— Откапывают нас люди, Миргасим, откапывают…

Распахнулись наружные ставни, свет хлынул, залил комнату. О, как там, за окном, сверкает небо, сияет снег!

У бабушки глаза заслезились, Миргасим тоже сощурился, чихнул.

— Отворитесь, — стучатся люди в дверь, — отопритесь!

Миргасим кинулся в сени, сбросил крюк — народу перед крыльцом полно собралось: кто с лопатой, кто с ломом, кто с совком.

Впереди всех Фатыма-апа, в руках у неё Миргасимова шапка с красной звёздочкой.

— Жив, жив Миргасим! — закричала учительница тонким, пронзительным голосом и задрожала как в лихорадке.

Ещё бы не дрожать. Знаете, что передумала, что пережила она!

Глава сорок четвёртая. Красная звездочка

Буран выл вовсю, когда вдруг что-то торкнулось в окно к Фатыме-апа. Постучало и пропало. Часа через два снова плюхнулось в стекло, и опять ничего нет, потом объявилось — трётся, стучится.

«Несчастная кошка, — подумала Фатыма-апа, — она уже и не мяучит».