Крамола. Книга 2

— Прости, дед… К языку пристает, прости.

Андрей Николаевич поднял веники и молча удалился в предбанник. Он был недоволен, что внук оказался в милиции. Коля окончил в Томске педагогический институт, историческое отделение, готовился идти учительствовать, однако в связи со всеобщей паспортизацией очутился в органах. Андрей Николаевич никак не мог понять, насколько по своей и насколько по чужой воле это произошло. Сам же внук клялся и божился, что ему не отдавали в институте диплом, пока он не дал согласия на милицию. Однако если не по собственной охоте пошел, тогда бы отчего все время ходил в форме, при пистолете и будто бы козырял этим. Видно же, когда человек любит мундир и когда его ненавидит.

Но если Колю насильно впрягли в службу, то он теперь словно один к одному начинает повторять его, Андрея Николаевича, судьбу.

Это болело так же, как болело по ушедшей в никуда маменьке, матери Мелитине…

Сыновья Андрея Николаевича, Иван и Петр, жили в Северо-Казахстанской области, дочери — Люба, Лиза, Лена — рано повыходили замуж и разъехались по белу свету. Но с ними все сразу было ясно: отрезанные ломти. А вот то, что сыновья отказались вернуться на родину, удручало Андрея Николаевича. Как он ни старался выковырнуть их из сухой, степной земли и пересадить в родную, ничего не получилось. Иван и Петр жили в одном целинном совхозе, в одном двухквартирном доме, держались друг за друга, как малые дети в ветреную погоду, держались за эту горячую, изъязвленную солончаками землю, словно голодные за кусок черствого хлеба. Летом от черных бурь, от земли, поднятой в небо, меркло солнце; зимой от буранов и снежных заносов нельзя было выйти из дома. А они жили, радовались и ничего лучшего не желали. В пятьдесят шестом году, когда Андрей Николаевич впервые приехал к сыновьям в степной совхоз, то застал их уже обкоренившимися мужиками. У обоих семьи, дети, хозяйство, но ни один из них так и не выучился. Старший, Иван, до войны закончил десятилетку, Петр — девять классов. На том и остановились, и никакой науки, кроме хозяйской и житейской, не хотели.

Вся надежда Андрея Николаевича оставалась на внуков. А было их уже двенадцать душ. Коля — самый старший из них, сын Иванов, рос балбес балбесом среди послевоенной шпаны, однако обсыпалась с него шелуха, появился умишко — и парень, на глазах перерождаясь, потянулся к учебе. И историческое отделение пединститута выбрано было по настоянию Андрея Николаевича. Забрезжил свет перед ним: закончит Коля институт и поедут они вместе учительствовать на свою родину. Дед и внук в одной школе, с одними детьми…

Приехали. Внук милиционер, дед крестьянствует.

Андрей Николаевич размешал угли в каменке, вытащил и сунул в ведро с водой недотлевшую головню, затем поддал, чтобы выгнать остатки угара, и пошел собираться в баню.

Временно, на период паспортизации…

А если, как и у него, надолго? Навсегда?..

Париться начинали по всем правилам, с разминки, с разогрева, от третьего пота, когда задышит тело и запросит жара. Внук давно втянулся в норму деда, хотя изредка покрякивал и похваливал дедово сердце. Он не знал, что когда-то мучила это сердце грудная жаба, которая не то что банного пара, а и комнатной духоты не могла терпеть. Дед в бане был диктатором, хотя Коля все время повторял, что в пределах бани все равны. Андрей Николаевич ложился на полок и командовал:

— Поддай!

Коля опрокидывал ковш на каменку, предварительно заперев двери на крюк, надев шапку и рукавицы, брал два веника и начинал работать. В стене на уровне полка была прорезана специальная дыра. Когда голова не терпела, дед вынимал затычку и высовывал голову на улицу. И тогда казалось, что тело горит в аду, а голова тем временем находится в раю. Потом дед укладывал внука, заставляя голову держать в холоде, и начинал парить.

После первой ходки они вывалились в предбанник, растянулись на полу возле ведра с квасом. Отпыхались, попили, пришли в себя.

— Слушай, дед, ты когда последний раз в монастыре бывал? — вдруг спросил Коля.

— В каком?

— Да в этом, — кивнул внук. — Где лагерь был.

— В тридцать третьем, — сказал Андрей Николаевич.

— Да нет. — Коля сел, привалившись к стенке. — Вот уже, когда сюда переехали…

— Не бывал, — бросил дед. — Мне в Березине места хватает.

— Понимаешь, тут один старик ко мне пришел, — начал внук. — И хорошую идею подал. Музей там организовать, в монастыре. Я в тот же день пошел, посмотрел… Страшно там. Бараки эти, крыши провалились, травища кругом нетоптаная. А в соборе еще фрески видно, и копоть черная, пыль… И ни души. Только голуби под сводом трепещутся. На улице ветер, в монастыре же ни одна травинка не шелохнется. Какой-то страшный покой.

— Ну?

— Я подумал, может, правда, сделать музей? Только ничего там не делать, а так и оставить, как есть. — Внук смотрел на деда, но тот лежал лицом вниз, уткнувшись головой в веник. — Чтобы бараки, колючая проволока. И трава… Чтобы ничего не менять. Как, дед?

— Никак, — буркнул Андрей Николаевич. — Попробуй — увидишь.

— Я попробовал, — не сразу признался Коля, — В райком ходил.

— Коля, в твои годы уже нельзя быть таким дураком, — сказал дед. — Что я терпеть не могу в вашем поколении, так это самоуверенность при простоте ума.

— Примерно так, — согласился внук. — Ты, дед, правильно заметил. Я туда пошел дураком, а вышел умным.

— Слава Богу…

— Но боюсь, что теперь туда загонят бульдозер и все выгребут, — сообщил Коля. — И бараки, и траву…

— Выгребут, — определенно сказал Андрей Николаевич. — Пока ты паришься и чаи с дедом распиваешь.

— Без меня былинки не сорвут, — с некоторым удовольствием заявил внук. — Я ворота запер на два замка и опломбировал. И аншлаг выставил: собственность МВД. Ну и слух запустили, будто снова тюрьма будет.

— Накаркаешь…

— Тут все средства хороши, — отпарировал Коля. — Времени слишком мало. Берег моет здорово. Через три-четыре года может и собор навернуться.

— Что ты говоришь? — Андрей Николаевич подскочил. — Да там же не мыло никогда!

— Не знаю, — пожал плечами внук. — Теперь берег валится по метру в год, а то и больше.

— Вот как, — задумчиво произнес дед. Коля напрягся, потянулся к деду.

— Что с тобой?!

— Ничего…

— Но у тебя лицо страшное!

Андрей Николаевич зачерпнул квасу, выпил и остатки полил себе на голову.

— Перепарились немного, — отфыркиваясь, объяснил он. — Или угар остался…

Внук сдернул с гвоздя брюки, достал папиросы и закурил. Смотрел внимательно, тянул враз повлажневший табак и не верил.

— Что в райкоме сказали? — спросил дед.

— Дорого, сказали, музей этот обойдется, — пояснил Коля. — Денег таких нет. Надо строить материальную базу коммунизма.

— Потом он дороже обойдется, — сдержанно проговорил Андрей Николаевич. — Не сказать и во сколько…

— Ты что имеешь в виду? ..

— Ничего, — бросил дед. — Дорого встанет, и все. Пошли!

Не дожидаясь внука, дед распахнул дверь и нырнул в огненный жар.

— Поддай!

Коля молча зачерпнул кипятка, изловчился, чтобы не ошпарило, и выплеснул на каменку. Нити черной сажи под потолком закружились вихрем, прильнули к закоптелым доскам, словно кошачья шерсть. Коля взял было часы с подоконника, но отдернул руку: накалились.

— Не баня, а карибский кризис, — буркнул он. — Вроде переборщили.

— Терпи, — сказал дед. — Кстати, что там, на Кубе-то?