Кожаные башмаки
Шрифт:
Приоткрыла дверь и тут же в комнату внесло шапку. Увидела учительница знаменитую Миргасимову звёздочку — на всю деревню одну, — выскочила из дома, побежала, закричала:
— Спасите, помогите! Миргасим пропал!
А ветер крутит, сбивает с ног, волочит. Ничего она не видит, даже голоса своего не слышит, как в дурном сне…
Но Миргасим человек счастливый. Это на его счастье угомонился ветер, улёгся снежный буран и услышали люди голос учительницы. Высыпал народ на улицу. Шапка переходила из рук в руки.
— К ним домой надо пробиться, — решили старики. — Если мальчишки
Хотя Фатыма-апа еле-еле на ногах стояла, однако тоже взялась за лопату.
— Не оплакивай мальчика прежде времени, учительница, — сказали старики, — дед его однажды двое суток под снегом пробыл, а жив остался.
— Без шапки?
— Миргасим не глупый, тулуп на голову натянет.
— Нечего, нечего языком болтать, отбрасывайте снег, да поживее.
— Ох, успеем ли?..
— Делай, что должно, а чему быть, то и будет.
И вдруг дверь отворилась, и все увидели Миргасима.
— Живой, здоровый!
— Где ты шапку потерял?
— Для чего по ветру добро своё пускаешь?
Люди смеялись, а некоторые даже всплакнули.
— Ох уж эта звёздочка красная, всю деревню она всполошила!
Когда и бабушка навстречу людям вышла, нашёлся весёлый человек, преподнёс ей изодранное ветром полотенце с красными концами:
— Узнаёте?
На одном конце полотенца были чёрной тушью нарисованы буквы «МИР», а на другом — «ГАСИМ».
— Когда это ты успеваешь всюду имя своё поставить, мой внук? Даже на дне колодца расписался бы, если б воды холодной не боялся.
— Миргасиму грамота на пользу пошла.
— Неграмотному худо, но и шибко грамотным быть, оказывается, не каждому хорошо.
— Мы трубу прочистили, — закричали люди на крыше, — можете печку затопить!
— Заходите, друзья, самовар поставлю, всех чаем напою.
— Дом Фарагата тоже на подветренной стороне, — говорит Миргасим, — пойду помогу. Фарагат один мужчина в доме, трудно одному.
— Держите внука за хвост, бабушка, больно он у вас шустрый.
— Весь в дедушку, — смеётся бабушка и даёт Миргасиму увесистый шлепок. — Сиди дома, слышишь?!
Откуда сила в её тонкой, сухой руке взялась!
— Не тужи, Миргасим, мы твоего Фарагата в беде не оставим. Избе той и правда сильно досталось, сугробы выше окон.
— Сперва чаем согрейтесь, — снова просит бабушка.
— Рахмат, спасибо, некогда нам чай пить, надо на ферму. Посмотрим, что там буран натворил.
— Прощай, грамотей, живи счастливо, живи весело, живи тысячу лет, только шапку в буран потуже к башке привинчивай.
Посмеявшись вдоволь, соседи, и близкие и дальние, уходят.
Лишь Фатыма-апа осталась, стоит, протянув руки к огню.
Труба отсырела, дым идёт в комнату, поднимается к потолку и выходит в приоткрытую дверь. Капли оттаявшего снега шипят, падая на горящую солому. И всё же какое это великое счастье — огонь! Миргасим, как всегда, смотрит на огненных человечков. Как он соскучился по ним! Сколько их сегодня пляшет по соломе? Не сосчитать! Все они куда-то бегут, торопятся. Колпачки жёлтые, фиолетовые,
ярко-красные. Так и смотрел бы на них всю жизнь.Фатыма-апа тоже, должно быть, дружит с этими жаркими человечками, не отходит она от печки. Руки учительницы дрожат, и мелко-мелко вздрагивают её крылатые ресницы.
«Плачет она, что ли? А может быть, всё ещё никак не согреется?»
Миргасим подхватил ягнёнка, поднял повыше:
— Апа, возьмите барашка, обнимите его, сразу согреетесь! Не верите? Бабушку спросите: живое согревается живым.
Взглянула на Миргасима апа, и что она сделала? Обняла барашка? Взяла на руки? Ошибаетесь! Не ягнёнка, но Миргасима она руками обхватила и вдруг ПО-ЦЕ-ЛО-ВА-ЛА!
Ох уж эти женщины! То плачут, то целуются.
Глава сорок пятая. Ахмет, отец Фаима
После бурана всё переменилось. Кустарник по берегам речки покраснел, ветки глянцевые, будто лаком покрытые, и на них крупными лилово-розовыми бусинами нанизались первые почки. Кусты ещё по-зимнему прозрачны, но, если издали посмотришь, видно, как поднимается от кустов едва различимая, едва видимая пелена, будто чьё-то лёгкое дыхание. И небо над кустами, над речкой чуть затуманено этими весенними вздохами, но выше оно чистое, празднично яркое и немного влажное, словно только что умытое.
У школьного крыльца синим зеркальцем блестит лужа, вокруг неё ходят сизые голуби, и от их тонких красных лап остаются на снегу следы, похожие на перепутанные строки непонятных букв.
Но от Миргасимова каждого шага след такой глубокий, будто здесь не мальчик шёл, а медведь. Каждая впадина, едва вытащишь ногу, сразу заполняется водой, превращается в озерко.
Озёр этих по дороге в школу не счесть! Каждому хочется оставить свой след на рыхлом снегу. А Темирша решил посмотреть, какой глубины будет озеро, если он пойдёт не по дороге, а по обочине. Шагнул — и по колени провалился!
День сегодня какой-то удивительный, весёлый! И Фатыма-апа на крыльцо вышла, солнышку смеётся:
— Скорее, скорее раздевайтесь, разувайтесь, одежду хорошенько развесьте, чтобы высохла, и бегите на собрание. У меня сегодня хорошие новости.
В руках у неё газета, маленький листок, размером меньше «Пионерской правды», всего один только листок.
— Это боевой листок, — говорит апа, — фронтовая газета.
В газете портрет солдата с орденом на груди.
Миргасиму невдомёк, кто это. Абдулу-Гани человек этот тоже незнаком. Высокий лоб, красивые усы, длинные брови, светлые глаза. Но старшие ребята сразу солдата узнали.
— Да ведь это красавец Ахмет! — воскликнула Наиля.
Она не сказала «это Ахмет, отец Фаима».
«Спасибо ей», — подумал Фаим.
Отца своего он стыдился, никогда о нём не упоминал. Их разлучили лет пять назад, когда Фаиму было всего два с половиной года. Однако легенды о проделках этого ловкача всё ещё передавались из уст в уста по всей округе. Да и Саран-абзей не упускал случая попрекнуть племянника:
«Не слушаешься? Кончишь, как отец!» — и страшнее этого ничего не могло быть: отец сидел в тюрьме.