Крамола. Книга 1
Шрифт:
Ульян Трофимович упал на колени, застонал:
— Простите! Простите, ради Христа!
12. В ГОД 1920…
Тележные следы тянулись по степи от холма к холму. Смирившийся и поневоле ставший единомышленником Бутенин шагал позади Андрея и сердито сопел в затылок. Он стер себе ногу и теперь прихрамывал; спина и плечи потемнели от пота.
Так они отмахали верст пять, и Андрей уже шарил взглядом по степи в надежде отыскать знакомые приметы или сам курган, как неожиданно тележные следы начали истончаться: колеи от одиночных повозок отваливали то вправо, то влево, и скоро под ногами остался один-единственный след — неровный, змеистый и едва приметный в траве. Андрей поначалу шел уверенно, надеясь, что колеи где-нибудь впереди непременно сойдутся и приведут на место побоища, к кургану, однако, покрутившись возле солончаков,
— Скоро, скоро, — отмахивался Андрей и прибавлял шагу.
Сориентировавшись по солнцу, он двинулся по направлению к Уфе, и на какой-то миг ему показалось, что местность знакома; ощущая, как бухает сердце и шелестит кровь в ушах, он едва не бежал. Бутенин вроде тоже воспрянул духом и заспешил следом. Но когда они очутились на берегу балки, Андрея охватило злое отчаяние. На земле не было ни следа, ни единой приметы, что здесь всего два года назад случилось побоище: ни стреляной гильзы, ни пуговицы, ни ремешка… Он прошел вдоль балки в одну сторону, затем в другую; Бутенин послушно таскался за ним и даже не ворчал, а потом забрался на холм и тяжело опустился на землю. От тепла и влаги все цвело, благоухало, так что кружилась голова и рябило в глазах.
У Бутенина наконец лопнуло терпение. Он в который раз переобулся, поднялся с земли и вдруг закричал, распаляя себя:
— Сколько еще бегать? А? Ну, где твой курган, где?! Завел черт-те куда! Если ты стрекануть надумал — не выйдет! Не на того напал! В душу…
— Молчать! — рявкнул Андрей и, резко повернувшись к конвоиру, сжал кулаки. Бутенин умолк, лицо вытянулось; румянец на бледных щеках его разгорался странно: сначала в крапинку, словно тифозная сыпь, затем порозовели скулы и подглазья. Он сглотнул слюну, торопливыми руками стал застегивать ремень. Андрей отвернулся, утер потное лицо жестким рукавом. Ветерок холодил спину, но солнце уже припекало и слепило, так что смотреть можно было только вприщур. Вдруг он услышал тихий шорох у ног и в то же мгновение увидел черную гадюку. Змея подползала к пальцам, блестящая и холодно-равнодушная, протекала меж трав, держа на весу маленькую, тупую головку. Андрей замер и лишь чуть подогнул пальцы на ногах, будто в тесной обуви. Гадюка на секунду остановилась, еще выше вскинула головку и несколько раз выбросила изо рта тонкий, стремительный язык, ощупывая впереди себя пространство. Желтоватый кончик хвоста ее нервно дергался по сторонам, тело взбугрилось, и тугой желвак, пробежав от шеи к середине туловища, вздыбил его, как жесткую веревку. Андрей прикрыл глаза и в то же мгновение ощутил на ноге мертво-холодное тело змеи. Расслабленная и успокоенная, она неторопливо переползла, перетекла через его голую ступню, оставив влажный, знобящий след.
Он открыл глаза, поднял голову и увидел, что Бутенин с ужасом на лице смотрит на его ноги, а руки конвоира машинально одергивают и разглаживают складки под ремнем. Ребячий его рот перекосился, глаза поголубели, и зрачки в них истончились до едва видимых точек.
Андрей привычно пробежал нервными пальцами по шраму и бросил уже на ходу:
— Идемте, у нас мало времени.
Андрей вдруг вспомнил, как шел он со своим полком по степи в Иванов день и как красноармейцы обливались водой. На смерть шли, сердцем чувствовали — не пригодится больше вода в горячей степи, да вот умом понять этого не могли. Не могли и не хотели.
— Андрей Николаич, смотри! — неожиданно громким шепотом проговорил Бутенин. — Человек.
В той стороне, где курился дымок, Андрей заметил белую человеческую фигурку. Травы стелились возле него, выглаживались под ветром до блеска, человек же был неподвижен.
— Каменный… — проронил Андрей.
— Да нет, вроде шевелится! И сидорок на плечах!
Вскоре они настигли незнакомца, и Андрей увидел перед собой щуплого старика в белой длиннополой одежине, высокого ростом, но сгорбленного, будто постоянно кланяющегося. На узкой спине болталась тугая и легкая котомка. Когда он опирался на палку, то по ней, как по дереву, поднимался вверх, распрямлялся и тут же заходился в кашле. На непокрытой голове сквозь редкие седенькие волосы просвечивала бурая от загара лысинка.
Старик распрямился, откашлялся и теперь вытирал слезы, жмуря белесые глаза. Губ у него совсем не было, как, впрочем, и зубов; рот провалился, белая борода не скрывала втянутых морщинок.
— Ты кто? — спросил Андрей. — Как зовут?
— Русин я, — пролепетал старик, выжимая из глаз остатки слез.
— А
что тут делаешь?— Живу…
— Ладно, слушай меня внимательно, — Андрей говорил громко: похоже, старик был глуховат. — Здесь где-то два года назад бой был. Понимаешь? Красные и белые… Слышал, нет? Красные за железную дорогу прорывались, а белые навстречу пошли. Ну?
— Не слыхал, — промямлил старик. — Не понимаю…
— Не понимаешь или не слыхал? — злился Андрей.
— Не понимаю…
— Тьфу! — выругался Андрей. — Ты русский? Я же тебе русским языком объясняю: бой был. Красные и белые, в степи. Где-то здесь. И все погибли! Человек семьсот!
— Погибли, знаю! — слегка оживился старик. — На Иванов день.
— Верно! — обрадовался Андрей. — На Иванов день! Так где? Где их похоронили?
— А тама! — старик махнул рукой в сторону железной дороги. — Вон за угором!
— Так пошли! Пошли! — заторопил Андрей. — Веди!..
Старик привел их на место, и Андрей сразу, еще издали, узнал его: вот балка, где белый эскадрон рубил правый фланг полка, а на горизонте дыбится тот самый холм, на котором окопался заградотряд мятежных чехов.
Обгоняя старика, Андрей побежал вперед, берегом балки. Конечно, вот здесь он скакал, чтобы остановить рассыпающуюся по степи роту, а в этом месте, кажется, под ним убило коня.
Он запнулся обо что-то в мягкой траве и упал на четвереньки. И прямо перед собой увидел желтоватый человеческий череп с ослепительно белыми зубами. Он поднялся на ноги и обнаружил, что стоит среди костей, рассыпанных вокруг, словно свежие сосновые щепки. Ветер трепал обрывки и ленты изорванных нательных рубах, и чудилось, будто они только что отстираны и накрахмалены до приятной телу хрусткости. Андрей, озираясь, сделал несколько шагов — в надежде все-таки отыскать курган, но взгляд выхватывал среди травы лишь частые решетки ребер и белые оскалы зубов.
Боясь еще раз споткнуться, Андрей шел медленно, ступал так, будто проверял, твердо ли под ногой, и всё равно то и дело наступал то на неожиданно вывернувшуюся из травы кость, то на тряпичные лохмотья или обрывки жесткой, как береста, конской шкуры. Понять, где лежат останки красноармейцев его полка, а где кости белых, было уже невозможно. Все стали одного цвета.
— Мы ж были здесь! — испуганно шептал сзади Бутенин. — Мы же здесь уже были!..
Конвоир старательно обходил останки, прыгал через конские скелеты и поэтому шел кривулями, с оглядкой. Иногда он все-таки задевал ногами кости, и они, связанные продубленными сухожилиями, брякали друг о дружку, неожиданно выворачивались из травы и шевелились, как живые. Бутенин от этого становился неуклюжим и мешковатым, не зная, куда ступить, замирал, будто на болотной кочке, и глаза его лихорадочно бегали по земле.
Андрею вдруг стало не по себе. С каждым шагом он все больше чувствовал отвращение, ком тошноты подступал к горлу. Он уговаривал себя, что это же его красноармейцы, и он виновен в их смерти, и ему никогда не простится этот грех. Он внушал себе, что должен смотреть на эти кости с чувством раскаяния и святой благодарности к погибшим. Однако сознание того, что он ступает босыми ногами по человеческим останкам, вызывало ощущение гадливости, и подошвы холодели, как если бы он ступал по россыпи змеиной чешуи. Он боялся, что его стошнит, дышал мелко, осторожно сглатывал тугой рвотный спазм. В одной мелкой ложбинке шагнуть было совсем некуда: человеческие и конские кости были здесь перемешаны, обгрызены и густо вымараны волчьим калом, шерстью и птичьими перьями. Трава тут не росла, лишь сухой, жесткий быльник торчал из земли да островками гнездился старый репейник. Останки напоминали мусор, который остается по ямам и канавам, когда схлынет вода. Андрей повернул вправо, по траве…
— А почему их это… не схоронили? — вдруг услышал он за спиной голос Бутенина. — Можно было и прикопать. Не падаль же какая — люди.
Андрей обернулся к нему, закричал, багровея:
— Некому было! Некому! Все здесь легли, понял?! Все!
— А говорил: курган насыпали, — все еще бормотал сзади Бутенин. — Говорил: гляну только — и назад… Где он, курган-то?
Андрей остановился, удивленный: впереди, над травой, маячила фигура старика, который, согнувшись, что-то тащил по земле. Тащил странно и медленно: выбрасывал палку вперед, переставлял ноги, а потом с трудом подтягивал бечевку. Какая-то стремительная птица металась над его головой, кричала тоненько и протяжно, будто защищала свое гнездо. Андрей пошел к старику и через полсотни шагов оказался на широкой, в сажень, торной полосе. Трава здесь была плотно примята к земле, словно ее прикатали, и уже не распрямлялась. В некоторых местах поблескивала черная жирная почва и желтели вырванные корни.