Красавица с острова Люлю

Все умолкли и задумались.

Вдруг Ламуль, вглядевшись в темноту, произнес с удивлением:

– Навстречу нам едет лодка...

– Лодка?
– спросил. Галавотти, - что же тут удивительного? На то и море, чтобы по нем плавали лодки... Вот если бы навстречу нам ехала телега...

– Но разве на "Агнессе" есть другие пассажиры?

– О, разумеется, нет! А вот мы сейчас узнаем, в чем дело...

Встречная лодка приблизилась, и Галавотти издал пронзительный свист. Гребец, ведший пустую лодку, в ответ щелкнул языком с такой силой, словно выстрелил из пистолета.

– Контрабанда, - прошептал Галавотти с удовлетворением, - свой!

Племянник Гамбетты сделал вид, что не слышал.

С черного тела шхуны прозвучал оклик - О-э!

– Э-о!
– ответил Галавотти.

В лодку -упал конец вонючей веревки.

– Лезьте, - сказал Галавотти.

Путешественники переглянулись с некоторым смущением. Бок шхуны казался снизу черной стеной нейзмеримой высоты, а темная, как чернила, вода была малогостеприимна.

– Полезайте, Валуа, - сказал Гамбетта, - вы представитель древнейшего рода.

– Да, но Ламуль - глава экспедиции.

– Неправда! Мы все поручили руководство нами доктору Жану Сигалю.

– Но я в жизни своей не держал в руках ни одной веревки.

– Ну жe, сеньоры полезайте, не то старый Пэдж разозлится. А вы знаете, что тогда будет...

Как бы в подтверждение этих слов сверху донеслось громоподобное ругательство.

– Mы не умеем лазить по веревке, - крикнул Роберт Валуа.

Впоследствии он часто жалел, что не родился немым.

На секунду воцарилась тишина, причем Галавотти схватился за голову и замер от ужаса. В следующий миг разразилась буря. Казалось, в легкие старого Пэджа залез целый оркестр из ударных инструментов.

– Чтоб святая Варвара отгрызла вам ваши корявые носы, кашалоты с сердцами мосек. Эй, Джон, мой племянник! Прыгай в лодку, мальчуган! Проруби дно! Пусти ко дну весь этот выводок поганых угрей, чтоб из них на том свете сварили окрошку в день ангела самого Вельзевула, да поможет мне святой Климент уничтожить эту сволочь!..

Полуголый мальчик с топором в руках как кошка шлепнулся на дно шхуны и одним ударом выбил кусок из гнилого днища. Черная вода разлилась по дну. Мальчик как обезьяна вскарабкался по веревке, которая тотчас же взвилась и исчезла.

– Караул!
– закричал Ящиков.

– Мы тонем!... Спасите...

– Не двигайтесь, двигаться хуже! ааа...

– Аи! Вода доходит мне до щиколоток... Мы промочим ноги!..

– - Капитан Пэдж! Капитан Пэдж!
– кричал Галавотти.- Сеньоры одумались, они согласны лезть по веревке, они шутили... Они ужасно любят лазать по веревке...

– Аи!
– крикнул Ящиков, - я поймал рыбу!

– Может быть, предложить ему денег?..

– Боже избави! Старый Пэдж на море абсолютно бескорыстен... Капитан Пэдж... Подумайте, среди этих господ находится Колумб... Неужели вы допустите, чтоб он утонул у берегов Америки?.. Согласитесь, что ради этого не стоило открывать ее.

– Ой! Вода доходит мне до колен!.. Спасите!

Очевидно, упоминание о Колумбе произвело впечатление, ибо веревка медленно опустилась.

– Сеньоры! Нельзя терять ни минуты... Мы потонем, как медные пуговицы!

Ламуль подпрыгнул и закачался в воздухе. Тяжкое его тело медленно поползло вверх, а За ним нa конце каната повис Роберт Валуа.

– Скорее, - кричали оставшиеся в лодке, борта которой почти уже сравнялись с водой.

Последним остался Галавотти, стоя по пояс в воде, он щипал за ноги племянника Гамбетты, который слишком медленно подымался вверх, и схватился за конец веревки в тот самый миг, когда лодка исчезла под водой, хлюпнув и оставив после себя в море черную воронку.

Путешественники сидели на грязных канатах, сложенных на палубе; волосы их прилипли ко лбу, все они тяжело дышали, выпучив глаза как пойманные караси. Из мрака подошел человек с фонарем.

– Который из вас Колумб?
– прохрипел он.

– Это помощник капитана, - шепнул Галавотти.

– Я, - сказал Валуа.

– Ступай к капитану распить с ним бутылочку! А вы, шелуха, айда в храпильню. Да смотрите у меня, песен по ночам не орать, не то залью вам дегтем подлые глотки.

Помещение, названное "храпильней", представляло из себя большую каюту с двумя этажами нар, на которых можно было только лежать, так мало было между ними пространство. В комнате пахло, как пахло бы во всякой небольшой комнате, если бы в ней прожил месяц безвыездно слон, и дышать можно было чем угодно, кроме воздуха. Человек с фонарем уже ушел, оставив всех в полной темноте, и путешественникам пришлось ощупью добраться до нар и лежать на них.

– По-моему, это называется сыграть в ящик, - заметил Ящиков.

– Здесь темно и тесно.

– И какой дурак первый решил ехать на этот остров...

– Только не я!

– И не я!

– И не я!

Над головами послышался крик и топот, словно по палубе метались взбесившиеся лошади...

– Начинается!
– пробормотал Ящиков.

– Что?

– Вообще - начинается.

– Мы, вероятно, отходим.

– Как отходим?

– А что за грохот?

– Это Пэдж отдает приказания.

И действительно, шхуна накренилась, сначала на один бок, потом на другой, потом опять на один, потом опять на другой.

– Меня сейчас вытошнит, - заметил Эбьен.

Дверь отворилась, и толпа матросов ввалилась в каюту.

В темноте какой-то дюжий парень подошел к Эбьену и сбросил его на пол как подушку.

– Ты чего на моей полке разложил свою посуду, - гаркнул он, - хочешь знать, умеет ли Биль греть спину?

И в самом деле, Эбьен почувствовал, как здоровая ладонь обожгла его промеж лопаток.

– Слушайте!
– крикнул он, - ведь это же незаконно! Я подам на вас в суд.

В ответ раздался такой хохот, что, казалось, началась перестрелка между двумя тяжелыми батареями.

Кто-то зажег спичку и поднес ее к лицу Эбьена.

– Вот так мурло!
– заорал он, и хохот удвоился.

– Куда мы попали?

– А где Галавотти?

– Черт его знает, куда он провалился!

Помощник капитана приотворил дверь и махнул фонарем.

– Заткнуть иллюминаторы, - крикнул он, - больно расквакались лягушки адовы, святой Бенедикт да передо - мит вам ребра грязной шваброй!

Наступила тишина, и все расползлись по нарам, хотя кое-где долго еще раздавалось фырканье.

Ламуль не мог уснуть. Ему удалось втиснуться в нары, но дышать он уже не мог. Как ни старался он направлять свой живот то вправо, то влево, он неизменно упирался в твердые доски, да вдобавок то, что попадало в его нос и рот, так мало напоминало воздух, что он начал не на шутку задыхаться.

Ему вспомнилась его прекрасная трехспальная парижская постель, огромная спальня, в которой воздух был свеж, как на вершине Гауризанкара. Ему вспомнились объятия Прекрасной Терезы. Не безумие ли было променять ее на какую-то призрачную красавицу, существование которой более чем сомнительно! Правда, Тереза, вероятно, часто изменяла ему, но что это по сравнению с этой адской дырой, в которой его живот сдавлен как пружинный паяц в своей коробке. Банкир осторожно, стараясь никого не разбудить, вылез из нар и попытался во тьме найти дверь. Неожиданный наклон шхуны, и он ткнул пальцем в чей-то усатый рот. Спящий не проснулся, но помянул черта. Ламуль тогда встал на четвереньки, изменил несколько направление и скоро случайно, ударившись лбом в дйерь, приотворил ее. Он вышел на палубу и с наслаждением вздохнул всей грудью. Берег уже исчез, море было спокойно, а звезд на небе было так много, что оно казалось серебряным сводом с черными точками просветами между звездами. Южный Крест был уже довольно высоко над горизонтом и сверкал ярче самых крупных алмазов Терезы. За шхуной по морю тянулся огненный фосфорический след. Пьер Ламуль сел на бочонок, прислонился к мачте и задремал. Проснулся он от звуков голоса, приснившегося ему. и заставившего вздрогнуть с головы до ног. Рядом за парусом Галавотти говорил кому-то: